Сергей Алексеев - Чудские копи Страница 21

– Гуляй, рванина, от рубля и выше!

Второй официант знал свое дело, бережно поднял и поставил на невидимый поднос. В неформальной обстановке писатель переходил на «ты», чем подчеркивал свою значимость, мол, на отдыхе, как в бане, все равны, но тут вдруг зауважал.

– Глеб Николаевич, давно хочу вас попросить... Познакомьте меня со своей сестрой? Представьте, что ли? Я ее дважды только видел, да и то издалека.

Глеб был уверен, что Шутову все известно и об отношениях Вероники с Казанцевым, и о нынешнем ее положении. Тема была болезненная для Балащука.

– Зачем тебе? – спросил угрюмо.

– Вы, конечно, простите, Глеб Николаевич... Но Вероника мне нравится.

Относиться серьезно к столь внезапному заявлению писателя было невозможно.

– Этому наливать газировку! – приказал он официанту.

– Нет, на самом деле, Глеб Николаевич, – просительно заговорил Шутов. – Понимаю, я в два раза старше ее... Но мы оба одиноки. Между прочим, я еще ни разу не женился. Имеется в виду, официально...

– Хочешь мне одолжение сделать? – язвительно спросил Глеб. – За мою несчастную сестрицу порадеть?

– Честное слово, она мне нравится!

Балащук знаком подозвал официанта.

– Принеси пластырь и заклей этому рот.

– Есть скотч, – сказал тот.

– Еще лучше. Замотай скотчем. Я его больше слушать не могу.

– Напрасно вы так, – будто бы обиделся Шутов. – Нехорошо смеяться над чувствами...

Бард вдруг заплакал: в свете костра отчетливо было видно слезы, гулкими каплями падающие на деку гитары, но из-за стоического молчания это напоминало дождь...

– Неужели это конец? – будто бы сам себя спросил он. – И ничего больше нет... Ни на этом свете, ни на том?

У Глеба возникло желание утешить его, и он уже сделал некое движение рукой, словно хотел погладить темя длинноволосой головы, но тут его осенило: проблемы с электричеством – это месть свояка! Узнал, кто сегодня ужинает на горе, и устроил темную...

И сам себе не поверил.

Вырулить, вывести свои мысли из цепенящего заблуждения он не успел – зазвонил зажатый в кулаке телефон.

Это был начальник службы безопасности. Не отвечая ему, Балащук ушел во тьму, хотя уже в том не было особой нужды, и отозвался, лишь когда наткнулся на снежную линзу. Машинально отметил время – половина четвертого утра...

Голос Абатурова вибрировал от напряжения, но доклад был по-военному четкий, однако ветер, падающий со склона Кургана, словно играл радиоволнами и между фразами возникал хлопающий звук, как бы если трепало парус или полотнище флага.

– Удалить рамные переплеты не представляется возможным, Глеб Николаевич... Даже с помощью взрывчатки... Дверь выдержала пятьдесят граммов пластида... Сорвало дерматиновую обшивку и отбило ручку... Неправильно был наложен заряд...

– Наложите его правильно! – стиснув зубы, посоветовал Балащук. – Кто вам мешает?

– Пластида... больше... нет. – Хлопки незримого паруса становились чаще и уже разбивали фразы. – Поврежден козырек... Легкую... контузию... получил директор ЧОПа... Какие будут... указания?

– Притащите автоген! – Рыхлый, растепленный снег под ногами был настолько тяжел, что выдерживал человека. – Газовую горелку! И вскройте!..

Абатуров иногда сам кричал на подчиненных, но от крика начальства терял уверенность.

– Попробуем, конечно... Принимаем меры... Шуму много... Участковый не справляется... Граждане звонят... в милицию... Очень много шума.

– Что вы предприняли, доложите! – потребовал Балащук и едва устоял на ногах.

Вероятно, он попал в зону, где ветры сшибались, и поспешил вернуться назад, под прикрытие стартовой площадки.

– Мы перехватили... экскаватор. – Голос полковника отчего-то стал гулким, как в бочке. – Принадлежащий... теплосетям. Вышла из строя гидравлика... Лопнул шланг... Извините, Глеб Николаевич... Я весь в масле...

Глеб сбежал со снежной линзы и скорым шагом направился к костру.

– Ты у меня завтра в дерьме будешь! – пригрозил он. – Вы уже два часа там возитесь!.. Не войдете в музей до рассвета, всех уволю к чертовой матери!

И схлопнул половинки телефона.

Балащук никогда не злоупотреблял спиртным, пил хоть и часто, но по немногу и в малых дозах; тут же почувствовал желание изменить себе и, не дожидаясь конца операции, тяпнуть сразу стакан, как это делал отец, возвращаясь со смены, лечь и выспаться. Он не заметил, когда с плеч слетело одеяло и ветер теперь толкал в спину и прожигал насквозь ткань тонкого спортивного костюма. Спасительный костер оказался не так и близко: выслушивая доклад, он не заметил пройденного расстояния, испытывая от негодования потребность двигаться, тем паче, вниз по склону ноги несли сами. Теперь он бежал вверх, подгоняемый ветром, и часто спотыкался, поскольку вершина Зеленой в летнее время была не очень-то гладкой – повсюду камни, замятые в грунт стволы деревьев и ямы. В непроглядном мраке он не видел стартовой площадки, но чувствовал, что она где-то рядом, и ориентировался только на свет костра, вихрь искр, полуприжатый к земле, и надрывный голос барда, все еще звучащий наперекор ветру:

Я глаза открыл, и сердце во мне забьется вот-вот,

Я уже ступил, полшага назад, две жизни вперед.

На фоне огня он видел единственное живое пятно – согбенную, прикрытую одеялом спину и трепещущие на ветру космы Алана; будто бы оскорбленный в лучших чувствах Шутов, вероятно, сломался и спал где-то лежа. Его программа-минимум была выполнена – сыт, пьян, нос в табаке, для максимума не хватило девочек, но ничего, перетопчется...

Второй официант тоже куда-то исчез, поэтому Балащук сунулся, припал к огню, улавливая жар полами распахнутой куртки и чакая зубами, попросил барда налить водки. Ветер как-то разом опал, тьма на горизонте слегка разредилась, и стало тихо – близился рассвет...

Над костром висел походный закопченный котелок и хлюпало какое-то варево. Изящная рука барда сняла его, и за спиной послышался звон тонкой струйки, падающей на серебро.

– Ты что мне наливаешь? – Глеб насторожился. – Я просил водки...

И, обернувшись, непроизвольно отпрянул, чуть не сковырнувшись с корточек в огонь.

На месте Алана у костра сидела молодая беловолосая и загоревшая до золотистой смуглости женщина. И на плечах было не одеяло, а просторный, стянутый только у горла ремешком бирюзовый плащ. В прореху, треугольником уходящую к низу, была видна ее обнаженная грудь и живот, покрытый таким же загаром.

Она протягивала стакан и смотрела пустыми белками немигающих глаз...

Горло перехватило от какого-то затвердевшего, застывшего всхлипа, как бывает в детстве, после долгого плача.

– Пей, – проговорила она, и в незрячих глазах возникли светящиеся зеленые штрихи, отчего взгляд стал напоминать кошачий.

Балащук попытался сглотнуть ком – не получилось, впрочем как и подняться на ноги, из-за онемевших икроножных мышц...

– Ты кто? – Язык едва повернулся.

– Айдора.

И в этот миг он вспомнил имя той девочки, что откачала его память от смерти.

– Айдора! Айдора...

– Ты так и не вспомнил моего имени... Ты меня забыл.

– Нет... – чувствуя какую-то ядовитую беспомощность, проговорил он. – Я вспомнил... И думал о тебе!

– Пей, – повторила она ровным и бесстрастным голосом. – Напою тебя зельем, чтобы навсегда пробудить твою память.

Помимо своей воли он взял горячий стакан, поднес ко рту и в последний миг увидел свет в ее руке, испускаемый уже знакомым, в виде большого желтого блюда, светильником...

6

Шутов проснулся уже засветло и обнаружил, что остался один. Спал он на пенопластовой подстилке, заботливо укрытый одеялами. Несмотря ни на что, официанты поддерживали огонь и не убирали накрытого походного стола – значит, гулянка продолжалась. Повреждения на электроподстанции исправили, везде горел свет, и в первую минуту ничто не вызывало тревоги: Балащук отходил от костра часто, чтоб поговорить по телефону, обидчивый Алан вполне мог забрать гитару и уйти спать к сторожу в вагончик. Поэтому писатель велел налить водки, однако официант даже глазом не моргнул.

– Вам приказано подавать только газированную воду.

– Ты что? Это шутка была! Шуток не понимаешь?

Нехотя и как-то брезгливо, словно делая великое одолжение, он налил стаканчик, однако похмелиться Шутов не успел, ибо где-то за спиной послышалась знакомая мелодия звонящего мобильника шефа. В утренний час на Зеленой был полнейший штиль и гулкая, какая-то знобко-прозрачная тишина, и потому показалось, телефон звонит где-то рядом.

– Пошли их всех на хрен, Николаич! – не оборачиваясь, посоветовал он. – Давай выпьем!

И поскольку на звонок никто не отвечал, Шутов насторожился, встал на колени и огляделся. На освеченной заревом горе было пусто, если не считать официанта, который, как и положено, опять стоял в сторонке возле сервировочного столика.

– Тогда я иду к тебе! – Взял два стаканчика, бутылку у официанта и направился в сторону, откуда доносился звон мобильника.