Алипио Ривера - На носу у каймана. Воспоминания сельского врача Страница 20

Кто-то отворил дверь в операционную, и выстрелы зазвучали громче. Приходится делать над собой усилие, чтобы сохранить хладнокровие и работоспособность в такой обстановке, когда не знаешь, что происходит в городе. Жена Перы испуганно мечется по операционной, готовясь к переливанию крови. Сесилию мы оставили внизу, у лестницы, и наказали ей пропускать только раненых. Вскоре пришел рентгенолог с двумя снимками.

— Пуля раздробила большую берцовую кость на участке примерно четыре сантиметра.

— Я же говорил, — не уступает Мурон, — надо ампутировать.

Педро молчит и, слушая Ромеро и Мурона, исследует рану и всю ногу. Я понимаю, что он смотрит, в каком состоянии кровеносные сосуды.

— Доктор Мурон, — говорит он наконец, — простите, пожалуйста, вы старше меня. И конечно, у вас гораздо больше опыта, но давайте все-таки попробуем спасти ногу.

Доктор Мурон уставился на Педро с удивлением. Я стою в стороне и наблюдаю за дуэлью ортопедов.

— Вот, доктор, посмотрите, — говорит Педро медленно. — Теперь понимаете, почему мне не хочется ампутировать?

Мурон не отвечает, но лицо его выражает вопрос.

— Потому что бедренная артерия не затронута. То есть не поврежден главный кровеносный сосуд, и с его помощью мы спасем ногу.

— А что будем делать с большой берцовой?

— Нарастим!

— Нарастим? Вспомните, что вы в Баракоа! — не унимается доктор Мурон.

— Да, мы в Баракоа, но можем отправить его в Гавану.

— Хорошо, делайте как хотите, — отвечает Мурон, — но я говорю, и вы еще убедитесь в моей правоте, — лучше ампутировать сразу, чем ампутировать потом с гангреной.

— Ампутировать всегда успеем, — говорит Педро, начиная мыть руки, и обращается ко мне: — Мойся и ты, толстячок, поможешь нам.

Операция нелегкая. Надо вычистить рану, выбрать все мелкие осколки кости, соединить крупные, сшить ткани, произвести гемостаз сосудов…

Вдруг до меня дошло, что перестрелка прекратилась.

— А ведь больше не стреляют, Педро!

Мы замерли, прислушиваясь, да, выстрелов не слышно.

«Что же все-таки случилось?» — едва успеваю подумать я, и мы снова сосредоточиваемся на операции, которая близится к концу, Педро велит накладывать гипс.

Внезапно дверь операционной распахивается. Из коридора доносятся голоса, какой-то шум. Входит сестра, очень взволнованная.

— Принесли раненого на носилках. Кажется, тяжелый.

Не раздумывая, я снимаю маску и перчатки, говорю Педро и Мурону:

— Вы кончайте, а я посмотрю, что там такое.

Выхожу из операционной и через смежную комнату прохожу в коридор, который ведет к лестнице. В коридоре вижу четырех солдат, возбужденных, едва сдерживающих слезы. Они несут носилки. Рядом идут капитан Хардинес, сержант Аргудин, другие офицеры.

— Спасите его, доктор, спасите, — умоляют они.

— Пожалуйста, доктор, — говорит Хардинес, на его лице написано отчаяние, — пожалуйста…

На носилках лежит солдат в форме, но без головного убора. Он высокий, худой, однако мускулистый. Черты лица тонкие, кожа оливковая, волосы черные. Голова — над правым ухом и в затылочной части — в крови. Глаза закрыты, он неподвижен, лишь временами постанывает, но сказать, видно, ничего не может.

Я смотрю на него: ранен в затылок, контужен, без сознания?

— Поставьте носилки, я осмотрю его.

Когда носилки стукнулись об пол, я заметил, как странно шевельнулись справа волосы раненого. Мороз пробежал у меня по коже. Я наклонился, отвел окровавленную прядь и увидел, что почти половина черепа держится чудом на лоскутке кожи вдоль серединной линии. Правого полушария мозга почти не было.

— «Гаранд»? — спросил я.

— Да, — ответили солдаты хором.

Пуля вошла спереди, в лобную часть, срезала кусок черепа и разнесла половину мозга.

Он еще мог стонать, потому что уцелело левое полушарие.

— Делия! Переливание крови! — крикнул я лаборантке.

На самом деле я просто не хотел сразу, без подготовки, сказать правду этим людям, которые смотрели на меня так, точно от моих слов зависят их жизни. И особое опасение внушали мне два солдата, что стояли впереди и казались совершенно потерянными.

— Несите его в операционную, — говорю я сестре.

Лаборантка смотрит на меня в полном недоумении: понимает, что все бесполезно.

— Быстро, Делия, переливание крови! — Я щупаю пульс раненого, потом поднимаюсь, беру капитана под руку и увожу в коридор.

— Он умрет, доктор? — спрашивает капитан с тоской.

— Да, капитан, умрет. Я не пойму, как он стонать-то еще может. У него нет половины мозга. Я не хотел говорить при тех солдатах — у них совершенно потрясенный вид.

Капитан бледнеет, хмурится, но смотрит мне прямо в глаза. Потом отводит взгляд, вытаскивает пачку сигарет, одну дает мне, другую берет себе.

— Как жестока иногда жизнь, доктор! — наконец произносит он, на глазах у него выступают слезы. — Дорого приходится платить за то, что ты командир! Ведь именно ты должен принимать решения и отдавать приказы. — Уставившись в пол, капитан продолжает: — Если бы он засел в лесу, я бы его окружил и взял живым, хоть бы мне год пришлось ждать. Но он же стрелял в бедняков, что живут на холме возле реки. Вообще в любого, кто бы ни прошел мимо! Что сделаешь в таком положении!

Он был в отчаянии. Не хотел бы я оказаться на его месте.

— Успокойтесь, капитан. Бывают и безвыходные положения…

Вдруг с первого этажа доносится шум. Слышны голоса Сесилии и каких-то мужчин, но слов не разобрать.

Мы быстро идем к лестнице. Внизу стоит Сесилия, ее окружают человек десять солдат. Все они подавлены, и один из них держит что-то, завернутое в пальмовый лист.

— Пропустите нас, доктор, ну пропустите… — умоляет тот, что постарше чином, как показалось Сесилии.

— Раненый наверху, а вы ждите здесь.

— Нет, нам надо подняться, это нужно отдать врачу…

— Если это его личные вещи, отдайте мне, я передам…

— Нет, это доктор должен поставить на место, может, и спасет его…

Оказывается, в пальмовом листе они принесли половину мозга Ярея.

Сейчас двенадцать часов ночи. Ярей перестал дышать через пять минут после того, как его внесли в операционную. Все раненые прооперированы или перевязаны. У водителя джипа дело хуже всех — множественное ранение кишечника. Есть еще один трудный случай — ранение в легкое и в правую руку. Дежурить остались Рамос и Пера с женой, они живут в больнице. Мы работали пять часов подряд, чтобы справиться с последствиями этой «маленькой войны». Потом пошли в ресторанчик возле парка. Он уже закрывался, но, когда хозяин увидел, что мы врачи, он велел открыть и приготовить нам поесть. Тем, как мы вели себя сегодня, в городе остались довольны. Теперь воцарилась тишина и спокойствие, как всегда бывает после бурь. Небо затянуло тучами, собирается дождь.

Я плохо спал, напряжение никак не проходило. У войны безобразное лицо, думал я, ложась вечером. А это была даже не война, а просто небольшая перестрелка.

На работу мы отправились рано. Всем, кроме шофера и солдата, раненного в легкое, стало лучше. Роберто тоже полегчало, Педро, по-моему, выиграет пари у Мурона. Нога в порядке, кровообращение нормальное. Педро оставил в гипсовой повязке окно, чтобы можно было применять медикаменты.

Это был, наверное, самый грустный день в Баракоа с тех пор, как мы приехали. Небо пасмурное, и мелкий дождичек сыплет с самого рассвета.

В больнице мы постепенно узнали о подробностях вчерашней трагедии и еще больше пожалели о случившемся.

В четыре часа мы отправились на машине Педро домой, но решили сначала наведаться к «русской», так как нам сказали, что кто-то приехал из Гран-Тьерры. В гостинице Рене сообщил, что приехала Маргарита и ждет у нас дома.

По дороге домой пришлось задержаться. Тротуары главной улицы были запружены народом, слышалась траурная барабанная дробь.

Мелкий холодный дождь не переставал.

— Беднягу этого, солдатика, хоронят, — ответила на вопрос Сесилии какая-то женщина.

Впереди траурной процессии — оркестр, но все инструменты молчат, кроме барабанов. За оркестром следует катафалк с серым гробом, покрытым кубинским флагом. За катафалком идут родные, друзья и солдаты с Длинными волосами и бородами. За ними — остальные.

— Вот бедняга! — вздыхает какая-то старушка. — Слава богу, хоронят его с воинскими почестями.

Маргарита уже знает о случившемся, но мы рассказываем неизвестные ей подробности. Тут звучит горн, призывающий всех к молчанию.

В полной тишине раздается залп, второй, третий.

Вдалеке сквозь пелену дождя видна «столовая» гора, туманная и печальная.

Глава 7

Хорошие новости

Четыре месяца, как мы в Баракоа. Уже июль, а дела в больнице идут по-прежнему. Пера, Рамос и прочие сторонники директора делают все, что взбредет им в голову, ведут беспорядочную жизнь, пьют, развлекаются с женщинами, скандалят. Словом, единственное наше утешение — это работа и надежда на лучшие времена.