Петр Киле - Сказки Золотого века Страница 20

Графиня рассмеялась:

- Вы знаете, императрица, говоря о вас, сказала не иначе, как Монго-Столыпин.

- Это удобно. Столыпиных много, видите ли, надо же как-то их различать, - отвечал красавец-гусар со сдержанной улыбкой всегдашнего превосходства.

- Камер-юнкер Столыпин - ваш брат?

- Да, мой родной брат Николай. Он служит под началом графа Нессельроде.

- Или графини Нессельроде?

- О, это одно и тоже.

Вошел в танцевальную залу конногвардеец Александр Карамзин, которого улыбкой издали приветствовала хозяйка; Столыпин лишь поглядел свысока.

- Вы не знакомы? - спросила графиня.

- Я его знаю, и он меня тоже, я думаю. Но, будучи разных полков, не имели случая сойтись.

Александр Карамзин издали раскланялся с Натальей Николаевной Пушкиной, которая, по своему обыкновению, непрерывно неслась в танце, и тут заметил Катрин и Жоржа Дантеса, озабоченных, как всегда, одна - ревностью, другой - вниманием к Натали, он подошел было к ним, чтобы поздороваться, но его не заметили.

- Это Венера, - говорил вполголоса скороговоркой Дантес, разумеется, по-французски, - она-то сводит нас в ночи; будь довольна, что я весь принадлежу тебе. Чего еще хочешь?

- Ты играешь с огнем, - сохраняя беспечный вид, говорила с упреком Катрин, развитые плечи и тонкая талия, как у всех сестер Гончаровых, хороша вообще, но не рядом с Натали, которая в танце казалась прямо блистательной.

- Нет, Катрин. Государь взял с него слово, дуэли не будет. А побесить Отелло я могу, ты все знаешь. Не хочет с нами знаться, какой важный господин! А у самого - ни гроша за душой, одни долги.

- Жорж!

- И сестра твоя достойна наказанья.

- Ты мстишь им за наше счастье, вместо благодарности.

- О, я благодарен им. Еще бы! Я хочу, чтобы и они были счастливы, как мы.

- Ты по-прежнему влюблен в нее и любишь не меня, а ее.

- В объятиях моих разве не твое тело трепещет? Не ревнуй.

- Я-то счастлива, а ты счастлив лишь тогда, когда видишь ее.

- Нет, я несчастлив именно тогда, когда я вижу ее.

- Довольно! Я этого не вынесу!

Дантес оглядывается направо и налево, замечает Карамзина и знаком перепоручает заботу о Катрин ему, как бывало между ними, а сам устремляется к Натали, с которой собрался танцевать мазурку, когда и успел он ее пригласить? Но на этот раз Карамзин не стал играть свою прежнюю роль, найдя ее оскорбительной, он отошел в сторону, и тут он увидел Пушкина, который с угрюмым лицом следил за женой, и то, что прежде казалось смешно, теперь сжало ему сердце.

Показалась графиня, хозяйка бала, за нею следовал Монго-Столыпин.

- Вы знакомы? - графиня их оставила одних, молодые люди рассмеялись и обменялись рукопожатием. После первых любезных фраз Монго-Столыпин спросил:

- Что за человек этот Дантес?

Александр Карамзин неожиданно для самого себя покраснел и смутился, но Столыпин, кажется, ничего не заметил, поскольку следил глазами за французом, который танцевал с красавицей, то есть больше непрерывно что-то говорил ей.

- Еще недавно я бы легко ответил на ваш вопрос, - усмехнулся Карамзин, - но сейчас затрудняюсь сказать... Да мы мало знакомы еще...

- Ясно, - повел головой Монго-Столыпин, окидывая с высоты своего роста весь многолюдный зал.

- Что вам ясно? - насторожившись, спросил Карамзин.

Монго-Столыпин взглянул на него и рассмеялся:

- Еще не хватало, чтобы два русских офицера поссорились из-за француза, который ведь только рядится, как в маскараде, в мундир кавалергарда, а за Россию на смерть стоять не станет!

- Вы правы, Монго! - рассмеялся в свою очередь Карамзин.

- Откуда вы знаете мое произвище?

- По поэме "Монго", в которой ваш друг-гусар изощряется стихами, достойными Пушкина, в остроумии в духе Баркова.

- Вы его знаете?

- Я видел его. Ведь в поэме "Монго" он рисует не только ваш портрет, но и свой, саркастически и потому, думаю, правдиво.

- У него есть эта страсть - всех выводить на чистую воду, не исключая друзей и самого себя.

- Талант?

- Не мне судить. Но иных помыслов, как о славе Байрона или Пушкина, у него не было с отроческих лет.

- А пока лишь гусарское удальство и больше ничего?

- Вот именно. Он считает, что ему не хватает решимости или случая, чтобы заявить о себе.

- Там что-то произошло, - Карамзин снова покраснел. - Пушкин поспешно уводит жену; за ними семенит старик Геккерн, а Катрин, кажется, готова дать оплеуху Жоржу, который никак не успокоится, хохочет... Таким он был, когда решился жениться неожиданно для всех и самого себя; но, казалось, женитьба успокоила его, нет!

Карамзин и Монго-Столыпин направились к выходу и в вестибюле увидели графиню Александру Кирилловну.

- Что случилось, графиня?

- Молодой Геккерн, танцуя мазурку с Натали, сказал дурацкий каламбур с игрою слов cor (мозоль) и corps (тело), речь шла о мозольном операторе, мол, по нему он рассудил, что тело у нее лучше, чем у ее сестры.

- Казарменная шутка, - покачал головой Монго-Столыпин.

- Бедная Натали от нее вздрогнула; это заметил Пушкин и увез жену. Боюсь, это добром не кончится.

Предчувствие графини не обмануло ее.

Еще два дня Пушкин раздумывал, как быть; между тем Дантес держал себя с Натали у Мещерских на другой вечер, у Вяземских на следующий день точно таким же образом, как до помолвки и женитьбы, продолжая явно ухаживать за нею, вызывая ревность у его жены. Впрочем, во всем этом не заключалось ничего нового, скорее Дантес своим вызывающим поведением раскрывал свое истинное лицо, еще не разгаданное многими.

Пушкина больше сердила навязчивость барона Геккерна, который чувствовал себя оскорбленным тем, что с ними не хотели знаться, он буквально преследовал поэта и в свете, и писал письма, заставлял писать письма приемного сына в поисках примирения между домом Пушкина и домом Геккернов, но эти письма поэт возвращал, не читая.

На балу у Воронцовых-Дашковых все заметили, как Пушкин уводил жену от Геккернов, и думали, что двусмысленные каламбуры кавалергарда окончательно вывели его из себя. Но если вдуматься в события тех дней, приоткрывается совершенно иная ситуация.

Прежде всего надо вспомнить, что ближайшие друзья Пушкина в его взаимоотношениях с Дантесом находили не драму, а комедию. Хотя потом они каялись в том, что не понимали всю глубину страданий поэта, они не могли не верить своим глазам. Комедию разыгрывал по своему возрасту и характеру Жорж Дантес, красавец-француз в блестящем мундире русского офицера, добрый малый, который умудрился оказаться в любовных сетях барона Геккерна, был им усыновлен, а волочился за красавицей, на которую обратил внимание сам государь император; во избежание дуэли он должен был, к изумлению всех, жениться, принести себя в жертву своему возлюбленному отцу, разыгрывая при этом самоотвержение во имя любви и чести той, в кого был влюблен; но на этом остановиться он не мог, теперь он жаждал вознаграждения, что, верно, предполагали Геккерны.

Друзья Пушкина считали, что у него выгодное положение, которым он не хотел воспользоваться, он верит своей жене, а Дантес вскоре окончательно скомпрометирует себя в глазах света. Но Пушкин, вопреки обещанию царю не предпринимать ничего противозаконного, то есть не драться на дуэли, спустя два месяца, достает неотосланное письмо к барону Геккерну, переписывает с сокращениями, и так все ясно, и отправляет его по городской почте, зная, что теперь дуэль неминуема, и он на этот раз дело доведет до конца. Что же новое случилось, чтобы поэт решился на последний шаг?

Теперь вспомним о том, как все говорят о тайне в деле Пушкина. "О том, что было причиной этой кровавой и страшной развязки, говорить много нечего, - пишет князь Вяземский в одном из писем. - Многое осталось в этом деле темным и таинственным для нас самих, - далее добавляет. - Адские козни опутали Пушкиных и остаются еще под мраком".

Даже Николай I недоумевал в письме к брату Михаилу Павловичу: "Последнего повода к дуэли, заключающегося в самом дерзком письме Пушкина к Геккерну, никто не постигает".

В обоих письмах предполагается, помимо всего, что известно, некая сверхпричина.

Исследователи рассудили, что тайной и была прикосновенность к этому делу Николая Павловича, о чем друзья Пушкина не смели прямо говорить, в частности, еще во имя охранения чести Натальи Николаевны, но о чем достаточно прозрачно сказано в дипломе. Один из друзей Пушкина писал в письме к брату: "В анонимном письме говорили, что он после Нарышкина первый рогоносец". Здесь ясно указание на Николая I. Между тем друзья Пушкина, как и сам поэт, уверены в невинности Натальи Николаевны, правда, в отношении к Дантесу. Стало быть, тайной остается то, каковы были отношения царя и жены поэта, на что указано в дипломе?