Владимир Данилушкин - Из Магадана с любовью Страница 20

Любушка откровенно завидовала благоустройству этой комнаты, особенно рабочему месту Женьки, устроенному у окна: легкий канцелярский стол был отгорожен ажурным самодельным стеллажом, смонтированным на трех водопроводных трубах от пола до потолка. Они не могли позволить себе так распорядиться жилой площадью и выделить рабочее место Володе. Правда, Евгению оно тоже не было особо нужно, если возникала необходимость почитать профессиональные медицинские журналы, он брел на кухню и там, на краешке кухонного стола, шумно глотая крепкий чай, занимался повышением квалификации.

Надя смотрела телевизор, читала детектив и курила. И непрерывно поглядывала на телефон, ожидая звонка. И дождалась. Телефон протрещал, как будто в другой жизни, как цикада в далекой южной несбыточной ночи, где привязанность между мужчиной и женщиной возникают просто так, от дуновения ветерка и обрывка мелодии, а тормозящие центры отключены из-за отсутствия какого-либо маломальского холодка ненадежности, необходимости готовиться к подвоху природу, а человек — часть ее. Надя прилегла поудобнее и сняла трубку. Она любила разговаривать лежа, так непринужденнее. Далекий мужской голос шептал ей ласковые слова. Они мягко вползали в квартиру по гибким проводам.

— Да-да, — отвечала она. — Конечно. Одна. Как это понимать? Ах, вот оно что! Нет, ни в коем случае! Не пойдет. Я так устала. Я уже сплю. Остальные — нет. Не в этом дело. Вернется, но не раньше утра. Много работы. Авария или еще что-то. Катастрофа. Привет? Передам. Нет, лучше сам передай. Ну, нет настроения, понимаешь? Русским языком говорю. — Телефонная трубка нагрелась в руке, напиталась запахом ее крема. — Не смей! — И тут поняла, что связи нет, опять эта Машка строит из себя. Решительно направилась в прихожую. — Ты что это отключаешь, не спрося! — Произнесла сквозь зубы и качнула бедром в вырезе халата.

— Отстань!

— У человека важный разговор, а тут подходят, прерывают, — продолжала Надя, обращаясь к кому-то третьему. — Как это называется? Нельзя минутку подождать?

— Сгинь, — отмахнулась Маша и продолжила говорить в трубку.

— Совесть надо иметь!

— А ты смелее, — вела свой разговор Маша. — Ты медсестра. Уважение должны иметь. Твой халат — это мундир. А будут приставать — пощечину. Так и запомни. Звони. Пока!

— Могла бы это позже сказать? Прервала телефонный разговор, очень важный.

— Ну, ты, — с презрительной гримасой остановила Надин словесный поток Маша. — Долго ты будешь разоряться? Тебя не переслушаешь, не переждешь. Телефон общий. Какое ты имеешь право переключать? Я на станцию пожалуюсь, пусть оштрафуют.

— Жалуйся-жалуйся, а мы встречное заявление подадим, чтобы здесь отрезать, а у нас оставить. — Надя знала, что несет чушь, и сбавила громкость. — Знаешь же, санавиация, в любой время выдернуть могут.

— Меня тоже могут. Ну и что? — Маша не успела развить свою мысль, телефон зазвонил, и она схватила трубку. — На-а, санавиация, — сунула трубку Наде, глаза ее вспыхнули.

— Да, я, — сказала Надя в трубку. Ей трудно было говорить негромко. Она откашлялась. — Подожди, переключу. Перезвони.

Маша рассмеялась ей в спину и ушла на кухню.

— Привет работникам плиты! Все варишь? Боевая готовность номер два? — Маше совсем не хотелось ни с кем говорить, но она не могла не задавать тон. — Прилетает, что ли?

Маша налила воду в электрический чайник. Она любила выпить чашку чая после работы, посидеть полчасика в тишине и по возможности в одиночестве, чтобы поставить точку рабочему дню.

Любушка-голубушка обрадовалась новому обществу. Она слышала разговор в прихожей. Ей было немного приятно, что Надю так отбрили, пусть не задается. Однако обидно за Надю, с которой связано двухлетнее знакомство. Сказать бы что-нибудь это чудачке, такое язвительное. Впрочем, успеется.

— Как твои алкоголики?

— Справляемся. Возвращаем обществу мужчин, будь они неладны. За своего-то не боишься?

— Ты же знаешь, ему нельзя. Работа такая. А он работу любит.

— Деньги, то есть? С больших денег и бывает. Как же, добытчик, и не выпить. Обидно. Мужиков не знаешь. Чуть что — сопьется, как миленький.

— Уж ты скажешь. Мой Володя совсем ничего не пьет, кроме пива.

— Зарекаться нельзя. Многие начинали с этого. Лет сорок подкатит, спохватывается: что же я такое делаю, почему лишаю себя удовольствия. И звереют.

— Да ну тебя, Маша, опомнись!

— Раньше-то пил?

— Да если бы пил, я бы за него не вышла.

— Не вышла? Этим, что ли, он тебя покорил?

— Ну уж… — Любушке не хотелось отвечать на эти оскорбительные вопросы. Но была в голосе Маши какая-то внутренняя сила, которой очень трудно противится. Она отвечала Маше, надеясь перехватить инициативу и утереть нос этой гордячке.

— Что он тебе на сей раз купил?

— Да знаешь, — зажеманилась Любушка, — «Диора» везет, духи такие французские, и так, по мелочам. Арбуз хочешь? Завтра угощу.

— Ненавижу арбузы, вода одна. А зачем тебе, Люба, духи? На работу не ходишь. Надьке подари. Ей — в самый раз.

— Ну, знаешь… — задохнулась Любушка. — По-твоему, духи — только для любовников, а в семейной жизни не нужны.

— Не знаю, семейной жизнью не жила.

— А на работе, зачем духи? Тебе вот, в своем алкогольнике — они нужны?

— Мне и с аптекой хорошо. Я ж не о том. Работать тебе надо, Люба.

— Работать или не работать — уж это наше семейное дело, — Любушка подчеркнула последние слова.

— Ну-ну.

— Что ж я — ребенка няне отдай, сто рублей ей заплати, плюс продукты, а сама чуть больше заработай. И муж должен в столовке питаться, желудок портить, так что ли?

— У тебя один ребенок. А другие как?

— Другие как хотят, — Любушка многозначительно посмотрела на Машу, ожидая увидеть на ее лице расстроенность. — Другие вообще без ребенка живут. И без мужа. И — ничего.

— Лучше уж без мужа, — было видно, что Маше больно. — Не всем же такие достаются, как у тебя.

Любушка приняла сказанное за чистую монету.

— Вот подойдет очередь на садик, пойду работать. Дома тоже не сладко сидеть. Вон он, какой растет — за день ни одной живой жилки не остается.

— Опять упрямится? — В голосе Маши была не только обычная женская участливость, но и профессиональная жесткость, словно она узнавала симптомы болезни, с которой борется значительную часть своей жизни.

— Опять. Колотил палкой по холодильнику. Отобрала палку, хлопал дверцей. Прогнала, — упал на пол, закатил истерику. Пришлось наказать.

— Нашлепала? — спросила Маша зло, но тут же сменила тон и мягко, как пациентке, принялась втолковывать: — Не надо, Люба. Не порть ребенка. Лаской. Игрой надо. Придумывай что-нибудь на ходу.

— Не знаю, не знаю. По-всякому пробую. Откуда такое упрямство?

— В садик ему надо. Когда их много, они друг от друга учатся.

— Тебе легко говорить, а заболеет? На справке сидеть? Так и не будешь из болячек вылазить.

— Почему обязательно заболеет? Вовсе не обязательно. Только аденоиды нужно удалить. Он еще от этого капризный.

— Легко сказать. Это же операция…

— Ладно, я пошла. Устала… Сегодня один алкоголик цветы подарил. Пьет мужская братия, вместо того, чтобы женщин любить. Сильный пол, черт бы их побрал…

Люба осталась одна, но не испытала от этого прежнего облегчения. Хоть и занозистая эта Машка, и выставит, как захочет, но с ней тоже не мешает побыть иногда. С ней можно поговорить о том, о чем не поговоришь с Надей, да и с Володей тоже.

Женщины тянутся друг к другу, выбирая порой более сильных природой. Или породой. Ищут не поддержки, не помощи. Вряд ли они могут быть друзьями, а вот врагами могут. Но вражда эта, когда не дают спуска потенциальной сопернице, сродни дружбе.

Эх, Маша! Берется судить других, а сама то? Почти тридцать за плечами, а чего добилась? Если такая умная, что же мужа не нашла? Разговоры о женской свободе — знаем, какая им цена. Запоздалые аргументы совершенно успокоили Любушку. Потом ей почудилось, что щелкнула входная дверь. Она подождала, не Володя ли. В квартире было тихо.

Проснулась от дверного электрического колокольчика, с радостной надеждой накинула халатик, метнулась отворять. Это была почтальонша. Она принесла журнал мод. Журнал этот полагалось по инструкции не опускать в ящик, а вручать адресату под расписку.

Шедевр полиграфии пахнул свежестью заоконного морозца и маслом типографской краски. Знакомое лицо манекенщицы сияло заученной улыбкой. Как тут не улыбнуться, если миллионы женщин устремляются в магазин, чтобы купить эту ткань для демисезонного пальто, договариваться со знакомой портнихой, просить ее, умолять, делать подхалимские подношения, а у этой, на обложке, изначально все есть. Любушке вдруг лукаво вспомнилось, что Володя еще до замужества нашел ее похожей на одну из манекенщиц.