Павел Санаев - Хроники Раздолбая Страница 21

— Или, наоборот, окажусь на пути этого теплохода благодаря задержкам. Бог скорее поможет тем, кто протягивает ближним руку, а не тем, кто топит их, пытаясь спастись.

— Ты дико подкованный религиозный мракобес! — со смехом воскликнул Мартин. — Прости, что наседаю, но мне правда интересны твои ответы. Твое решение прекрасно, только скажи, ты действительно считаешь его реальным или признаешь, что это прекраснодушный идеализм?

— Я пытался бы предложить этот вариант, — ответил Миша, словно оправдываясь, — но сам, да, сомневаюсь в его реальности. Если бы все были верующие — тогда да, а так… скорее всего — драка.

— Мороз, мы-то в лодке, не забывай! — напомнил Андрей. — Ты бы нам хоть помог отбиться?

— Скорее, пытался бы остановить и убеждал бы принять вариант, о котором сказал.

— Ты чего, дурак, что ли? — возмутился Барсук. — Они бы нас потопили на фиг! Отбиваться надо.

— Зачем?

— Спасаться.

— Какой смысл в таком спасении? Бить и топить людей, чтобы выгадать несколько лет отсрочки, но знать, что на твоей жизни пятно, за которое придется ответить?

— Где? На Страшном суде? — скептически хмыкнул Валера.

— Считай так.

— Вот здесь и зарыт главный вопрос! — воскликнул Мартин. — Суть твоей веры — упование на загробную жизнь, и это имело бы смысл, если бы она действительно существовала. Но я думаю, все получится по словам известного душеведа Вотрена — лица праведников сильно вытянутся, когда Бог отменит им Страшный суд. Не будет ни кущей, ни гурий, ни ангелов с цитрами. Впрочем, и котлов с маслом тоже. Борьба со страхом смерти — единственное назначение религий вообще и христианства в частности, так что легенда о номенклатурном Христе мало чем отличается от баек про лодку Харона. Признай, что вера в его воскресение ничем не отличается от закапывания в могилу оружия и кухонной утвари, отбрось это, и все твои установки про любовь к ближнему посыплются, потому что исполнять их всегда будет себе в ущерб.

— Зачем отбрасывать то, что является основой? — не согласился Миша.

— Затем, что эта основа ложная! — запальчиво насел на него Мартин. — Я готов поверить, что твой дикий Христос действительно существовал и говорил властям много дерзких вещей, за которые угодил на крест, только вечная жизнь тут совсем ни при чем, потому что это миф. Я понимаю, что ты будешь до последнего держаться за иллюзию воскресения, обещанного твоей любимой книжкой, но тогда вопрос — считаешь ли ты себя достойным воскресения по заданным в этой книжке критериям? Ты ведешь себя, как там предписано?

— Стараюсь, — растерянно ответил Миша, смятый натиском.

— Что значит «стараюсь»? Типичная христианская манера врубать задний ход! Мы, типа, предлагаем соблюдать законы, которые соблюдать невозможно, но будем их соблюдать на полшишечки, а Бог простит по нашей немощи. Ты женат?

— Нет.

— Девственник?

— Слушай, Мартин, ты перегибаешь, по-моему, — вмешался Андрей.

— Я за него волнуюсь. Если он не женат и не девственник, то по законам своей книжки он — блудник и подлежит геенне огненной.

— Мартин, давай ты не будешь меня обличать, — смутился Миша.

— Мне ли тебя обличать?! Моя совесть — половая тряпка. Я просто спрашиваю, была ли у тебя девушка?

— Я не хочу отвечать.

— Почему? Если девственник, не стесняйся — по твоему учению этим гордиться надо. А если ты с кем-то спал, не женился и Евангелие для тебя закон, то ты — блудник, а блудникам воскресение не светит. Согласись с этим, и выпьем за твою погибшую душу.

— Зачем ты ведешь этот разговор? — начал раздражаться Миша. — Чего ты хочешь добиться? Я же вижу, что это не интерес, а желание подловить на чем-то.

— Да, я дико хочу подловить тебя на том, за что ненавижу всех клерикалов, — согласился Мартин. — На лицемерии.

— В чем лицемерие?

— В попытке проповедовать и навязывать людям то, что невозможно в принципе соблюдать, и самим ни фига не исполнять этого. Человек — жестокий зверь, способный ради выгоды на все. Законы и приличия держат его в рамках, но рамки летят к черту, когда решается вопрос крупного ништяка или угрозы жизни. Таковы мы все, и я первый. Я знаю, что сдохну, как все, но не думаю об этом, потому что хочу жить в кайф. Я способен на все ради хорошего куска, который этот кайф обеспечит, и не накручиваю на себя лицемерные покрывала. Но есть другие людишки, которые меня бесят. Они хотят того же, что я, но при этом дико боятся смерти и цепляются за древнюю книжонку, которая обещает им вечную жизнь. Книжонка при этом налагает ограничения, которые никто не может выполнить и не выполняет, но на это есть номенклатурная уловка — Бог, дескать, милосердный, он простит. Что это, как не вопиющее лицемерие?

— Есть люди, которые стараются жить, как там предписано, и живут.

— Вот я и спрашиваю у тебя простую вещь — живешь ли так именно ты? Потому что если ты не девственник, то призыв к евангельским предписаниям звучит в твоих устах лицемерно. Или исполняй сам, или не призывай. Ты спал с женщинами?

В Мишином саду стало неуютно, словно подул холодный ветер и белые розы превратились в черные колючие коряги.

Все понимали, что вот-вот могут прозвучать какие-то слова, после которых вечер будет безнадежно испорчен.

— Спал или нет?

— С нами разве заснешь, — попыталась пошутить Диана.

Никто не засмеялся. Миша беспомощно молчал. Раздолбай поставил себя на его место и подумал, что признаться при всех в девственности смог бы только под пистолетным дулом.

Да и то бы соврал.

— Мороз, не трахался, так и скажи! — усмехнулся Барсук. — Поедешь со мной в Лиелупе, там отличные безоткатные телки — на раз мужиком станешь. Я тебя звал как-то, но ты на скрипке пиликал.

— Барсук, заткнись! — оборвал Андрей. — Давайте заканчивайте свой тупорылый спор, а то всю прощалку угробите. Разливай!

— А можно мы закончим, когда к чему-то придем? — требовательно попросил Мартин. — Я пришел в гости и имею право на свои полчаса интересного общения. У нас происходит идейный диспут, который меня дико увлек. О чем пойдет разговор, если мы закончим? О телках в Лиелупе и лошадиных губах? Подарите мне еще пять минут, и я заткнусь на весь вечер. Итак, судя по упорному молчанию, с женщинами ты не был. Но тебе около двадцати. Ты дрочишь?

Диана засмеялась. Авива фыркнула и поперхнулась пивом. Миша с укором посмотрел на Раздолбая, как бы спрашивая: «Кого ты привел?», а Раздолбай опять подумал, что в Мартине есть что-то гипнотическое. Как еще было объяснить, что он столько времени гнул свое, не вызывая ни у кого протеста, и даже вогнал в ступор хозяина вечера?

— Чувак, по-моему, ты перестал вписываться, — сказал Андрей, первым очнувшись от гипноза, и деликатно прихватил Мартина за плечо.

— Что я такого спросил? Мы люди, у нас инстинкты. Когда есть с кем, я трахаюсь. Когда не с кем, беру проституток. Когда нет проституток — дрочу. Это нормально, и я не навешиваю на себя «бремен неудобоносимых», чтобы ради мифической вечной жизни от этого отказываться. Не навешиваю, а главное, не предлагаю навесить другим. Но наш друг говорит, что он это на себя навесил. Утверждает, что, следуя великому учению, он не украдет деньги в отчаянной ситуации и не станет биться за место в шлюпке. Я сомневаюсь в его словах, но у меня нет возможности проверить его в экстремальных обстоятельствах. Вместо этого я хочу узнать, насколько он искренен в мелочах, ибо «неверный в малом и в большом неверен». Кто это сказал, Михаил, не помните? В связи с этим один простой вопрос — как насчет малакии? Михаил, вы дрочите?

Андрей потащил Мартина за рукав.

— Все, тебе пора.

— Руки убери от моей рубашки, — строго потребовал Мартин.

— На выход!

— Руки убери, а то я эту рубашку потом неделю стирать буду.

— На выход, я сказал!

Андрей грубо толкнул Мартина.

— Эй, полегче! — вмешался Валера, хватая Андрея за руку.

— Ты тоже руку убери! — огрызнулся Андрей. — А то я свою рубашку потом вообще выкину!

Андрей попытался грубо тащить Мартина, Валера стал удерживать Андрея, и получилось, что Валера и Андрей сцепились друг с другом, а оказавшийся между ними Мартин спокойно стоял, загадочно улыбаясь.

— Валите отсюда оба! — злобно пыхтел Андрей, тщетно пытаясь справиться с более сильным Валерой.

— Не пойду никуда, мне здесь дико по кайфу! — заявил Мартин и, выскользнув из круга сцепленных рук, плюхнулся на скамейку.

— Тебе лучше уйти, — попросил его Миша.

— А где же христианское всепрощение? Где другая щека? Если я ебну тебя по морде, ты простишь меня?

— Он не успеет тебя простить, потому что сейчас ты пойдешь отсюда на хуй! — в бешенстве заорал Андрей и потащил Мартина со скамьи. Валера опять стал его удерживать. Остальные растерянно расступились, не зная, что делать.