Игорь Гриньков - Белый пиджак ; Люди из тени Страница 20

Однажды пришлось прибегнуть к помощи нетрадиционного «напитка». Долго шаря по сусекам, я сумел обнаружить в ящике кухонного шкафчика лишь пузырек с настойкой женьшеня. Настойка на чистом спирте, женьшень тоже особо не повредит, рассудил я логически, лишь бы не озвереть, поэтому, разбавив настойку «фифти-фифти» водой из чайника, я употребил эту смесь, которая по качеству и по крепости, ну уж никак не уступала водке, а, может, и превосходила ее. Поэтому никогда не верьте сильно пьющим товарищам, когда те говорят, что пьют поутру исключительно армянский коньяк или натуральную пшеничную. Фигня все это! Пьют за милую душу все, что содержит этиловый спирт, избегая лишь явно вредных или ядовитых добавок, а некоторые и этим пренебрегают.

Постепенно стало выясняться, что у меня сформировалась крайне неприятная форма употребления алкоголя — запойная (по-научному — дипсомания). Неприятна она тем, что алкогольный срыв мог возникнуть в любое, самое неподходящее время, нарушив все планы, расчеты и обязательства. Детской шалостью становился факт, когда ты с мусорным ведром в руках, в домашней одежде и обувке выходил из квартиры с самым прозаическим намерением освободить ведро от мусора и… исчезал на трое суток, случайно встретив во дворе приятелей на машине, которые ехали «гулять». Ведро с нечистотами оставалось в состоянии неопределенности на лестнице многоквартирного дома, а ты «зависал» с товарищами на какой-нибудь хате, пока тебя не находили родственники, как правило, отец, или ты сам вдруг не вспоминал, с какой первоначальной целью выходил на улицу. Повторяю, это казалось детской шалостью по сравнению с другими более серьезными вещами: могла сорваться командировка в район, деловая встреча и многое другое.

Парадоксально, но ни медицинское образование, ни отсутствие признаков дебильности не помогали мне осознать элементарную истину, что я уже болен, и болен уже не первый день. Мне все казалось, что я просто как-то «неправильно» пью, что эта призрачная, неуловимая «правильность» вот-вот будет достигнута. Такими мыслями тешат себя очень многие алкоголезависимые люди. Первым, кто забил тревогу, был родной отец. Он реально видел, что сын его медленно, но верно сходит с круга и, будучи сторонником радикального решения проблем, силком отвез меня в село с ласкающим слух названием Приютное, где располагался Республиканский психоневрологический диспансер с наркологическим отделением.

В конце 70-х годов специализированные наркологические клиники существовали только в крупных городах, а в большинстве остальных — наркологические отделения тулились на правах бедных родственников на базах психиатрических больниц.

Первые дни пребывания в наркологической лечебнице заставили меня вспомнить страницы незабвенного романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка», а именно те, где описывается пребывание Швейка в сумасшедшем доме. Там лечили душевнобольных и выявляли симулянтов, «косящих» от призыва в народную австро-венгерскую армию, воевавшую на фронтах первой мировой войны. Как вы помните, лечение в этом дурдоме было очень простым и состояло из трех компонентов: завертывания в мокрую холодную простынь, клистирной трубки (то есть, клизмы) и касторки (слабительного). Несмотря на кажущуюся простоту, по отзыву самого Швейка, лечение было эффективным, и многие больные выздоравливали.

Сейчас о карательном, репрессивном характере доперестроечной советской наркологии (о послеперестроечной поговорим ниже) не рассуждает только ленивый. Курс лечения начинался с так называемой сульфазинотерапии. Сульфазин — это раствор серы на растительном масле, который с ежедневным увеличением дозировки вводился в четыре точки (под лопатки и в ягодицы — на сленге подопытных «ласточка») в течение недели. Буквально через час в местах инъекций возникала страшная боль, которая растекалась по всему телу и сковывала все члены. Затем у вас поднималась температура до 40 и более градусов по Цельсию с обильным проливным потом, сменяемая резкими ознобами. Хорошо помню, как я выщелкивал зубами невообразимые дроби, словно тропическая мартышка на полярной льдине, не в силах согреться под тремя матрасами, которыми был заботливо укрыт товарищами по палате. И так по восходящей — целую неделю.

Вальяжный доктор в солидных очках и с обличьем Пьера Безухова объяснял мне, недоумку, что сульфазин — чудесное средство для изгнания алкогольных шлаков из организма. Видно, я чего-то недопонимал, поскольку был слегка осведомлен о том, что медицина располагает массой других препаратов, куда менее болезненных, чем сульфазин, но выгоняющих шлаки не хуже него.

А потом, разве лекарство назначают в виде наказания? Один больной, пронесший в отделение с воли бутылку спиртного, получил для острастки дополнительно пять порций чудесного сульфазина. Под конец «лечения» его, здорового дюжего мужика, буквально на плечах таскали в туалет два его приятеля; сам он ходить уже не мог. Любой санитар-фельдфебель мог гаркнуть с характерным и неподражаемым приютненским акцентом: «Ты шо, зульфазину захотив?»

Вы можете себе представить, чтобы лекарство назначали в виде наказания? Тогда, следуя этой логике, закурившему в общей палате хирургическому больному следовало бы распустить швы на послеоперационной ране.

Впрочем, мнение о сульфазине у наркологических больных было вполне определенное. В утрированном виде его высказал один многократный посетитель заведения, пожилой ханурик с лицом цвета высохшего винограда «изабелла»: «Сульфазин придумали в концентрационных лагерях фашистские врачи, когда ставили медицинские опыты на заключенных!»

Не вполне уверен, что это было именно так, но если препарат превосходен, почему его не используют сейчас? Почему все современные наркологические справочники и руководства стыдливо умалчивают о его существовании?

Затем после изгнания шлаков наступал черед другой процедуры — алкогольно-апоморфиновой реакции. Нас, основательно накачанных тетурамом (он же антабус, он же дисульфирам) — антагонистом алкоголя, заводили в помещении столовой, где для большего оперативного простора были убраны столы, а вместо них установлены в один ряд длинные деревянные лавки. Все отделение с видом обреченных усаживалось на эти лавки, перед каждым стоял цинковый тазик, немного наполненный водой, чтобы потом легче было отмывать рвотные массы, да простит меня читатель за эти неаппетитные подробности. Предварительно у пациентов измерялось кровяное давление и пульс. Низкое давление и перебои в работе сердца служили основанием для освобождения больного от сегодняшнего лечебного процесса. Рядом с нами стоял наизготовку фельдшер со шприцами, наполненными камфорой и кордиамином, на случай, если у кого-то разовьется коллапс[5] или другие осложнения. Хоть и алкаши, никчемные людишки, но смертность в отделении — явление нежелательное, уж больно портит отчетность и статистику!

И, вообще, лечение не должно медом казаться! Как водяру жрать непомерно своими лужеными глотками, наплевав на вскормившее вас государство и на нормы социалистического общежития, причиняя ущерб обществу, трудовому коллективу и ячейке общества — семье, так это можно! Вот и порыгайте теперь от души, прочистите свое отравленное нутро до пердячей кишки, прочувствуйте на собственной шкуре всю гнусность вашего непристойного поведения, обусловленного патологическим влечением к пагубному зелью!

В наших руках находились два предмета: банка с обыкновенной водой, которую заставляли выпить как можно больше, и стакан, куда наливали граммов 25 водки. Потом в плечо делали укол апоморфина — сильнейшего рвотного препарата. Врач с внешностью Пьера Безухова выжидал, когда начнется действие апоморфина, и хорошо поставленным театральным голосом предлагал сначала понюхать водку, затем попробовать ее на язык и, наконец, прополоскать ею рот. При этом он призывал нас обратить внимание на то, какая она отвратительная на запах и вкус, как наш организм отторгает эту гадость. Действительно, некоторые из сидящих на лавке буквально сразу после слов врача начинали извергать в тазики бурные потоки только что выпитой воды. Вслед за ними и у других начинались рвотные спазмы; водка казалась такой омерзительной, что кое-кого, что называется, выворачивало наизнанку и приводило в полуобморочное состояние.

Метод лечения основывался на теории академика Ивана Петровича Павлова об условных рефлексах. Помните его знаменитые опыты с собаками? Условный рефлекс необходимо было закрепить, поэтому алкогольно-апоморфиновые реакции проводились в виде нескольких сеансов. Условный рвотный рефлекс на спиртное действительно вырабатывался, но он был нестойким и в некоторых случаях имел странные особенности. Так у части пациентов позывы на рвоту возникали при виде цинкового тазика, белого халата или личности самого врача. Рассказывают о случае, когда выписавшийся из наркологического отделения после успешного лечения человек случайно столкнулся в автобусе со своим врачом. Вместо радости от встречи со спасителем, он вдруг ощутил знакомые, крайне неприятные спастические сокращения желудка, и едва доехал до ближайшей остановки, на которой стремглав выскочил из автобуса, зажимая рот руками, после чего испохабил тротуар и ближайшие окрестности съеденным полчаса назад обедом.