Анатолий Гаврилов - Вопль впередсмотрящего [Повесть. Рассказы. Пьеса] Страница 20

Недавно случайно наткнулся на неё в ночном телевизоре в переложении на аккордеон, в исполнении ученика Фридриха Липса Сергея Осокина.

Октябрь.

Тепло уже дали, ремонт подъезда и кровли завершён, окна заклеены. Дачные яблоки на подоконнике среди горшков с цветами, некоторые из них цветут, названий не знаю.

Что-то молчит голландец.

Весной приезжал голландец по поводу перевода моих рассказов, один уже перевёл, намерен переводить и другие. Издательство готово заключить договор, будет приглашение в Амстердам. И вот уже осень, и — тишина.

Неужели из-за пресловутых двойных стандартов? Как только я имел неосторожность о них заговорить, как тут же его живое лицо замкнулось. Неужели показалось? Или что-то другое?

Двойные стандарты… Будто у нас их нет, будто мы уже в царстве уважения и любви друг к другу…

Хемингуэй, избранное, издательство «Картя Молдовеняскэ», Кишинёв, 1972 год.

«Фиеста», «Прощай, оружие!», рассказы, очерки, «Праздник, который всегда с тобой».

Что-то молчит Павел Владимирович, убежавший в Кишинёв от дождей и душевных травм.

Что молчишь, Павел Владимирович?

Молчит и Николай Евгеньевич, Коля, который открыл мне Хемингуэя на окраине Мариуполя, в посёлке Волонтёровка, в школе-интернате № 4.

В чём дело, Коля? Или всё уже кончилось?

«А потом погода испортилась…» — по сути так начинается «Праздник, который всегда с тобой».

Париж, молодость, рассказы не идут, денег нет, иногда просто нечего есть. И Гертруда Стайн подкармливает его и советует ему не писать непроходные рассказы. Но он продолжает делать так. Как ему хочется.

Он не заискивал перед читающей публикой, не льстил своим соотечественникам, Нью-Йорк считал лицемерным, заносчивым и мёртвым городом. И большую часть своей жизни провёл на Кубе.

«Мы высоко возвышаемся над другими и поэтому видим дальше, чем все остальные».

Слова принадлежат миссис Олбрайт, жирной политической проститутке. Но не будем гнать антиамериканскую волну, тем более сейчас. Постараемся думать о себе, о своём поведении.

И вернёмся к «Празднику, который всегда с тобой».

Там много замечательных страниц, среди которых вдруг обнаруживается клочок бумаги в клеточку и на нем: «Ты вчера вёл себя очень плохо».

Такое послание оставила тебе твоя жена, уходя на работу. Я помню. Было это четверть века тому назад, когда в поисках праздника я вёл себя очень плохо.

Можно вспомнить и прочие поиски «праздников». Но вчера я вёл себя хорошо. Вчера в ОДРИ был творческий вечер нашего замечательного поэта Владимира Пучкова. И вечер прошёл на очень хорошем уровне, и вёл я себя хорошо, за что получил благодарность от жены. Нужно держаться. Осталось немного.

Нужно подумать

Мороз и солнце.

Что-то снегири перестали прилетать.

В прошлый раз они вместе с воронами улетели в сторону воинской части, вороны вернулись, а снегири — нет. Почему?

Нужно подумать.

Кончилась картошка, нужно идти в сарай.

Когда это лучше сделать — сейчас или после обеда?

Нужно подумать.

Нужно постоянно думать, нужно постоянно тренировать свой ум.

«Устав учить — ум точить», — висело когда-то у нас в казарме.

Почему деревья в инее?

Нужно подумать.

Почему вороны вернулись из воинской части, а снегири не вернулись?

Почему Зина в 1970 году не захотела ехать со мной на мотоцикле в Анадольский лес?

Не сходить ли хотя бы раз в жизни на последний лов?

Нужно подумать.

Не сходить ли хотя бы раз в жизни на охоту?

А ружьё?

Ружьё можно купить.

Да, но при наличии ружья в доме и…

Что я хотел сказать? Почему я боюсь до конца выразить свою мысль?

Нужно подумать.

Компьютер я осваиваю.

Я уже сообщал, что зять и дочь подарили мне ноутбук, и я его осваиваю и уже могу его открывать и закрывать, а скоро подключусь к Интернету.

А вдруг — вирусы?

Нужно подумать.

Поппер. Карл Раймонд Поппер. Карл Раймонд Поппер — австрийский философ, логик и социолог. Свою философскую концепцию построил как антитезу неопозитивизму.

Что это нам даёт?

Нужно подумать.

Чем лучше доставить из сарая картошку: на тележке или на санках?

Нужно подумать.

По какой дороге лучше пойти к сараю: по той, где закусочная, или по той, где закусочной нет?

Нужно подумать.

Поппер. Карл Раймонд Поппер. Почему он построил свою философию на критике неопозитивизма?

Нужно подумать.

Что-то опять левое ухо побаливает. Идти в поликлинику или не идти? При слове «поликлиника» моя рука тянется к пистолету. Недавно простоял в очереди к терапевту несколько часов, но так и не достоялся.

А не устроить ли в поликлинике акцию гражданского неповиновения?

Нужно подумать.

Недавно пошёл в военкомат сниматься с воинского учета, а девушка мне говорит: да вы что?! Да вы ещё мужчина хоть куда! Зачем же вам сниматься с воинского учета?! Вы ещё — ого-го! И я пригласил её в ресторан, и…

Ничего этого не было, это я так… шучу…

Но что тут смешного, остроумного?

Может, вычеркнуть?

Нужно подумать.

Картошку я выращиваю на даче.

Продолжать это делать или пора завязывать?

Нужно подумать.

Идти сегодня в библиотеку на встречу с читателями или не идти?

Нужно подумать.

Но что тут делать, если уже дал согласие?

Но сначала нужно доставить из сарая картошку.

Доставил на санках. При приближении к закусочной ускорил шаг и стал думать о Поппере.

Поппер, Поппер, Поппер, думал я, проходя мимо закусочной.

А потом пошёл в библиотеку на встречу с читателями и, чтобы сбить волнение, думал о Поппере.

Читал самое короткое, в том числе и «Нужно подумать». На вопрос, какими качествами должен обладать писатель, ответил, что писатель должен обладать качествами писателя.

А потом было чаепитие с домашними пирогами, и было хорошо.

Спиртного не было, и слава богу.

Но по дороге вдруг подумал о нём и, чтобы не думать о нём, снова прибег к помощи Поппера.

Поппер. Карл. Поппер, Поппер, Поппер. Поппер. Карл. Поппер, Поппер, Поппер.

Так думал я, проходя мимо закусочной, и прошёл, и слава богу.

Иди и пиши

О. Успенской

Был май. Всё вокруг цвело и благоухало. Хотелось чего-то необыкновенного, и я побежал, и за моей спиной дико завихрялся ветер, и огромное чистое солнце восходило в степи, и я побежал туда.

А потом отец смазал тачку, и мы потащились на станцию за цементом и наскребли его в цементовозах почти два мешка.

На обратном пути отец зашёл в забегаловку, откуда вышел оживлённый, весёлый, разговорчивый, а потом он стал спотыкаться и падать, и я уложил его на мешки с цементом и потащил окольными путями, чтобы никто не видел.

Тащил изо всех сил, стараясь не опоздать на игру с правобережными, и успел и на последней минуте в красивом падении, головой, забил гол в свои ворота, и все разошлись, а я остался лицом в землю, и мне захотелось стать землёй.

И вдруг кто-то подошёл ко мне, и склонился надо мной, и стал утешать меня, и стал отирать моё лицо душистым платочком, и это была Успенская, и я заплакал.

И мы договорились вечером сходить в кино, и всё вокруг цвело и благоухало, и я был счастлив.

И наступил вечер, и я пошёл к месту встречи, но не дошёл, так как внезапно был схвачен и милицейским мотоциклом был доставлен в отделение, и капитан предложил мне написать, как всё было.

— А что было? — спросил я.

— Что было, то и пиши, — ответил он и вышел.

Я написал. Он посмотрел и сказал:

— Значит, тебя там не было?

— Не было, — ответил я.

— И ты никого из них не знаешь?

— Не знаю.

— И ничего не видел?

Не видел.