Валерий Сегаль - Десять лет спустя Страница 20

— Попробуйте вот это абрикосовое варенье, Вова, — предложила Аликс. —Сегодня утром я получила его из Киева.

— Отличные новости! — оживился Ульянов. — Обожаю абрикосовое варенье!

— Давайте также дернем коньячку, мой друг, — грустно сказала Аликс. — Увы, не все новости столь хороши. Вместе с посылкой мне передали письмо.

— Что-нибудь случилось? — Ульянов изобразил на лице беспокойство.

— Сестра моя очень плоха, и меня просят приехать. Завтра я уезжаю в Киев.

— Надолго?

— Надеюсь вернуться сразу после новогодних праздников, но не исключено, что придется подзадержаться.

— Анжелика тоже едет?

— Анжелика остается здесь.

Ульянов мысленно потер руки.

Анжелика — лохматая юная ведьма с прекрасными, но мокрыми от слез, глазами — воротилась в половине девятого. Новости она принесла ужасные: Лев Абрамович Каскад содержится в тюрьме на Шпалерной, обвиняется в антигосударственной деятельности, и никого к нему не пускают.

Выслушав ее, Ульянов молча закурил. Комментарии были излишни.

— Что можно предпринять? — спросила Анжелика.

— Ничего, — ответил Ульянов. — Разве что взять тюрьму штурмом.

— Может быть — адвоката? — предложила Аликс.

Ульянов горько усмехнулся.

— Адвоката!? Неужели вы думаете, что его будут судить? Сегодня — когда они убивают бастующих рабочих прямо на улицах, когда не щадят даже детей!

— Но кто это — «они»? — гневно спросила Анжелика.

— Они — это те, кого нам предстоит уничтожить, как класс. В этом и заключается моя борьба. Этому я посвятил свою жизнь.

— Уничтожая их, вы им же и уподобляетесь!

— Анжелика, вы не правы, — горячо возразил Ульянов.

— От ваших слов веет пацифизмом.

— Разве это плохо?

— Если бы все были пацифистами, общество бы не развивалось, и мы не были бы сейчас там, где мы есть.

— Этим доводом можно оправдать любое насилие!

«Какая все-таки прекрасная девушка!» — вновь подумал Ульянов.

— В любом случае, — продолжала Анжелика, — уничтожая друг друга, вы уничтожаете будущее.

— Мы дети своего века.

22-23 декабря 1905 года

Рано утром Адольф Арнольдович Барсукевич ждал двух посетителей —агента Кавказца и капитана Жмуду: первого — с надеждой, второго — с любопытством. Кобе, в связи с его новым заданием, было велено докладывать, по возможности, каждое утро, а Жмуде предстояло отчитаться о своей вчерашней поездке в полицейское управление Финляндской железной дороги.

В приемной они появились почти одновременно: помятый, воняющий перегаром Коба и щеголеватый голубоглазый капитан. Генерал обоих ждал с нетерпением, но, соблюдая субординацию, первым принял Тадеуша Каллистратовича.

— Ну-с, разнюхали чего-нибудь, капитан? — спросил Барсукевич, одновременно закуривая, чтобы получше сконцентрироваться на работе и не думать о выпивке.

— Да, ваше превосходительство, — четко, по-военному докладывал капитан. — Я все узнал. Объект был задержан сразу после полуночи ротмистром Фишером. Объект ехал в поезде без билета, матерился, выдавал подзатыльники контролеру, пил водку. Документов при себе не имел, представился полковником Бздилевичем. Ротмистр Фишер оштрафовал его на пять рублей и отпустил.

— Этот Фишер, видимо, редкостный болван? — предположил генерал.

— Так точно, ваше превосходительство! Но как вы догадались?

— Чувствуется. Вероятно он наклал в штаны, как только объект представился полковником. Фотографию показывали?

— Да, ваше превосходительство. Фишер подтвердил несомненное сходство, но полной уверенности у него нет, поскольку объект был в охотничьем костюме и меховой шапке.

Барсукевич задумался. На днях, говоря императору, что расстрелять Ульянова было бы небезопасно, он кривил душой. Революция в стране была в самом разгаре. Только что Семеновский гвардейский полк жестоко расправился с восставшими в Москве рабочими. Заключенных расстреливали прямо в камерах, о пытках говорили почти в открытую.

— Позовите Кавказца, капитан, — сказал наконец генерал. — Посмотрим, что он нам принес.

Коба вошел, униженно раскланиваясь и бормоча себе под нос какие-то приветствия.

— Судя по вашему угодливенькому видку, товарищ Коба, Ульянова вы не убили? — презрительно сказал генерал.

— Еще нет, ваше превосходительство.

— А пытались?

— Еще нет, ваше превосходительство. Я был вчера очень занят, — ответил Коба.

И, опасаясь, что генерал сейчас же заинтересуется, чем он был занят (а занят он был тем, что сидел в «Корнере» с Бенито Мусолини и Григорием Распутиным), Коба незамедлительно сообщил:

— Ваше превосходительство, я раскрыл злодейский заговор против его императорского величества.

— Да ну! — недоверчиво воскликнул Барсукевич.

— Ей богу! — поклялся Коба и поведал господам офицерам обо всем, что услышал накануне в «Корнере».

— Хорошо поработали, Кавказец, — признал генерал. — Так хорошо поработали, что я даже думаю, не повысить ли вам ставку! Ладно, идите — задание у вас прежнее. Жду вас завтра в это же время.

— Не думаю, капитан, что от этого подонка будет много толку, — сказал Барсукевич, сразу после того как довольный Коба закрыл за собой дверь. — Поэтому потрудитесь довести до каждого жандарма приказ о том, что разыскивается Владимир Ильич Ульянов, называющий себя также Николаем Лениным или полковником Бздилевичем. При обнаружении этого человека где бы то ни было, его следует немедленно арестовать и доставить сюда живым или, в крайнем случае, мертвым.

Многочисленные исторические летописи уверяют нас, что полковник Бздилевич уважал Распутина безмерно и величал его не иначе как отцом Григорием. Эти же документы предполагают (а порой и утверждают!), что причиной сего явного царского расположения являлись Гришкины лекарские способности, позволявшие поддерживать драгоценное здоровье царевича Алексея. На самом же деле полковник Бздилевич отлично понимал, что если «отец Григорий» и мог кого и чем вылечить, так разве что простуженного спиртом. Впрочем, все это не слишком волновало доблестного полковника. Важно, что Гришка нравился императрице, любил портвейн и был добрым партнером в мудрой шашечной игре. Чего же боле?

В два часа пополудни, расправившись со всеми «служебными» делами, узурпатор удалился в свою оружейную, где предался любимому времяпрепровождению: созерцанию своей — богатейшей в Европе — коллекции стаканов.

Коллекция та едва умещалась в стенном гарнитуре из восьми секций. Эти сорок полок радовали глаз полковника Бздилевича, как библиотечные залы ласкают взор почтенного книголюба. Здесь в тесном соседстве уживались «граненые собратья» из разных эпох и земель: сверкали и переливались на свету богемские и ирландские презенты, медленно рассыхались вырезанные из бамбука заморские пришельцы, мутнели граненые стекляшки, похищенные в российских придорожных трактирах.

Книголюбы обычно пользуются очками, чтобы лучше ориентироваться в дебрях накопленной веками человеческой премудрости. Полковник Бздилевич в оптике не нуждался. Он и без очков прекрасно ориентировался в своей коллекции и помнил, на каких полках стояли особо ценные экспонаты.

Сколько тихих и счастливых часов провел последний русский император возле этих полок! Сколько усердия и таланта вложил он в создание столь блестящей коллекции! Добавим, что он не ограничивался одним созерцанием, но постоянно пользовался своими любимыми экспонатами.

Увы! Сие уникальное собрание было разбито и разворовано после знаменитого взятия Зимнего дворца. Как много ценного безвозвратно уносят от нас революции! Как дорого обходится человечеству социальный прогресс!

В тот день полковнику не удалось в одиночестве насладиться своим любимым детищем. Он только успел снять с полки два высоких красивых стакана, подаренных ему недавно черногорским королем, как в оружейную без стука вломился Распутин.

— Проходи, папаша! — дружественно сказал Бздилевич.

— Винца выпьем, в шашки сыгранем!

Они наполнили черногорские стаканы португальским портвейном и уселись за доску.

Император выиграл первую партию. Торжествуя, он пробил Гришке щелбан, и они вновь расставили шашки в начальную позицию. Едва начали вторую, Распутин перешел к делу.

— Узнал я тут, государь, что царица тебе неверна.

— Не может быть! — воскликнул Бздилевич, хотя отлично понимал, что может.

— Оно, конечно, от бабы не убудет, — продолжал Гришка, не обращая внимания на реплику узурпатора, — но все же нехорошо. Как-никак, царственная особь!

— Да что ты мелешь, папаша! — воскликнул полковник.

— Богом клянусь тебе, Колюнчик, что это святая правда!

— сказал Распутин, кося глазами пуще обычного. — И ты своими глазами это увидишь, коли пойдешь со мной в «Корнер» тридцатого вечером.