Вера Чайковская - Мания встречи (сборник) Страница 20

– Но и мой смех вам не понравился, – тихо проговорил Либман. – Не возражайте. Я понял.

Но Фира и не думала возражать. Молчала, опустив голову и разглядывая под ногами грязноватую льдистую корку. А руки держала в карманах пальто. Той же дорогой пошли назад. Впереди теперь брел Одя, Фира за ним, а Либман за ней, сердито размахивая руками при ходьбе. Одя на них оглядывался и невесело усмехался. Глупые люди! (А ведь умнейшие и талантливейшие!) Наконец-то нашли друг друга, но готовы снова разбежаться из-за какой-то чепухи, из-за смеха!

В начале улицы располагался мясной ларек. Одя попросил продавщицу взвесить три говяжьи сосиски – только побыстрее! (А то еще убегут!) Продавщица глядела на него с ужасом.

– Сырыми будете есть? – спросила брезгливо, видя, как он снимает с них оболочку.

– А как же!

Одя нашел место почище, положил сосиски в снег и свистнул трем дворнягам. Они на секунду застыли и вдруг быстро-быстро подбежали к сосискам, и каждая схватила в зубы по одной, не посягая на долю другой. Если бы и люди были столь благородны! Собаки убежали, унося в зубах свою мелкую добычу, которая, как с грустью думал Одя, едва ли утолит их голод. Но что он мог для них сделать? И что он мог сделать для двух этих безумных людей, встретившихся, казалось, для вечного счастья и вот уже расстающихся – расстающихся, кажется, навсегда?!

К Оде подбежал хулиганистого вида подросток.

– Вам какой дом нужен? Двадцать первый? А его слили с двадцать третьим! Слева до арки один, а после – другой.

– А где же табличка с номером?

– А мы все и так знаем, – ответил подросток обезоруживающе просто.

– Вернемся? – повернулся к спутникам Одя.

– Нет, нет, – нервно поеживаясь, проговорила Фира.

– Не стоит, – подхватил Либман. – Мы все и так поняли.

Он остановил такси и сел с шофером. Сзади разместились Фира с Одей. Сначала довезли до дома Фиру. Потом доехали до дома Учителя. Одя вышел с ним вместе и добрался до своего дома частично пешком, частично на троллейбусе…

На следующий день (был понедельник) Одя сам поехал на Чертановскую улицу. Всю ночь она ему снилась. Ему снилось, что он, уже достигнув акинфеевского логова-жилища, все же поворачивает назад, а Акинфеев в облике не то Змея Горыныча, не то древнерусского Скомороха, делает ему, высунувшись из окна, страшные и дурацкие рожи.

Было ясно, что в понедельник с утра Акинфеева Р. И. дома не застать. Но ведь и поездки в любые другие дни недели могли быть неудачными (что доказала их прошлая поездка). Заложенный в генах Оди инстинкт завершенности властно требовал, чтобы он исчерпал этот сюжет и хотя бы попытался к Акинфееву прорваться.

Дом номер двадцать один (после арки) был совсем ветхий, запущенный. Вход в подъезд – свободный, хотя уже везде в Москве либо сидели злющие консьержки, либо были домофоны. Все это приводило к мысли, что адрес фиктивный. Одя поднялся на третий этаж пешком (он боялся незнакомых лифтов, его нетерпеливая нервная натура не вынесла бы сидения в застрявшей «одиночке» лифта, а этот был допотопной конструкции, с громоздким и гулким ажурным металлическим каркасом).

«Не может, не может быть!» – настраивал он себя на очередную неудачу. Приблизившись к необитой двери (не может быть!), он позвонил. Ему открыли, даже не спросив, кто он и что ему нужно, – что было неправдоподобно, как в сказке. Открыл какой-то высокий всклокоченный черноволосый до синевы молодой человек с покрасневшей правой щекой. Одя мгновенно представил, как он только что читал книгу, опираясь о щеку рукой. У него самого была такая же привычка.

– Вы кто? – с выражением надменного недоумения спросил открывший. (Надменность была несколько наигранной.)

– А вы, случайно, не Акинфеев? – спросил Одя, тоже с недоумением на лице, но не надменно, а несколько глуповато – от растерянности.

– Я Акинфеев! – еще важнее произнес юноша.

– Не может быть! – выпалил Одя фразу, которая крутилась у него в голове.

– Почему не может быть? – Юноша выпятил губу. – Я Акинфеев Петя. (Сама детски-простодушная форма имени мгновенно подсказала Оде, что важность у его владельца напускная.) А вы, должно быть, к дядюшке? Но он тут не живет. Да и не жил никогда.

– Так вы… Простите, что вы читали перед тем, как открыли дверь?

Вопрос был совершенно дурацким. Но ведь дурацким было все, что предпринимал Одя. И Учитель поощрял его на этом пути «детской» спонтанности, следования интуиции…

– А откуда вы узнали, что я что-то читал? – с подозрением спросил юноша, приглаживая свои жесткие волосы, из-за чего они и вовсе встали дыбом.

– По щеке… У вас одна щека покраснела, словно вы на нее оперлись кулаком. Я так всегда делаю при чтении.

– Вам бы в сыщики, – съязвил юноша. – Вы, кстати, не следователь? Знайте, что я к делам дяди не имею никакого отношения. И вообще он мне почти не дядя. Сводный дядя по приемному отцу. Можно сказать – никто. Хотя жилье – это его подарок. И бумаги кое-какие из его архива. Есть весьма любопытные. Я ведь по профессии – архивист. Работал в архиве, пока…

– Пока не выгнали? – догадался Одя. Он все еще стоял у дверей, переминаясь с ноги на ногу.

– Сам ушел, – важно проговорил юноша. – Не терплю хамства. Словно я у них мальчик на побегушках! А я там был самый главный человек! Я все знал, что где лежит, какой папки недостает, а какая на месте. Им наплевать на профессионализм! Только бы покомандовать!

– Правда! – с живостью подхватил Одя. – Меня тоже оскорбляет повсеместное пренебрежение к делу, к блеску, к знаниям! Вот уничтожили зачем-то Институт старой и новой философии – ваш сводный дядюшка подписал распоряжение…

– Да вы проходите, – вдруг засуетился юноша, слегка даже улыбнувшись. – Что вы в дверях стоите? Вас тоже интересует философия? А я тут как раз читал… Вы ведь об этом меня спросили? Я читал…

Петя провел Одю в комнату, сверху донизу забитую какими-то пухлыми папками. В углу стоял простой деревянный стол на четырех ножках с настольной лампой – все, как в патриархальной районной библиотеке. На столе лежала раскрытая папка со стопкой отпечатанных на машинке листов. Петя важно кивнул на листы головой.

– Машинопись одной философской работы. Ее так и не издали. Рукопись исчезла. Постарались такие, как мой дядюшка. А эту машинописную копию, единственную, между прочим, я отыскал в дядином архиве и сейчас изучаю.

– А что за работа?

Голос Оди опять предательски повысился, так он заволновался. Что-то ему подсказывало, что он попал в эту квартиру не случайно. Петя взял со стола листочки и со значительным выражением лица повертел их перед глазами Оди.

– Работа некоего Сиринова. Он давно за рубежом.

– Игоря Игоревича? – всполошился Одя.

– Вы его знали?

Петя был явно удивлен и даже несколько обескуражен. Одя его озадачил.

– Да, как вас зовут? (Наконец догадался спросить.)

– Владимиром, – пискнул Одя.

– Вы его знали? – повторил вопрос Петя. – Мне казалось, что он давным-давно умер. Никаких публикаций с тех пор. И жил не то в Канаде, не то в Австралии.

– Он живет в Америке, – скромно уточнил Одя.

– Значит, все же жив.

Петю это обстоятельство, судя по всему, огорчило. Архивисту лучше иметь дело с давно прошедшим – так объяснил это себе Одя.

– Машинописный экземпляр совсем пожелтел. Был напечатан на такой маленькой портативной машинке «Эрика», лет тридцать тому назад. Компьютеров тогда не было, текст печатали на машинке, под копирку. А мой дядюшка велел закладывать только один экземпляр, без всяких копирок…

Одя ерзал от нетерпения. Ему поскорее хотелось проверить свою догадку, да нет – уверенность!

– Это не работа, в которой историческое сознание объявляется фикцией?

Петя ответил не сразу, переваривая информацию.

– Странно. Мне казалось, я единственный ее читатель. Копия-то одна. Уникальная, так сказать. Здесь вообще хранятся только такие копии – уникальные. Дядя велел уничтожать рукописи, но один машинописный экземпляр оставлял в своей библиотеке, уж не знаю зачем. Он их не читал. Ему они все были без надобности, а я над ними дрожу. Так вы читали или нет? Прямо отвечайте!

– Не читал, – честно признался Одя. – Но хотел бы прочесть.

– А откуда вы о ней знаете? – перешел в наступление Петя. – Никто не знает! Никто! Я – хранитель единственной копии. И единственный читатель.

– Вовсе вы не единственный! – Одя тоже раззадорился. – Рукопись не исчезла. Она сейчас хранится у моего учителя – Ксан Ксаныча Либмана. Он ее хвалил, называл талантливой…

– Без вашего Либмана вижу, что талантливая! – еще сильнее разозлился Петя. – Там, если хотите знать, человеческая история вообще зачеркивается – нет ее и не было! Все это только наши субъективные бредни, коллективный сон. В «чистом» сознании, к которому все разумные существа должны стремиться (оно словно бы и не наше, и вообще – не человеческое, это какое-то идеальное сознание, сознание как нечто универсальное, бесконечно длящееся и не зависящее от внешних событий. Оно скорее божественное, чем человеческое)… Так вот, в этом «чистом» сознании нет никакой истории. Она – пустая фикция, выдумка! Не было никогда никаких войн, не было холокоста, Крестовых походов, царей и императоров. Нет и не было! Только длящееся «чистое» сознание. Я могу его уловить, только отрешившись от своего субъективного «я» и от того, что на меня навешивает окружающий мир. Все эти теракты, заложники, бесконечные местные войны, заказные убийства – вся мерзость исторической жизни – ничего этого нет. И не было. Фикция коллективного галлюцинирующего сознания! Какая радость! Какое облегчение разом покончить со всем этим!..