Феликс Кандель - Не прошло и жизни Страница 20

Набежали серокожие и медноголовые‚ подхватили чернорукого за руки‚ поволокли прочь от огня‚ а он отбивался‚ он выгибался и вопил‚ разевая огромный рот‚ блестя бешеными зрачками‚ но безжалостный хрустальный столб снова пробился через огонь‚ страшно ударил тупым кулаком и угнал чернорукого во мрак‚ в тишину прежних улиц‚ в позабытое наше прошлое.

– Оно не виновато! – кричал вослед. – Нет‚ нет‚ это не оно!.. Загубленному пространству место в раю! Это мы нагородили на нем всякие мерзости‚ мы‚ это мы! Нам и отвечать!..

Вырвалось из огня полотнище‚ неохватно радужное‚ взметнулось широко и свободно до багрово беспокойных облаков‚ щелкнуло‚ как подхлестнуло‚ кнутом на полнеба‚ и он встал с клумбы‚ запрокинул голову‚ шагнул радостно и доверчиво‚ высматривая впереди одинокого знаменосца: в дым‚ в огонь‚ в ад‚ в полноту жизни‚ яростной и манящей...

5

– ... привет‚ старичок! Далеко собрался?

Встал дом в конце переулка‚ углом со двора‚ запахнутый‚ как застегнутый наглухо‚ на окна-двери.

Отцветала клумба посреди асфальта поздними‚ роняющими дремотные лепестки блеклыми флоксами.

Громоздилась до крыши береза-великан с необъятной кроной‚ с ветвями упруго мощными‚ со стволом бугристым‚ что гнал‚ будто насосами‚ соки земли: вверх-вверх-вверх.

И старичок в майке-сеточке‚ в черных трусах до колен‚ притулился лицом в угол‚ щекой к двери‚ к подъезду на две створки‚ доверчиво и беспомощно‚ будто носом в материнскую грудь‚ губами к щедрой кормилице. Петля проржавела до густой рыжины. Краска шелушилась скорлупками. Доска расщепилась на стыке. Из неровной щели между створкой и косяком слабо тянуло застарелой пылью‚ сладкой плесенью‚ холодной гарью водой залитого пожарища.

– Поздно пришел‚ старичок! Ваши уже не работают. Ваши давно не работают: запоганили – незачем. Теперь у вас одна забота‚ у картографов: кладбища планировать.

Он поворачивался от двери нехотя и с трудом‚ как возвращаются к жизни из блаженного сна‚ полного друзей и улыбок‚ или всплывают из глубин счастливой задумчивости‚ будто омытые тишиной небытия‚ и взглянул прямо‚ открыто и лучисто‚ до конца дней готовый к радостному удивлению‚ – чем же ты утешился‚ друг мой? – в дуло ствола взглянул‚ в грозный его зрачок‚ что торчал на уровне лба

– Бунтуешь‚ старичок? Ну-ну. Будем тебя брать. Будем с тобой решать. Кончать тебя будем. Пуля в лоб – глаз на асфальт.

Стоял перед ним шпанистый старикан-оголец‚ баюкал небрежно на ладони короткоствольную железяку‚ и челочка обвисала на сощуренный глаз из-под драного кепаря‚ папироска липла к губе жеваным мундштуком‚ зуб проглядывал золотом под брезгливо вздернутой губой‚ хитрая татуировка на груди из-под распахнутой до пупа рубахи‚ и брючата последней носки‚ и пиджачок на вырост‚ и шкарята на выброс.

– Ах‚ старичок-старичок‚ унылая твоя душа! В прошлое‚ старичок‚ не убежишь. В прошлом тебе смерть.

И кинул ему узелок с одеждой.

Они уходили по переулку‚ что перегнулся коленом к бульвару‚ с брусчатки на голый асфальт‚ и теснились на пути блочные серые громады‚ кирпичные плоские уродцы‚ ядовитый разлив до крыш маслянисто липкого света‚ а за окнами люстры пластмассовыми плафончиками‚ лак типовой мебели‚ голубоватые сполохи чарующих экранов‚ и тянет оглянуться назад‚ тянет домой‚ к комодам с шелковыми абажурами‚ но дуло уперлось в бок‚ дуло подгоняет и подталкивает из обжитого‚ дыханием обогретого прошлого‚ через ветрами продутое настоящее в вечную мерзлоту будущего.

– Значит так‚ старичок. Чуть что, стреляем сразу. Сначала стреляем‚ потом предупреждаем. Письменные извинения посмертно.

Они шли вдоль дома-сторожа на краю чужого бульвара‚ мимо пыльных окон‚ мрачных подъездов-подворотен‚ где шастали коты-бродяги‚ драные в битвах коты-убийцы‚ и что-то громоздкое‚ распахнутое‚ перепончатокрылое взвыло‚ взмыло‚ рухнуло сверху‚ накрыло колючепахучим‚ душным и пыльным.

– Сдаа-вай-тесь!!.

– Сдаюсь‚ – кричал первый старик‚ громоздким жуком барахтаясь на спине. – Я давно уже сдался: сколько можно?..

– Не слышу второго!

– И я... И я... – хохотал другой‚ пятками колотил от восторга. – Старик‚ ты прекрасен! Я люблю тебя‚ старик!

Тот сунулся к ним через дыру в попоне‚ всклокоченная седая голова‚ костлявые скулы‚ плотно зажмуренные глаза‚ спросил без интереса:

– Вот я вас поймал‚ а дальше чего?

– Дальше – вымогай. Дальше – добивай. Мало ли чего дальше!

Они шли гуськом у стены‚ вдоль пыльных витрин и мрачных подъездов‚ коты следили из укрытий глазами ленивых убийц‚ а старик-оголец радостно зыркал из-под кепки‚ упиваясь азартом и риском‚ брал в сообщники этот мир:

– Порядок‚ мужики! Наших прибыло, ихних убыло. Еще бы чуток‚ еще парочку-троечку‚ и я поведу вас на штурм будущего. Мы их возьмем тепленькими. Мы за всё посчитаемся. Время‚ мужики‚ разматывать знамена!

А старик на протезе жмурился‚ хмурился‚ яростно шевелил лопатками: не время разматывать‚ не повод распахивать‚ не судьба вдыхать полной грудью‚ – когда же придет‚ наконец‚ его Великий и Банный День?

Выпал из укрытия Петровский бульвар‚ явил себя нежданно-негаданно: узкий‚ прямой‚ открытый‚ вниз от дома покатый. Бульвар-коридор‚ бульвар-пенал спланированным безобразием‚ где деревья поставлены в линеечку‚ газоны выверены по ниточке‚ скамейки в шеренге‚ урны в строю‚ и нет места простору‚ нет упоительной отсебятины – случайного одуванчика‚ странствующей гусеницы‚ легкомысленной бабочки. Бульвар без радости-очарования‚ зависти-сожаления‚ а кому-то любимый‚ кому-то единственный и неотрывный‚ печалью в несбыточных снах. Зачем мы уходим так поспешно‚ будто по неотложному делу‚ в недобрые нам края? Где всякое может случиться‚ всякое и случается‚ но то ли еще будет‚ того ли дождемся‚ встретим‚ наткнемся‚ недосчитаемся? Вот она – скамейка твоей радости‚ вот они – окна твоей печали: чего же еще‚ дорогой‚ куда же еще‚ к кому? Но нет... Дуло уперлось в бок‚ дуло гонит упрямо‚ через годы и расстояния: здравствуй‚ Петровский, ничья территория‚ здравствуй‚ Рождественский‚ Сретенский‚ Покровский, навечно чужой мир.

– Это не бульвар‚ – решил оголец. – Это ловушка. Топь. Трясина. Зыбун. Как бы не засосало.

Три старика стояли на краю‚ выжидали-высматривали‚ будто умоляли-упрашивали пропустить – не губить.

– Вы пробовали когда-нибудь разжалобить болото? – говорил оголец. – Попробуйте. Проверьте ваши способности. И когда вам покажется‚ что вы его убедили‚ когда вам почудится‚ что вы его растрогали‚ когда вы доверитесь ему и шагнете вперед‚ ногой мимо кочки‚ оно чавкнет тупо и нет вас. Попробуйте разжалобить болото. Попробуйте, и мы помянем вас тихим словом.

Неясный хоровод застыл на краю газона.

Смытые тени липли друг к другу пугаными детьми.

Вялая струйка покорных силуэтов недвижно стекала по уклону.

Это была вечная очередь к пивному ларьку‚ туда‚ за площадь‚ на край иного бульвара‚ в ожидании недостижимого подвоза пива.

Безнадежностью веяло от хоровода. Покорным согласием. Тоской и унынием скорби. Будто не к ларьку стояли они‚ не для утоления жгучей потребности‚ но чередой прощания с дорогим и любимым‚ но грустными тенями к последнему перевозу.

А от хвоста очереди скалился Тихий А.И.‚ зазывалой-вышибалой у балагана‚ знаками‚ ужимками приглашая к себе‚ перед собой‚ в общее построение‚ чтобы влились-внедрились‚ притерлись-притерпелись‚ задышали-зажили воедино.

– Вот бы и вам! Вот заодно! Глотнул пивка‚ залез в кузов и в каталажку! Лучше всего‚ если вы сядете добровольно. Я бы на вашем месте сел.

С грохотом прикатил вездеход с голубеньким прицепом. Открылись бронированные двери. Опал трап.

– Вы у меня на контроле. Вы у меня на карандаше. Прилетает в гости дружеский премьер вражеского государства. Попрошу сесть в тюрьму! – И руки заламывал: – Сделайте это для меня! Ну‚ пожалуйста! Я вам устрою хорошую тюрьму. Показательную. У меня везде связи.

Тут набежал некто‚ настырный и порывистый: "Вы последний? Я за вами!" – впихнул стариков в общую шеренгу‚ вцепился намертво‚ чтобы не пролез посторонний: оторвать только с мясом. И очередь дрогнула‚ переступила ногами‚ судорожно самоуплотнилась‚ что создало излишнюю напряженность у ее начала и ложное ощущение движения на ее конце:

– Пиво везут‚ пиииво!

И еще:

– Батюшки‚ дожили!..

И еще:

– Матушки‚ задавили!..

И попер напролом диковатый и страхолюдный‚ драный и косматый‚ багровоглазый и сизоносый‚ с вечным кочаном под мышкой‚ чтобы была под рукой незамедлительная закуска к непредвиденной выпивке. Топтал сапогом слюнтяев‚ пузом выжимал слабаков‚ плечом выпирал хиляков под общий согласованный вопль: "Вы тут не стояли!"