Алексей Колышевский - МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе Страница 21

Вам мой прогон про обед с Шекспиром как вообще? Думаете, я того? Совсем того? Нет, дело в другом. Просто я чувствую в себе силу большого и скучного драматического поэта. Поэта, на которого будут плевать все представители так называемого творческого сообщества потому, что мой дар был бы востребован во времена Шекспира. Тогда бы он никому не казался скучным. Поэтому старина Shake, как я панибратски называю его, живет со мной, живет во мне, и я, понимая, что это никому не нужно, занимаюсь песенным переводом, что для меня, признаться, just a cup of tea.

2

По рассказам генерала Пети выходило, что у Ефима Самойловича Масионжика было все, о чем только может мечтать человек в современном мире: достаток, общественное положение, свобода передвижения по миру на всех видах транспорта, словом, все самое-самое лучшее. Ефим Самойлович родился в конце блокады и при любом удобном случае упоминал об этом. Любил он, подпустив в голосе немного трогательной дрожи, продекламировать: «Я петербуржец, я наследник века, я человек с блокадною душой…» У короткой части его блокадного детства была, правда, и другая сторона, но о ней Ефим Самойлович никогда не рассказывал. На самом деле маленький Фима был рожден в семье ответственного партработника из Смольного, и в семье этой в течение всех долгих холодных и голодных блокадных дней не переводились куриные яйца, белый пушистый хлебушек, маслице, рыба и колбаска, консервированные и свежие овощи, сгущенка и ветчина, а также водка, которую весьма уважал папа Фимы, тот самый партийный работник. В их большой квартире было жарко натоплено: подвоз дров осуществлялся ежедневно. Дом, в котором квартировала семья Масионжиков, охранялся войсками НКВД, и простым ленинградцам подходить к нему ближе чем на версту подрасстрельно запрещалось. Во дворе дома дежурил собственный зенитный расчет, и за всю скорбную историю ленинградской блокады ни одна бомба на этот дом, снабженный к тому же и собственным бомбоубежищем, так и не упала. И по сей день стоит в Петербурге этот дом, и по сей день увидеть его вблизи невероятно трудно и даже невозможно, так как на смену войскам НКВД пришли сотрудники ФСО и заворачивают восвояси всех, кто без пропуска.

В этом доме у Масионжика осталась квартира, и он изредка останавливался в ней во время своих нечастых визитов в город детства. Основное же время своей кипучей жизни он проводил в Москве, откуда изредка летал в Америку и в Израиль проведать детей, которые давно живут в Тель-Авиве и в Бостоне. Детей у Ефима Самойловича трое, и старшие уже совсем взрослые. Лишь его младшая дочь тридцати трех лет от роду проживала под его крылом в Москве.

Ефим Самойлович занимался политикой, ухитряясь при этом не занимать никаких громких должностей ни в Думе, ни в Совете Федерации. Он был «политик влияния», предпочитал всему на свете «умение дружить», владел двумя большими комбинатами по выпуску минеральных удобрений и с некоторых пор стал занимать ответственный пост в московском правительстве.

Ефим Самойлович учредил несколько фондов и обществ, ни одно из которых он официально не возглавлял, поставив в качестве первых лиц одиозных истеричек Боннэр, Гербер, Алексееву и еще пару экзальтированных старух-дегенераток, которым нечего терять и чьи очи во время их обличительных выступлений так страшно горят ведьминым огнем.

…Здесь слегка отвлекусь и скажу, что я вырос на идеях Григория Климова. Его «Протоколы» и «Красная каббала» не покидали моего ученического стола, и по книгам этим я сначала научился ненавидеть дьявола, потом понял, что дьявол вовсе не то, что привыкли думать о нем люди, не такой, каким он изображен у старика Доре в его гравюрах или у Мильтона в «Потерянном рае». Дьявол живет в людях. В некоторых людях. Единственным способом напугать дьявола является старое доброе аутодафе…

Ну-с, продолжим о главном. Своим же особенным, наиглавнейшим детищем почитал Ефим Самойлович Фонд помощи нелегальным мигрантам, который самолично курировал и придавал этой своей деятельности характер исключительной важности. Мечтой Ефима Самойловича была вершина сионского холма, куда добраться возможно, лишь играя на людских страстях, наиглавнейшей из которых во все века являлся национальный вопрос и распри, с ним связанные. «Самым верным способом очутиться во главе народов является их искусное стравливание», – говаривал Масионжик и работал в этом направлении не покладая рук. Высокая должность в московском правительстве позволяла ему действовать неподконтрольно, да и не было у Масионжика контролеров. Он был в ОПГ «Мэрия» кем-то вроде старшего Дона.

– Он там реально в большом авторитете, – прихлебывая чай, рассказывал генерал Петя, – к нему сам старик Батурин за советом ходит, в рот ему смотрит.

Масионжик начал с того, что еще в начале девяностых собрал в большом зале собраний всех крупных городских застройщиков и заявил, что будет крайне выгодно привлекать для московских строек рабочих из стран СНГ. Когда чиновник такого уровня высказывается в стиле «а вот было бы неплохо», то всякий умный капиталист воспринимает это как руководство к действию, к тому же, когда в конце своей речи этот самый чиновник еще и говорит, что «привлечение иностранной рабочей силы крайне выгодно и вам и городу. Этих людей вроде и нет вовсе, население официально не увеличивается, на социалку трат никаких, а стройка идет, да и платить этим рабочим можно втрое меньше, чем местным». Это было несколько лет назад, и с тех пор очень быстро Москва стала заполняться самыми неожиданными для нее гостями. И ладно, если бы гостями! Гость – он погостил и уехал, а те, кто приезжал в Москву целыми семьями, оставались здесь навсегда, изо всех сил пытаясь закрепиться. Но нельзя поспорить с физикой, и если где-то прибывает, то в чем-то убывает, и на комфортном, безопасном проживании москвичей, да и вообще жителей крупных городов России был поставлен жирный крест. Начались столкновения, погромы и демонстрации. Но помимо всех этих открытых и нечастых проявлений нерва толпы, в душах людей, как приезжих, так и коренных, поселилась и проросла лютая ненависть. У приезжих к местным потому, что «а чего это они так хорошо тут живут», а у местных к приезжим: «вот понаехали тут». И Масионжик своей цели добился. Разрозненной массой управлять легко, стравливая ее и подталкивая туда, куда нужно. Местное население знает свои права – это трудный для управления народ. В случае чего его усмирит народ приезжий, который с радостью займет дома их прежних владельцев и наконец почувствует себя на этой новой земле подлинным хозяином. С милицией и юстицией Масионжик был очень дружен и лично курировал дела об экстремизме и национальной нетерпимости, которые время от времени возникали в судах. Благодаря его личному вмешательству ни один из приезжих, напавших на местных жителей первым, не получил статью за «экстремизм и разжигание», тогда как все местные жители поголовно обвинялись в причастности к движению бритоголовых и летели на зону с клеймом «экстремист». Такие судебные процессы широко освещались в прессе, местных клеймили эпитетами «фашист» и «нацист», приезжих старались не упоминать вовсе. Это порождало еще больший страх, еще большую ненависть и все сильнее приближало Ефима Самойловича к его заветной цели. «Скоро каждый президент этой страны будет ездить ко мне с докладом и без моего совета шагу не сделает», – обронил как-то Ефим Самойлович, и слова его услышал генерал Петя. А услышав, он слов этих не забыл…

3

Лорина, Лора – младшая и любимая дочь Ефима Самойловича – была тем красным, остро отточенным грифелем, который постоянно так и норовил накрест перечеркнуть счастье папаши двумя жирными полосами. Нет, она была вовсе не избалованной, не взбалмошной и совершенно не походила на стервочку из числа золотой молодежи. Она вообще не имела к этой самой золотой накипи никакого отношения. В середине девяностых в той среде о ней никто никогда не слышал. Она не посещала мест скопления элитных сынков и дочек, они никогда не летала на показы мод в Европу, не загорала в Малибу, не носилась в открытом «Порше» по Кутузовскому проспекту жаркими летними ночами, и ее длинный газовый шарф при этом не развевался, точно мантилья Грейс Келли, потому что у нее никогда «Порше» не было и в помине. Конечно же, ей стоило только попросить, только намекнуть, и папа расстарался бы, но Лора была странным, с точки зрения окружавшего ее общества, существом. Она воспитала себя сама, рано проявив чрезвычайную жесткость характера и узурпировав процесс собственного воспитания с самых первых сознательных лет, то есть еще с первого класса школы. Никто как будто не влиял на нее, она ни с кем не поддерживала контактов, не заводила знакомств, пусть и мимолетных, она лишь прилежно училась (здесь ей все давалось легко, точно шутя, и в особенности гуманитарные и естественные науки). Она колоссально много читала, и никто никогда не интересовался, что именно она читает, где берет книги. Лишь однажды, когда ей было около десяти лет от роду, отец заметил у нее на столе черный с золотом том и прочитал название: «Молот ведьм». Повертев в руках книгу так и сяк, Масионжик рассеянно улыбнулся и хотел было что-то спросить, но Лора, обычно такая сдержанная с ним, вдруг бросилась ему на шею, принялась его целовать, щебетать ему в ухо что-то нежное, и он тут же обо всем позабыл и покинул ее комнату очень растроганным и счастливым.