Сергей Тепляков - Двуллер-3. Ацетоновые детки Страница 20

В камере, где сидел Тимур, мент был молодой – попавшийся на взятке гаишник. По рассказу гаишника выходило, что он ни в чем не виноват, оговорила его написавшая заяву тетка, придумала все. На беду племянник оказался у нее работником прокуратуры, так что расследование прошло «на ура» – как-никак, «оборотня» поймали, а на «оборотней» нынче мода. Перед тем, как попасть в СИЗО, гаишник успел сходить в местную газету, рассказал все какому-то журналисту.

– Он приговор почитал и говорит – так нету же у следователя на тебя ничего! – гаишник рассказывал свою историю новоприбывшему в камеру пацану по имени Дима. – Меченых денег нет, видеосъемки нет, следственного эксперимента нет, и взяли тебя не при передаче денег, а через неделю. Они же не доказали тебе ничего! Как у них, говорит, все это суд принял?

– А вы? – спросил мента новичок.

– А я говорю: «ну вот так и принял»! – развел руками мент.

– А он? – спросил новичок.

– Он говорит: «не ссы, напишу, все будет хорошо!»… – торжествующе сказал мент. – Смешной такой журналист: сигарету вытащит из пачки, помнет – и за ухо…

Новичок хотел было спросить, а чего же, коли так, мент сейчас сидит с ним в одной камере, но не спросил. Да и мент, вдруг придя в себя, и поняв, где он и кто он, помрачнел. В голову опять лезли нехорошие мысли о том, что лопухнулся он, крупно лопухнулся: прознав, что он пошел в газету, его вызвало начальство и уговорило статейку притормозить. Уж чего только ни обещали… Говорили, что суд – фигня, и приговор (а приговор уже был вынесен – семь лет!) – фигня, все утрясется, не боись. Он поверил, пошел к журналисту и сказал – отбой. Но пояснять ничего не стал. Да журналист и так все понял. Больнее всего было воспоминание о том, как журналист сказал: «если тебе чего пообещали, так ты не верь – обманут». Так и вышло – обманули: суд и приговор оказались вовсе не фигня, вот и в камере он теперь, а впереди – ментовская зона на Урале. Жена и дочь остались одни, про юрфак, куда он с таким трудом поступил, можно забыть. Главное, мент все не мог понять – почему это случилось с ним? Иногда он думал, что всю его жизнь начальники спустили в унитаз только для того, чтобы в годовом отчете в графе «чистка рядов» стоял у них не нолик, а циферка – один или два, а может и три. Думал, но не мог поверить.

Усердие его в пригляде за малолетками объяснялось еще и тем, что внутри он чувствовал себя честным человеком, «своим», но своим не для уголовного мира, а для того, вольного. Он и всем своим поведением в камере старался показать тому, вольному, миру, что он «свой», не догадываясь, что в этом и состоит уловка, крючок.

Тимур знал рассказ мента наизусть – в один из первых дней после прибытия Тимура в камеру мент и ему рассказал то же самое. Тимур думал, что мент или рассказывает не всю правду, или не рассказывает ее вовсе. «взял деньги, взял… – еще в тот самый первый день подумал Тимур. – А теперь, ишь ты, чистеньким хочет остаться. Перед нами-то чего пальцы гнуть? Так и скажи: покуролесил на славу!».

По дороге сюда Тимур лихорадочно вспоминал, что рассказывали про тюремные обычаи разные «бывалые» пацаны и парни в деревне: будто при входе в камеру под ноги кидают полотенце, о которое будто бы надо вытереть ноги – мол, чтобы смахнуть вольную пыль. Учили, что наклоняться за этим полотенцем нельзя – могут тут же броситься и оттрахать. Больше Тимур из этих рассказов как назло не помнил ничего. Войдя, он все ждал – где же полотенце? Полотенца не было. Взрослый мужик, с интересом на него глядя, сказал ему:

– Ну заходи, присаживайся…

Тимур струхнул – может, в этом «присаживайся» и есть подвох? У Тимура ослабли ноги. К тому же он различил за спиной у мужика лица других обитателей камеры – глаза у них горели, и Тимур подумал, что если сейчас он сделает что-то не так, они его разорвут.

– Не ссы! – крикнул кто-то из-за спины мужика и остальные заржали тем особым ржанием, которое бывает только в армии или в тюрьме.

– Цыц! – строго сказал мужик куда-то назад. Потом он снова посмотрел на Тимура и усмехнулся:

– Да и правда – не ссы! Если чего про тюрьму наслушался, так наплюй и забудь – все не так. Сейчас гуманизация, никто тебя трахать не будет.

– Пока что! – закричал кто-то сзади и остальные опять грохнули – га-га-га!

– Вон туда устраивайся… – мотнул головой мужик. Тимур посмотрел – в углу была свободная койка. Его больше всего поразили именно эти койки – вполне себе цивильные, с белыми дужками, и даже не в два яруса, как было у них в общаге ПТУ. Он вдруг подумал, что камера уж во всяком случае не хуже его дома в Перуновке: на койках – нарядные одеяла, по стенам – плакаты разных красоток. В углу что-то варилось на плитке. На столе стоял небольшой телевизор.

– Что, сынок, лучше, чем дома? – с усмешкой спросил следивший за ним мужик, спросил так, будто был хозяином гостиницы и показывал клиенту лучший номер.

– Лучше! – кивнул Тимур. (Потом, когда выяснилось, что малолеткам, кроме завтрака, обеда и ужина, дают еще и полдник, Тимур и вовсе подумал, что век бы так жил).

В камере, кроме него и мента, поначалу было еще трое. Мента звали Владимир Дмитриевич, остальные – Копченый (прозванный так из-за ожога в поллица), Слон (прозванный так за явно избыточный и никуда не девавшийся даже в тюрьме вес) и туберкулезник по кличке Кашель. Слон сидел, как он говорил, за прикол: с приятелем сбросил с крыши колесо на прохожего, а колесо возьми и убей! Копченый имел проблемы с законом с двенадцати лет, но до четырнадцати его не трогали. «Хоть ты что делай, а не посадят! – с восторгом рассказывал Копченый. – Жаль, поздно я про это узнал». Еще до наступления возраста уголовной ответственности Копченый успел много чего натворить – убил пятилетнего мальчишку, изнасиловал дошкольницу, а лицо ему обожгло, когда он подпалил деревенский магазинчик, предварительно заперев в нем продавцов. Об этом случае Копченый рассказывал с досадой – хозяин магазина успел приехать и вытащил женщин. Став четырнадцатилетним, Копченый, как сам говорил, лег на дно – по-крайней мере, не рассказывал всему селу о своих «подвигах». Но недавно сработал рефлекс – убил одного местного пьянчужку, которому как-то раз занял 300 рублей. И только когда убил, вспомнил, что теперь-то ему убивать нельзя. Копченый, впрочем, считал, что ни в чем не виноват. «Надо людей учить? – спрашивал он. – Надо! Вот я его и научил!».

После этого сообщение о том, что Тимур попал сюда за убийство не удивило никого. А вот то, что он «уработал» (Тимур быстро схватывал блатной язык) четверых, произвело впечатление. То, что двое из них были дети, в камере восприняли равнодушно – «подвиги» остальных были не лучше. К тому же, по здешним понятиям, если начал, то надо довести дело до конца, вот Тимур и довел. Так что выходило, что он – молодец. Да и его объяснение – хотел пожить как человек! – было для всех понятным.

– Пожил? – спросил Тимура Копченый.

– Пожил! – ответил Тимур.

– Ну и все! – сказал Копченый. – Расскажи!

Рассказывал Тимур художественно – в его рассказе машина была крутая до невозможности, мужика он грохнул после долгой с ним борьбы, а с «бабой» перед смертью позабавился на славу. (Тимур скоро и сам верил, что примерно так все и было – воображаемые картинки перемешивались с воспоминаниями, и неизвестно, что было ярче). Камера рыготала.

– Ты не преступник! – заявил Тимуру Копченый, целыми днями смотревший по телевизору разные криминальные программы, театрализованные суды, и многому из них набравшийся. – Ты ни в чем не виноват – это среда виновата. Вот эти толстые дяди и тети, которые недосмотрели за тобой – чтобы у тебя была еда, работа, нормальная зарплата. Ты не убийство совершил, а акцию социального протеста!

– Копченый, жги! – закричал Слон и захохотал. Копченый бросил в него подушкой.

– Ну, а что? – спросил Копченый Тимура. – Встань на суде и скажи – в стране, где ширится пропасть между богатыми и бедными, мы, люди из низов, вынуждены вот таким образом напоминать вашему зажравшемуся миру о своих правах.

– Во! – поддержал Слон. – о правах не забудь! Где наше право на счастливое детство? А вообще, говори, что это все не ты, это менты на тебя повесили.

– А кто тогда их всех заколбасил? – спросил Тимур – ему и правда хотелось придумать какой-нибудь ход, который позволил бы выйти из зала суда прямиком на свободу, и не верилось, что такого хода нет.

– Нуууу… – сказал Слон, глядя в потолок. – Спустились инопланетяне, поубивали их всех на опыты, но ты спугнул и они не успели их забрать!

– Точно! Точно! – закричал Копченый сквозь хохот. – Слон, тебе романы тискать!

Даже Владимир Дмитриевич, даже Кашель, сухой, изможденный, и они усмехнулись.

– Не прокатит, – сказал Тимур.

– А тебе не по фигу ли? – удивился Копченый. – Направят на психиатрическую экспертизу. Прокатишься туда-сюда, на медсестер посмотришь. В зону-то всегда успеешь. А вообще, иди в полный отказ. Я не я и пуля не моя! Больше десяти лет тебе не дадут, а если будешь говорить, что показания из тебя менты палками выбили, так, может, годик-другой судья и скинет…