Давид Фонкинос - Эротический потенциал моей жены Страница 20

Значит, Брижит не совершала полового акта в их гостиной; то была лишь инсценировка. Она высказалась сейчас за всю прошедшую в молчании неделю. Улыбка Гектора растянулась до самых ушей. Медлительность его мозга еще не позволила ему сообразить, что теперь настал его черед отчитываться. И объяснять, почему он решил снимать на пленку главную женщину своей жизни.

– Зачем ты меня снимал?

Она несколько раз повторила этот вопрос, который потонул в неудержимых слезах. Гектор пытался утешить ее взглядом, сказать, как сильно он ее любит. Он хотел увековечить ее своей любовью. И здесь, в самом сердце этих сфер, оторванных от реальности, он размышлял о своем ответе. Был ли у него выбор? Мог ли он поступить иначе, нежели сказать ей всю правду? Ведь, если она его любит, она же должна понять! Разве может жена бросить мужа только за признание, что больше всего на свете он обожает смотреть, как она моет окна? Такое объяснение в любви не хуже любого другого – особые последствия чувственности. Женщины ведь любят оригинальных мужчин, даже маргиналов? Вообще-то, чтобы узнать, что любят женщины, надо бы пожить хотя бы с двумя, подумал Гектор. Он поднялся с кровати и взял Брижит за руку – за ту самую руку, которую увидел прежде ее лица: главную женщину своей жизни часто встречают перед книгами. Так, держась за руки, они прошли в гостиную. Там мужчина устремил свой указательный палец на оконное стекло, а женщина при виде этого стекла впала в полное недоумение. Пока он ей наконец не объяснил:

– Я хотел снять, как ты моешь окна.

Часть четвертая

Некая форма чувственности

I

Убежденный, что никто из знакомых больше никогда не захочет его видеть, Гектор приготовился влачить одинокое существование летнего дождя. Вы не имеете права избегать сюрпризов, которые устраивают близкие. Брижит и тут его утешила наилучшим образом, как она умела это делать. Она обзвонила всю родню и друзей, чтобы объяснить им причину поспешного Гекторова бегства. Она сочинила, будто бы он упал на улице (железное алиби). Ведь это можно понять, правда? Представьте себя на его месте – вы бы сделали то же самое. Один Жеpap усомнился в правдивости ее слов, что было естественно, но поскольку Жерар нечасто понимал то, что ему рассказывали, сестра пренебрегла его сомнениями. Сейчас надо было спасать лицо и внушить всем, что ничего особенного не случилось и что падение – дело самое обычное в наших скользких обществах. Она даже выжимала из себя смех. Женщинам всегда удается вывести корабль на нужный курс, в то время как мужчин куда-то хронически сносит течением. Теперь, отбившись от чужих вопросов, она очутилась перед собственным. Это был огромный, главный вопрос, и притом совершенно беспрецедентный. Как реагировать на мужчину, который тайком снимает вас на пленку, и снимает тогда, когда вы моете окна? Разумеется, после того как первое раздражение улеглось, она не могла воспринимать его иначе, как больного. А больных не бросают, тем более тех, которых любят, да еще такой болезненной любовью. Ибо она, вне всяких сомнений, любила его. Несколько дней они провели взаперти в своей квартире. Брижит стала сиделкой. Гектор мечтал, чтобы его болезнь длилась еще, только бы вечно ощущать себя окруженным этой любовью. Болезнь превращала его в предмет. Он чувствовал себя захваченным, словно побежденная страна, и вдобавок теперь ответственность за собственное тело падала на него в наименьшей степени. В течение этих дней их супружеские узы упрочились в молчании, и эта фаза наверняка была необходима, чтобы затем объясниться и вместе подумать о будущем. Молчание смягчало очевидность их любви. Без слов жесты отличались особой нежностью. Руки говорили друг с другом, словно китайские тени, и сладостные признания выражались мимикой. В такие минуты они были на грани эйфории. Это напоминало восторги первобытных животных. В последние дни Гектор гримасничал, делая вид, что у него болит то там то сям. Он погружался в безумные мечты о такой жизни, где нет ни слов, ни людей, ни вещей. О жизни, состоящей из одного лишь созерцания жены.

II

И все же невозможно было вести вечно эту затворническую жизнь. Брижит желала и должна была знать. Почему он ее снимал, а главное, почему ничего не сказал. От ответов на эти два вопроса зависело их будущее. Гектор совершенно не умел объясняться. Необходимость говорить о себе вгоняла его в тоску. Он боялся, что она его не поймет и сядет в самолет, чтобы покинуть Францию, воспользуется поездами и кораблями, чтобы окончательно и бесповоротно отдалиться от него. Первое слово, которое сложилось у него на губах, было слово «срыв». Постепенно ему удалось рассказать о своем коллекционерском прошлом, о неудаче с Никсоном, о вранье насчет поездки в Америку… В общем, он, заикаясь и мыча, излагал собственную жизнь, словно роман. И в конце концов признался, что хотел коллекционировать моменты, когда она моет окна. Это была его новая коллекция, самая нелепая, самая дурацкая, отравляющая его устойчивое существование, но когда он упоминал о ней, сердце его трепетало. Ибо еще никогда ни одна коллекция не приносила ему столько счастья, сколько эта, главной героиней которой была его жена. Сознавая, что речь идет о настоящей драме, он тем не менее не скрывал эротической мощи подобных моментов. В какой-то миг Брижит даже едва не почувствовала себя польщенной, прежде чем все-таки признать абсурдность подобной мысли. Ее муж был болен. И все-таки, согласитесь, далеко не каждая женщина способна сводить с ума собственного мужа одним лишь мытьем окон… И чем более невероятным находила она то, что слышала, тем яснее для нее становилось то, что она его не бросит.

Гектор рыдал. Вся его жизнь была лишь затяжной болезнью. Виновный в том, что сорвался столь страшным образом, он должен был теперь принять на себя всю ответственность (это выражение вызывало у него тошноту) и уйти. Он не имел права изгадить их любовь. До этой ужасной коллекции он никогда никого не вовлекал в свою болезнь. Брижит была ему необходима; без нее этой коллекции не существовало. Уравнение отличалось редкой извращенностью. Он стал патетически искать чемодан. «Я должен уйти!» – восклицал он, потрясая кулаком, словно актер во время проб по случаю замены основного исполнителя. Тот, кто уходит так громогласно, не уходит никогда. Его жена принялась смеяться – и над мужниными выходками, и над странностями их супружества. В юности, когда в сознании господствуют стереотипы, она мечтала о жизни с мужчиной, который будет сильным, будет защитником, и что у них будут дети – мальчик, помешанный на футболе, и девочка, скверно играющая на фортепиано. О муже, пускающем слюни при виде того, как она моет окна, она не мечтала никогда. И тем не менее эта мысль нравилась ей больше всего: ни одно мгновение ее жизни не походило на стандартный образ, многократно обсосанный и пережеванный.

– Поставь немедленно чемодан!

Гектор подчинился еще на слове «поставь». Она приложила палец к губам мужа – известный знак, призывающий к молчанию. Взяв за руку, она увлекла его в сторону гостиной. Они не спеша миновали коридор. И, оказавшись в той самой комнате, где свершилось потрясение мытьем, она шаловливо, ну точь-в-точь Лолита, произнесла:

– Так, значит, тебе нравится, как я мою окна?

Он кивнул. Она заговорила снова:

– Знаешь, любовь моя… у каждой супружеской пары имеются свои фантазии и штучки… И если хочешь знать, я предпочитаю такое, чем если бы ты таскал меня по клубам, где устраивают группешники… Вдобавок это практично, поскольку мне все равно надо мыть окна… Нет, по-моему, в этом нет ровным счетом ничего страшного, я считаю, что мы вполне нормальная пара… И как женщина, которую ты любишь, я просто обязана осуществлять твои фантазии…

С этими словами она поднялась на стремянку, с гениальным предвидением заготовленную на этот случай. Гектор, не согласный с термином «фантазии» (речь шла о порывах патологических и непреодолимых, в то время как без фантазий можно было и обойтись), оказался не в состоянии издать хоть какой-нибудь звук, ибо, как только началось заветное мытье, у него тотчас же пересохло в горле. И в этом священнодействии имелась одна великолепная особенность, возносившая данное мытье на вершину Гекторовой коллекции: особенность эта состояла в том, что сам момент был торжественно возвещен, ибо жена прямо посмотрела ему в глаза, чтобы сказать: «Я сейчас буду мыть окна для тебя…» Бесспорно, это мытье было одним из шедевров его коллекции, если попросту не главным ее шедевром. Да, то был поистине апофеоз. И Гектор сумел выделить основной, наряду с возвещением желанного мига, элемент своего наслаждения: отсутствие чувства вины. Впервые за все время он упивался своим чувственным восторгом открыто и не таясь. Ему больше не приходилось хорониться во мраке собственных странностей.

Покончив с последней грязью на стеклах, Брижит спустилась со стремянки к мужу. Гектор не знал, как ее благодарить. Брижит прервала его излияния: