Грация Верасани - Оглянись назад, детка! Страница 20

Дома я схватила коробку с письмами Ады и спрятала ее под ту же кучу кофточек в тот же самый шкаф.

Скольких людей ты засунула в темный угол?

Я ехала в поезде Евростар в вагоне для курящих, с темными кругами под глазами, как у человека, спавшею всего четыре часа, и с неотвязной мыслью о ласковых руках Андреа Берти.

Зазвонил сотовый телефон, и после нескольких «алло» до меня наконец донесся хныкающий невнятный лепет Алессандро Даци. Я спокойно подождала, пока он доходчиво объяснил мне, что Анджела Де Сантис, его Анджела, умерла шесть лет назад в автодорожной аварии; об этом ему только что сообщил один из прежних друзей, который, узнав от других, что он ищет ее, позвонил ему. Конец расследованию — это все о чем я подумала.

— Я больше никогда не встречу такую, как она. Есть вещи, которые случаются только раз в жизни… — жалобно сказал он.

Мне ничего не оставалось, как только подыграть этой комедии: да, я понимаю Даци ответил, что это трагическое событие лишний раз подтвердило ему, что именно она была женщиной его жизни и что судьбе было угодно наказать его. Он извинился, что заставил меня ехать, и с нетерпением ждет меня, чтобы отдать мне причитающуюся сумму.

Выйдя из поезда, я сразу направилась к расписанию, чтобы узнать отправление ближайшего поезда на Болонью. Но затем, словно меня что-то толкнуло, я вышла из железнодорожного вокзала, села в такси и произнесла: «На площадь Мальвы».

Прямо перед домом номер шесть я буквально легла на стоявший со спущенными шинами автомобиль марки «Ритмо», на поржавевшем капоте которого спали три кошки. Закурив, я посмотрела на окно второго этажа.

Я ни разу не была в этой маленькой квартире и понятия не имела, кто там теперь живет, но, глядя теперь на единственное окно, выходившее на площадь, меня охватила мысль, что именно там, за этими белыми шторами, моя сестра покончила с собой.

Это было все равно что стоять около ее могилы. Я не могла вынести, что все вокруг дышало спокойствием и тишиной, что люди прохаживались, выгуливали собак, покупали в киосках газеты и завтракали в том же баре, где, возможно, они проводили дни в ожидании очередной пробы. Я представила долгие пустые ожидания у телефона, страх услышать, что они взяли другую актрису на ту роль или что она должна позвонить через неделю. Неделя, которая превращается в месяц, а месяц становится бесконечным При этом всегда найдется некая потомственная актриса, очередная блатная, которая трахается с режиссером или продюсером. В общем, до нее очередь никогда не доходит.

Темнело. Площадь Мальвы осталась за моей спиной. Я смотрела на этот город кошек и развалин из окошечка такси. Свет уличных фонарей отражался в Тибре, античные и современные постройки налезали друг на друга. Мне пришла в голову фраза Платона, обращенная к зрелой женщине, ревновавшей к молоденькой девушке: «Для меня предпочтительнее твои морщины, чем пылающая страсть молодости». Рим Этот город любила моя сестра. Город, в котором, как она думала, происходили важные вещи и где должна начаться ее жизнь. Сквозь охватившую меня убаюкивающую усталость я услышала, как водитель сказал что-то о погоде, и мои веки сомкнулись.

Моя сестра вошла в комнату с красными от хлорки глазами, бросила спортивную сумку на пол, достала из нее мокрые купальник, халат и повесила их на батарею. Потом подошла к старинному зеркалу, причесалась и слегка подкрасила губы. Я выглянула в окно и увидела парня, опиравшегося на дверцу побитого «Фольксвагена-жука».

— Что это за тип ждет тебя внизу?

Она пожала плечами, выскочила из комнаты и побежала на улицу. Я выглянула снова и увидела, как она прошла перед фарами автомобиля и с сияющей улыбкой посмотрела на парня.

— Ада, — крикнула я, — если ты не вернешься к пяти, папа…

Такси остановилось. Мне пришлось дважды спросить шофера, сколько я ему должна. Он повторил сумму с притворной вежливостью.

В Болонье я сразу пошла на привокзальную стоянку, села в свой «Ситроен» и помчалась домой. Пристроив машину между «Рено меган» и «Фордом Ка», я вышла и направилась к стеклянной двери. Неожиданно до моих ушей донесся шум, я повернулась, посмотрела по сторонам: никого. Тьма кромешная, ветер раскачивал на бульваре ветви амбровых деревьев.

Я шла босиком по дому и пальцем отмечала свой маршрут на пыльной мебели, книгах и фотоальбоме. Дойдя до дивана, я почувствовала себя смертельно усталой после всего увиденного мной сегодня.

Прокрутив автоответчик, мне стало ясно, что Андреа Берти не звонил. А разве должен был? Что такое, в конце концов, пара часов бессодержательных разговоров, поцелуев и объятий? «It is dangerous to lean out» — «Не высовываться, опасно» — пишут на поездах. Если бы он познакомился со мной поближе, то обнаружил бы вещи, которые не понравились бы ему. Это точно. Я открыла банку с пивом Что мне известно об этом Андреа Берти? Практически ничего. Но разве в жизни не все так происходит? Сначала что-то делаешь, а после думаешь над этим. Включаешь силу своего воображения: подправляешь действительность, а потом и не помнишь, как все на самом деле было.

Заснула я мгновенно.

Утром следующего дня я пыталась связаться с инженером Гвидо Комолли, потом пообедала с Тимом в кафе самообслуживания на улице Риги. Из-под красной фуфайки Тима выпирало брюшко, из джинсов торчали трусы фирмы «Levi's». Невероятно, но факт: из кармана его куртки виднелась книга Бодлера «Цветы зла» — не приложила ли к этому руку Гайа и не встречаются ли они, спросила я себя. Увидев мой взгляд, направленный на книгу, Тим ответил:

— Без поэзии нельзя, черт возьми.

Я не стала говорить ему, что он покраснел.

— Извини, мне казалось, что ты читаешь только Брицци.

Когда он вытащил из кармана афганскую коноплю, бумажки для скрутки и сигарету, я потащила его из кафе, прежде чем его отправят в полицию нравов.

Пока мы шли по улице Независимости, он рассказал мне, что прошлой ночью засиделся допоздна в ирландском пивном баре: выкурил десять косяков, выпил семь кружек пива, а потом играл на бас-гитаре и на гитаре у Пиккио дома…

— А что Гайа? — спросила я.

Он молниеносно повернулся в мою сторону.

— Она что-нибудь говорила тебе?

Теперь я была убеждена: они встречаются.

— Звонил Берти, — сказал Спазимо, едва я переступила порог агентства. В руке он держал картонный стакан с кофе. — Хочешь? Я еще не клал сахар.

— Нет, спасибо. — Я обессиленно свалилась на диван. — Я никогда с этим не покончу…

Спазимо снова уселся за компьютер.

— Почему ты ему не позвонишь?

— Кому?

— Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.

Я взъерошила волосы рукой.

— Я говорила о своей сестре.

— Вот оно что, — вздохнул он.

— Чем занимаешься? — спросила я, чтобы сменить тему.

— Делаю проверку на антивирус и обновляю программное обеспечение, чтобы выяснить производственную организацию фирмы… Да что тебе рассказывать? Тебе на все это наплевать.

Я с трудом поднялась с дивана.

— Ты прав. — Уже на пороге я повернулась и сказала: — Вот уже несколько дней у меня такое чувство, что за мной следят.

Спазимо нахмурился.

— Шутишь?

— Не знаю, это всего лишь ощущение.

— Ты говорила об этом с Бруни?

— Должно быть, это все те же призраки, Лучио. Или я схожу с ума.

Усталость и раздражение не давали мне работать. Чтобы скоротать время, я играла на компьютере, делала набеги в бар, просматривала старые папки с документацией, но в основном весь день надоедала Лучио.

В шесть часов вечера в кафе «Де Парис» меня ждал аперитив с Мэлом, который только что вернулся с Мадридской ярмарки.

Приятно встретиться с другом детства, который знает о тебе кучу вещей. Когда он впервые услышал, как я играю на ударнике, то спросил, с чего это я так обозлена на мир.

Он знал Аду, и она ему нравилась. Как-то он сказал мне: «Она из тех девушек, которые, пока ты с ними говоришь, смотрят в другую сторону».

— Она просто немного рассеянна, погружена в себя, — оправдывала я ее.

— Я знаю женщин, и, если ее взгляд направлен на то, что видит только она, мужчина чувствует себя кретином, — ответил он.

Мэл знал о моей матери, я долго рассказывала ему о ней на одной из наших посиделок до рассвета с пивом и чипсами, когда мы выходили потные из репетиционного зала, чтобы заглянуть в остерию на улице Фондацца. Его мать умерла, когда ему было десять лет. Вечером, прежде чем умереть, она стала готовить сладости.

— Она чувствовала, что эта ночь будет для нее последней, — сказал он.

Тогда я спросила себя, почему у меня не было такой матери, как у Мэла, которая готовила сладости для своих детей и которая умерла, потому что судьба уготовила ей ужасную болезнь.

Мэл похлопал меня по плечу и заказал джин с лимоном.