Александр Кулешов - Тупик Страница 20

— Вот-вот, — продолжал Эстебан. — Вот этого ты никак не можешь понять. Меня прикончат во имя правого дела, ясного, благородного дела. А тебя за совершение преступлений. Да! Да! Не возмущайся. Если же вы своего добьетесь и придете к власти, то это будет еще большей гнусностью. Потому что это будет второй фашизм. Уж тут террор станет государственной нормой. Посмотри на страны, где под предлогом борьбы с беспорядками и дестабилизацией установили так называемый «твердый порядок». Что это? Это тот же террор, только теперь им занимается правительство.

— Ты так говоришь, словно уже доказано, что я командую «Армией справедливости», а Гудрун у меня по меньшей мере начальник штаба. — Ар иронически покачал головой. — До этого пока еще не дошло, представь себе.

— Дойдет, дойдет, — печально заметил Эстебан. — И боюсь, что скоро. — Он вдруг остановился и посмотрел Ару прямо в глаза. — Слушай, мы ведь были друзьями. Ну поверь мне хоть раз. Отойди от всего этого. Не хватает сил — уезжай. Совратят они тебя, если уже не совратили. Поверь мне хоть раз.

— Перестань, Эстебан, — Ар не на шутку рассердился, — не каркай. Я не изменился. И у меня своя голова на плечах. Я прекрасно знаю, когда Гудрун права, когда нет. И между прочим, знаю, когда прав и когда не прав ты. Так что разберусь. Это вы с Гудрун воюете за одно дело, а стоите на противоположных позициях. Я же стою посредине…

— Да не стоишь ты, — жестко сказал Эстебан, — а сидишь. Между двух стульев. В такой позиции легче всего шлепнуться на пол. Так что смотри…

— Нечего мне смотреть! И хватит меня учить. Я не ребенок. Если ты и твои красные друзья боитесь нажать на спуск и пожертвовать жизнью, то есть такие, кто не боится.

Когда надо было, мои «красные друзья» и стреляли и погибали. Было во имя чего. А вот во имя чего погибнет твоя Гудрун, и ее «коричневые друзья», и ты заодно, если не возьмешься за ум, неизвестно. Не хватает силенок идти с нами, наберись сил хоть не идти с ними. Последний раз тебя предупреждаю, Ар. Как друг.

— Плевать я хотел на твои предупреждения! — окончательно взорвался Ар и неожиданно тихо добавил: — Да и запоздали они. Прощай, Эстебан.

— Прощай, Ар.

Так они расстались на углу старой улочки под мелким холодным дождем.

Но им доведется проститься еще раз при иных, совсем иных — трагических — обстоятельствах…

Ар все стоял, провожая глазами своего бывшего друга. Невысокий, коренастый, тот шел твердой, уверенной походкой, не оглядываясь, высоко подняв голову, не обращая внимания на усилившийся дождь.

И Ару почему-то представилась в этот момент не хмурая улица, залитая дождем, не торопящиеся прохожие, не широкая, все уменьшающаяся спина Эстебана, а совсем другая, однажды виденная им картина: залитая солнцем площадь, ярко одетая толпа молодежи, да и не только молодежи.

Девчонки в джинсах и цветных блузках, женщины, толкавшие коляски с детьми, парни, среди которых были и белые, и желтые, и черные — те, кто приехал из своих заморских стран, надеясь отыскать в их городе приличную работу, а нашел лишь тяжкий труд за гроши, пренебрежение, презрение к их цвету кожи, к их «возмутительным претензиям», чтоб их тоже считали полноценными людьми.

Шли и пожилые, иные опираясь на костыли или на палки.

Но в большинстве молодежь.

Они несли множество плакатов, знамен, лозунгов.

И в первых рядах Ар видел Эстебана таким, каким он его запомнил тогда, в тот солнечный голубой день, на той широкой светлой улице, впереди этой огромной, яркой, грозной массы людей, ведущего ее за собой…

Настроение у Ара было отвратительным — неужели Эстебан догадывается, что он вступил в «Армию справедливости» или даже что он участвовал в убийстве профессора Дрона? Нет, этого не может быть! Иначе он бы с ним вообще не стал разговаривать. И все же не страх был главным. Гораздо важнее, что он потерял друга, лучшего, а быть может, единственного настоящего друга.

И, как всегда в таких случаях, он заторопился увидеть Гудрун.

Они теперь снимали небольшую квартирку на последнем этаже пятиэтажного дома. Здесь они встречались с друзьями и засиживались, беседуя, за полночь. Иногда к ним среди ночи или на заре стучался в дверь (звонка не было — Гудрун не любила звонков) какой-нибудь неизвестный человек. Он называл пароль, и они впускали его на день-два-три. Кормили, переодевали, а бывало, что лечили легкую огнестрельную рану. Разговаривали мало. Эти недолгие жильцы склонностью к болтовне не отличались. К тому же некоторые плохо знали язык — они явно были из иных краев.

Люди эти возникали словно из небытия и в небытие уходили. И порой Ар и Гудрун удивлялись, как могли эти люди вести такую жизнь. Им обоим тогда и в голову не приходило, что настанет время и так будут жить они сами…

Как-то вечером их удостоил визитом сам «шеф» Франжье. Он пришел не один, с ним была незнакомая женщина. В выцветших джинсах, в старом, не первой свежести свитере и сандалиях на босу ногу, она выглядела весьма странно рядом с щеголеватым, элегантным Франжье.

— Знакомьтесь, это Рика, моя невеста, — сообщил Франжье и громко рассмеялся. «Невеста» улыбнулась, видимо, это была его дежурная шутка.

При ближайшем рассмотрении Рика оказалась очень красивой женщиной, приветливой, остроумной, всегда готовой пошутить и принять шутку.

Не без удивления они обнаружили, что в ушах у нее бриллиантовые серьги, на руках бриллиантовые кольца, а на шее украшенный бриллиантами изящный золотой крест.

Как устроились, голубки? — весело поинтересовался Франжье, цепким быстрым взглядом внимательно оглядывая комнату.

— Какие же это голуби! — воскликнула Рика. — Это орлы.

— Что правда, то правда, — согласился Франжье.

Ар и Гудрун молчали. Они ждали, когда наконец прояснится причина внезапного визита. Франжье болтал о том о сем, нетерпеливо поглядывая на часы. Через несколько минут раздался стук в дверь, и появилась Зебра. Ее легкая блузка была застегнута на единственную пуговицу, карман оторван, волосы растрепаны. Казалось, она только что вырвалась из уличной потасовки. Но никто не удивился — у Зебры частенько бывал такой вид.

— Ну вот, друзья, все участники операции собрались. Можно начинать совещание.

— Какой операции? — спросил Ар.

Глава V

СЛАВНЫЕ ДЕЛА «АРМИИ СПРАВЕДЛИВОСТИ»

Я спросил его:

— Какой операции?

Я хорошо запомнил тот день. Может быть, потому, что он был с утра таким спокойным, солнечным и тихим. А спокойных дней стало выпадать на мою долю все меньше и меньше.

Встали поздно. Гудрун варила кофе на кухне. Это она умеет делать великолепно. Хоть на что-то пригодилось ее мелкобуржуазное воспитание, от которого она теперь так отчаянно открещивается. Готовит она очень хорошо — особенно блинчики с вареньем, с медом или с сахарной пудрой. Ах, какие блинчики, пальчики оближешь! Впрочем, когда пальцы пахнут порохом, то такое желание пропадает. А в те дни у меня они чаще пахли порохом, чем медом. Вот так-то.

Я стал очень старательно заниматься по утрам гимнастикой. Наверное, потому, что реже стал ходить в спортзал. Ну что там делать? Совершенствоваться в каратэ? Каратэ, конечно, может пригодиться, но, когда больше имеешь дело с пистолетом, лучше научиться как следует стрелять. Гимнастикой я занимаюсь каждое утро исправно. Приобрел целую аппаратуру. Гудрун это поощряет. Иной раз она садится, закинув ногу на ногу, курит и с удовольствием наблюдает, как я, обливаясь потом, качаю гантели, растягиваю эспандеры, отжимаюсь.

Сама она, сколько ее помню, зарядку не делала, между тем мускулы у нее железные. Иной раз так обнимет, что у меня кости трещат, а я, как вы знаете, отнюдь не слабак.

Если уж хотите, чтоб я с вами был совершенно откровенным, то признаюсь — перестал я посещать спортзал из-за Эстебана. У нас были одни и те же часы тренировок, только боксеры тренировались в нижнем зале, а мы в верхнем. И всякий раз так получалось, что домой мы возвращались вместе. Вот это меня тяготило. А после одного разговора я вообще перешел в другую группу, потому что разговаривать с Эстебаном мне стало невмоготу. Я начал избегать его, да он, надо признаться, мне и не навязывался.

Плохой это был разговор. Дурацкая манера у Эстебана — говорить то, что думает. Вот он и сказал мне, что давно мы уже перестали быть друзьями, что мой единственный друг теперь Гудрун и что он об этом очень сожалеет, потому что она стерва и до добра наша дружба с ней меня (да и ее) не доведет. Ну, может быть, он не совсем так выражался, поделикатней, но смысл был такой.

Я, конечно, возражал. А потом долго размышлял над его словами. Странно: мы стремимся вроде бы к одной цели, но их уважают, а нас нет. Ведь и мы и они против капитализма, против атомной бомбы, против «грязной» войны, за равенство, за свободу. И мы и они. Сначала я думал, что расхождение наше в методах. Они все делают (это я только вам признаюсь, по секрету) чисто как-то, честно. Говорят то, что думают, и делают то, о чем говорят. А мы?