Александр Громов - Сборник " " Страница 20

– Рады… рады… рады… – вразнобой, от представителей менее распространенных родов занятий.

– Рады! – от кучки мальчишек.

На них шикнули.

Не очень-то они рады, отметил про себя Леон. Мужчины еще так-сяк, а женщины, сразу видно, пойдут за Хранительницей как одна, и та уже поняла: сход ей не страшен… Какую такую память оставил здесь по себе Умнейший? Впрочем, ясно какую, но только ли в Клариссе дело? Чего он хочет теперь – неужели и впрямь надеется уговорить? Любой другой на его месте не только не отважился бы собрать сход – не сумел бы заставить себя и показаться-то в Городе до самой смерти, давал бы кругаля в три перехода, чтобы только не смотреть людям в глаза… Вряд ли что путное у него получится. С другой стороны – видел ли кто, чтобы Умнейший сначала действовал, а потом думал?

– Говори, Умнейший!

Старик помолчал, дожидаясь тишины. Леон напрягся, весь обратившись в слух. Гул тысячной толпы мало-помалу стих. Где-то на краю площади взвизгнула собака, на которую, как видно, наступили. Кто-то в сердцах помянул драконий хвост.

– Я взял на себя смелость собрать вас, – начал старик, не повышая голоса, настолько глубокого, что он наполнял раскатами всю площадь, – чтобы рассказать вам о том, зачем я здесь, где меня мало кто ждет. Я пришел в Город, чтобы помочь вам, и хочу, чтобы вы это знали. И еще я пришел потому, что жду помощи от вас…

По толпе побежал легкий шум и затих в задних рядах.

– Каждый из вас уже слышал о Железном Звере, или не так? О сожженных деревнях и погибших людях вы тоже уже знаете. О чудом уцелевших, ищущих себе приют. Может быть, некоторым из вас известно и то, что я безуспешно отговаривал охотников от немедленного нападения на Железного Зверя. Я сделал это потому, что пытался сберечь их жизни для борьбы, которая только начинается… Меня называют Умнейшим… – старик усмехнулся. – Так это на самом деле или не так – не знаю. Притом теперь это не имеет ни малейшего значения. Знаю одно: сейчас из всех вас один я понимаю, с чем мы столкнулись. Даже те, кто уже видел Железного Зверя и пострадал от него, этого еще не поняли, и вовсе не потому, что они глупы, а я умен, а просто-напросто потому, что прецедентов нынешней ситуации не бывало за всю историю Простора. Можете спросить Хранительницу, можете перебрать по бумажке каждый заплесневелый документ забытых времен – не бывало! Никто уже не помнит, чтобы один человек нападал на другого, за исключением редчайших клинических случаев; никто не может представить себе, чтобы кому-нибудь вдруг понадобилось на кого-то напасть. Забыта мотивация агрессии. Ведь места на Просторе хватает на всех, верно? – Под одобрительный шум и качание головами старик перевел дух. – Теперь слушайте, чего вы еще не поняли. Первое. Рассеянные по Простору автоном-очистители, прозванные здесь Железными Зверями, подчиняются воле своих хозяев, воле чужой и сознательной. Это полезно запомнить всем и каждому. Второе. Воля эта направлена против людей так же, как против всего живого на Просторе. Третье. Воля эта непреклонна и не имеет ничего общего с силами живой природы. Я спрашиваю вас: удавалось ли кому-нибудь уговорами остановить на полдороге морскую волну или катящийся с горы камень? У Железных Зверей нет чувств, нет совести. У них есть только их работа, и они не остановятся, пока не выполнят ее до конца…

Леон слушал с раскрытым ртом. Так вот каков Умнейший – не пожелал лишний раз тратить слов, объясняя лично ему, Леону, глубинную суть трагедии. Но с какой стати он стал бы объяснять? Кто такой Леон? Обыкновенный стрелок из заурядной деревни, таких, как он, пруд пруди…

Старик прав, прав от начала и до конца. Зло в Столице? А Железные Звери – не зло? Надо еще разобраться, какой вред вреднее: от них или от похороненного в забытом месте неживого. На что-то подобное Кларисса намекала: будто бы гибель всего живого еще не самое худшее, что можно себе представить. Что же может быть хуже? Ничего удивительного: всякий знает, что у старых Хранительниц любой случайный загиб в голове окаменевает тверже кость-дерева.

– С ними нельзя договориться, – продолжал Умнейший, и люди в толпе забыли дышать, боясь упустить хоть слово. – Они всего лишь машины, живые разумные машины, служащие своим хозяевам. Причем прекрасно защищенные – уничтожить хотя бы один автоном-очиститель предельно трудно, если не вовсе невозможно. И тем не менее это необходимо сделать, если мы хотим договориться с их хозяевами. Поверьте, я знаю, о чем говорю: единственный способ обратить на себя внимание хозяев Железных Зверей – уничтожить одну из машин!

Гул пронесся по толпе и стих.

– Посмотрите на этих людей, – продолжал Умнейший, указывая на Леона и гонцов. – Всего пять дней назад они участвовали в бою с Железным Зверем. Тогда погибло много охотников, много детей остались сиротами. Три дня назад Железный Зверь послал детеныша, чтобы стереть с Простора их деревню, и один из этих людей, молодой охотник, а зовут его Леон, показал себя великим стрелком, убив детеныша точным выстрелом. Однако при этом погибло много людей, слишком много. У Зверя не один детеныш, эти люди видели, как он их плодит…

Леон чувствовал, как по его спине бежит струйка пота. Он ждал. Голос старика возвысился до пафоса. Сейчас должно было прозвучать то, ради чего собрались на площади эти люди. Вот сейчас…

– Что же дальше? – гремел Умнейший. – Я вам скажу, что будет дальше. Для вас, для меня – уже ничего не будет, потому что тем, кого не существует, ничего не нужно. Но этого ли хотите вы для своих детей? После деревень неизбежно придет очередь Города и всего Простора, это я, Умнейший, вам говорю. И я же хочу указать вам путь, который, может быть, – не знаю – приведет к спасению.

Короткая пауза. Люди в толпе забыли дышать.

– Путь в Столицу, – выдохнул Умнейший.

Толпа всколыхнулась единым духом. Путь в Столицу? Да видано ли? Умнейший, конечно, зрит дальше, тут спору нет, а только не слишком ли он увлекся? Ишь – неживое Зло ему потребно. Зачем, спрашивается? Сначала злоискателю Синклиналь подай, а потом…

– Путь в Столицу! – повторил Умнейший. – И сегодня, сейчас. Уже сегодня может быть поздно.

В толпе произошло движение. Вперед выступил краснолицый бородатый мужчина в прожженной рабочей тунике и с налобной повязкой, удерживающей волосы от падения на лицо, как водится у ремесленников.

– Я Аконтий, кузнец, – начал он. – Я так считаю: беглецов из сгоревших деревень мы, конечно, примем. Верно говорю? – обратился он к сходу. Толпа одобрительно зашумела. – Как не принять, говорю. Потеснимся, пристроим сирот, то да се… это уж как водится. Но показать путь в Столицу мы не вправе, да мы его и не знаем. Это дело Хранительницы – разрешить или нет, и решать ей, я так считаю. Верно? – Вновь раздался одобрительный гул. – А как решит она, так тому и быть накрепко. Все мы тебя знаем, – Аконтий прокашлялся и взял тоном выше. – Ты – Умнейший, и мы тебя уважаем, несмотря на… неважно на что. Ты мудр, но ты много на себя берешь, я говорю. Выпустишь из Столицы неживое – как потом загонишь его обратно? Я вот кузнец, сам вожусь с неживым, и то меня от твоих слов потом пробило. И вот еще что я хочу сказать, самое главное: Железный Зверь от Города далеко. Плохо, что он поселился там, где живут люди, однако люди уйдут, и больше он нас не тронет, верно я говорю? А если и тронет – разве мы не сможем с ним договориться? Деревенские не сумели, а мы сумеем, верно говорю? И шептуны наши лучше, и морочники у нас есть… А не договоримся – разве у нас нет стрелков? Найдутся стрелки, я говорю. Пусть великий стрелок Леон передаст им свое умение, и тогда нам не будет страшен ни Железный Зверь, ни его детеныши, верно я говорю? – Аконтий остановился, чтобы перевести дыхание. – Я так считаю: просить Леона остаться в Городе и дать ему в обучение молодых стрелков, пусть поучит. А тебя, Умнейший, – ремесленник чуть наклонил голову, – мы хоть и чтим и слова твои слушаем, но пути в Столицу ты у схода не спрашивай, верно я говорю?

От одобрительных возгласов загудели опоры Четверонога.

– Нет! – крикнул Леон.

– Молчи, – сквозь зубы цыкнул Умнейший. – Хуже сделаешь.

Позади Леона гонцы переминались с ноги на ногу в большом недоумении: для какой надобности их заставили торчать тут битый час?

Хранительница, подняв вверх руку, выждала тишины.

– Хочешь ли ты еще что-нибудь сказать, Умнейший?

Старик взглянул на нее исподлобья и медленно поводил головой из стороны в сторону. Он подчинялся.

Во взгляде Хранительницы светилось торжество.

– Аконтий сказал. Таково и мое мнение. Что решите, люди? Быть по сему?

Одобрительный гул.

– Говорят, что когда-то очень давно и не здесь был занятный обычай, – пробормотал Умнейший, повернувшись к Леону. – Каждый умник, явившийся на сход с предложением изменить заведенный порядок, должен был иметь веревку на шее. Чтобы, значит, быстро и без накладных расходов удавить умника, если его предложение не будет принято. Хорошо, что здесь до этого еще не додумались.