Герман Гессе - Книга россказней Страница 20

В Штуттгарте, куда его завлекла молва о роскоши двора герцога Карла Евгения, рыцарю фортуны Джакомо Казанове не повезло. Даже несмотря на то, что он и встретил там, как и в любом городе земли, множество старых знакомых, а среди них венецианку Гарделлу, тогдашнюю фаворитку герцога, и несколько дней прошли для него весело и легко, в обществе танцоров, танцовщиц, музыкантов и актрис. Казалось, ему обеспечен хороший прием у австрийского посланника, при дворе, даже у самого герцога. Но, едва осмотревшись, ветрогон отправился как-то вечером с несколькими офицерами к дамам легкого поведения, они играли в карты и пили венгерское вино, а кончилось увеселение тем, что Казанова проиграл четыре тысячи луидоров, остался без своих драгоценных часов и колец и был в непотребном виде доставлен домой в коляске. Завязался судебный процессии дело дошло до того, что перед искателем приключений замаячила опасность потерять все свое состояние и быть отданным в солдаты одного из герцогских полков. Тут он решил, что пришло время уносить ноги. Прославившийся

своим побегом из венецианских свинцовых казематов, Казанова ловко ускользнул и из-под штуттгартской стражи, даже прихватив свои чемоданы, и через Тюбинген добрался до Фюрстенберга, где мог считать себя в безопасности.

Там он решил передохнуть и остановился в трактире. Душевное равновесие вернулось к нему еще в пути, а неудача сильно его отрезвила. Пострадали его кошелек и репутация, пошатнулась слепая вера в богиню удачи, и он неожиданно оказался выброшенным на улицу, без дальнейших планов и видов на будущее.

Однако жизнелюбивый итальянец отнюдь не производил впечатление человека, попавшего под удар судьбы. В трактире он был принят, в соответствии со своим костюмом и поведением, как путешественник первого класса. Он носил украшенные драгоценными камнями золотые часы, нюхал табак попеременно то из золотой, то из серебряной табакерки, на нем было тончайшее белье, изящные шелковые чулки, голландские кружева, и стоимость его платьев, драгоценных камней, кружев и украшений была только недавно оценена в Штуттгарте одним знающим человеком в сто тысяч франков. Немецким он не владел, зато говорил на безупречном французском с парижским выговором, а манеры его были манерами богатого, изнеженного, однако широкой души путешественника. Он был требователен, но не скупился, когда оплачивал счет и раздавал чаевые.

После лихорадочного переезда Казанова оказался в трактире к вечеру. Пока он мылся и пудрился, был готов заказанный им изысканный ужин, который вместе с бутылкой рейнского помог ему провести остаток дня приятно и без скуки. Он довольно рано отправился на покой и прекрасно проспал до утра. Только после этого он занялся приведением своих дел в порядок.

После завтрака, во время которого он занимался туалетом, Казанова позвонил, чтобы ему принесли чернила, перо и бумагу. Вскоре появилась миловидная девушка с приятными манерами и положила требуемое на стол. Казанова учтиво поблагодарил, сначала по-итальянски, потом по-французски, и оказалось, что хорошенькая блондинка понимает второй из этих двух языков.

– Невозможно, чтобы вы были горничной, – сказал он серьезно, но ласково. – Вы наверняка дочь хозяина этого заведения.

– Вы угадали, сударь.

– Вот видите! Я завидую вашему отцу, прекрасное дитя. Он счастливый человек.

– Почему вы так считаете?

– Совершенно ясно. Он может каждое утро и каждый вечер целовать прекраснейшую, милейшую дочурку.

– Ах, милостивый государь! Этого от него и не дождешься.

– Тогда он не прав и достоин сожаления. Я бы на его месте сумел оценить такое счастье.

– Вы меня смущаете.

– Дитя мое! Разве я похож на Дон-Жуана? Ведь я вам в отцы гожусь. – Проговорив это, он схватил ее за руку и продолжал: – Запечатлеть на таком лбу отеческий поцелуй – должно быть, совершеннейшее счастье.

Он нежно поцеловал ее в лоб.

– Не противьтесь мне, я ведь тоже отец. Между прочим, у вас восхитительная ручка.

– Что вы говорите?

– Я целовал руки принцесс, которые с вашими нельзя даже сравнивать. Клянусь честью!

И при этих словах он поцеловал ее правую руку. Он поцеловал сначала осторожно и почтительно тыльную часть руки, затем перевернул ее, поцеловал запястье и каждый пальчик в отдельности.

Зарумянившаяся девушка рассмеялась, отстранилась и, сделав озорной книксен, выбежала из комнаты.

Казанова улыбнулся и сел за стол. Он взял лист почтовой бумаги и легким, элегантным почерком вывел на нем: «Фюрстенберг, 6 апреля 1760». Затем он задумался. Отодвинул лист в сторону, достал из кармана бархатного жилета серебряный туалетный ножичек и какое-то время занимался своими ногтями.

После этого он быстро и, ненадолго задумываясь, короткими перерывами написал одно из своих бойких писем. Это было обращение к штуттгартским офицерам, сыгравшим столь неприятную роль в его судьбе. Он обвинял их в том, что они подмешали ему в токайское вино какое-то дурманящее зелье, чтобы затем обмануть его за карточным столом, а девкам дать возможность украсть его драгоценности. Письмо заканчивалось лихим вызовом. Им предлагалось в течение трех дней явиться в Фюрстенберг, где он ожидает их с приятной надеждой застрелить всех троих на дуэли и тем умножить свою всеевропейскую славу.

Казанова сделал три копии этого письма и адресовал каждому отдельно. Когда он заканчивал третью, в дверь постучали. Это снова была хорошенькая хозяйская дочь. Она извинилась за беспокойство и объяснила, что забыла принести песочницу. А теперь вот принесла и просит простить ее за это упущение.

– Какое совпадение! – воскликнул кавалер, поднявшись с кресла. – Я тоже кое-что упустил и хочу теперь загладить вину.

– Правда? Что же это?

– Поистине оскорблением вашей красоты было то, что я не поцеловал вас в губы. Я счастлив, что могу сейчас поправить дело.

Прежде чем она успела отпрянуть, он обнял ее за талию и привлек к себе. Она шипела и сопротивлялась, но делала это так бесшумно, что опытный ловелас был уверен в своей победе. С легкой улыбкой он поцеловал ее в губы, и она ответила на его поцелуй. Он снова опустился в кресло, взял ее на колени и осыпал тысячей нежных игривых слов, которые у него в любую минуту были наготове на трех языках. Еще парочка поцелуев, легкомысленная шутка, тихий смех, и блондинка решила, что ей пора.

– Не выдавайте меня, милый. До свидания!

Она вышла. Казанова стал насвистывать венецианскую мелодию, переложил вещи на столе и продолжил работу. Он запечатал письма и отнес их хозяину, чтобы они ушли курьерской почтой.

Заодно он заглянул на кухню, где на огне стояло множество кастрюль. Хояин сопровождал его.

– Чем порадуете сегодня?

– Молодыми форелями, милостивый государь.

– Жареными?

– Разумеется.

– На каком масле?

– На сливочном, ваша милость.

– Вот как. А где масло?

Ему дали на пробу, он понюхал и одобрил его.

– Попрошу вас, чтобы масло было всегда свежим, пока я буду гостить у вас. За мой счет, разумеется.

– Будьте спокойны.

– У вас не дочь, а сокровище, любезнейший. Свежа, красива и учтива. Я сам отец, и у меня наметанный глаз.

– У меня их две, ваша милость.

– Как, две дочери? И обе взрослые?

– Так точно. Та, что вас обслуживала, старшая. Младшую вы увидите за столом.

– Не сомневаюсь, что она в не меньшей степени, чем старшая, сделает честь вашему воспитанию. Я ничто так не ценю в юных девушках, как скромность и невинность. Лишь семьянин знает, как много это значит и сколь заботливо следует оберегать юность.

Время, оставшееся до обеда, гость посвятил своему туалету. Ему пришлось самому побриться, потому что слуга не смог бежать вместе с ним из Штуттгарта. Он напудрился, переодел сюртук и сменил домашние туфли на легкие, изящные башмаки парижской работы с золотыми пряжками в форме лилий. Поскольку до обеда оставалось еще немного времени, он достал из портфеля исписанную тетрадь и принялся изучать ее с карандашом в руке.

Это были таблицы чисел и исчисления вероятностей. В Париже Казанова немного поправил сильно расстроенные финансы короля с помощью устройства лотерей и при этом сам заработал целое состояние. Совершенствование системы и введение ее в столицах, где ощущалась нехватка денег, например в Берлине или Петербурге, было одним из множества его прожектов. Быстро и уверенно пробегал его взгляд по столбцам цифр, следуя за указательным пальцем, а перед его внутренним взором плясали многомиллионные суммы.

За обедом прислуживали обе дочери. Еда была отменной, вино тоже достойным, а среди сидевших за столом Казанова обнаружил по крайней мере одного, с кем стоило завести разговор. Это был посредственно одетый, еще молодой эстет, претендовавший на звание ученого. Он утверждал, что путешествует по Европе с целью расширения своих познаний и работает в данный момент над опровержением последней книги Вольтера.