Пауло Коэльо - Дневник мага Страница 21

Петрус промолчал — он вообще в это утро встал не с той ноги и пребывал в скверном расположении духа. Я же согласился с хозяйкой, представляя себе новую заасфальтированную магистраль, автомобили с нарисованными на капотах раковинами, сувенирные палатки у ворот монастырей.

Покончив с завтраком — чашка кофе с молоком и хлеб с оливковым маслом, — взялся за путеводитель Эмерика Пико, прикинул и понял, что во второй половине дня мы доберемся до Санто-Доминго-де-ла-Кальсады, ночевать же, судя по всему, будем в одном из тех старинных замков, которые испанское правительство превратило в благоустроенные отели. Еще я обнаружил, что, хотя мы регулярно питались три раза в день, денег почему-то уходит значительно меньше, чем предполагалось. Что ж, значит, пришло время совершить нечто сумасбродное и сделать что-то такое, чтобы все прочие органы и члены не чувствовали себя по сравнению с желудком обделенными.

Я и проснулся сегодня, охваченный каким-то странным ощущением — будто мне во что бы то ни стало надо немедленно оказаться в Санто-Доминго, — ощущением, которое испытал два дня назад, когда мы пришли к скиту, и которое вроде бы не должно было повториться. Петрус тоже был меланхоличней и молчаливей, чем обычно. Уж не позавчерашняя ли встреча с Альфонсо тому причиной? — подумал я. Мне очень хотелось вызвать Астрейна и побеседовать с ним по этому поводу.

Но, во-первых, я никогда не производил такие заклинания утром, а во-вторых, не был уверен в том, что будет толк. Так или иначе, намерение это было мною отвергнуто.

Итак, мы допили кофе и тронулись в путь. Миновали средневековой постройки дом с гербом на фронтоне, лежавший в развалинах постоялый двор для паломников, парк, разбитый в городской черте. И только я собрался углубиться в процесс ходьбы через поля, как вдруг и очень явственно дал о себе знать мой левый бок. Я продолжал шагать, но тут меня придержал Петрус.

— Не беги, — сказал он. — Остановись и погляди. Я хотел отмахнуться от его совета и двигаться дальше, но не тут-то было. Ощущения были весьма неприятны — нечто вроде резей в желудке. Минуту или две я пытался убедить себя, что это скверно подействовал на меня хлеб, смоченный оливковым маслом, однако что толку было обманывать себя. Мне ли не знать, какие ощущения приносят напряжение и страх?!

— Обернись! — голос Петруса был необыкновенно настойчив. — Обернись и взгляни, пока не поздно.

И я резко обернулся. Слева от меня среди выжженных зноем деревьев стоял заброшенный дом. Олива вздымала скрюченные ветви в поднебесье. А между нею и домом, неотрывно глядя на меня, стоял пес.

Черный пес. Тот самый, которого я несколько дней назад выгнал из дома женщины.

Позабыв о Петрусе, я встретил взгляд собаки таким же пристальным взором. Внутренний голос — уж не знаю чей: Астрейна или моего ангела-хранителя — предупреждал, что в тот самый миг, как я отведу глаза, пес кинется на меня. И вот несколько минут, показавшихся бесконечными, мы пристально глядели друг на друга.

Я чувствовал — после того, как мне пришлось испытать все величие Любви Всеобъемлющей, вновь предстали передо мной повседневные и постоянные угрозы бытия. Я думал — чего же в конце концов надо от меня этому псу, последовавшему за мной в такую даль? Ведь я — всего лишь паломник, идущий на поиски своего меча и не наделенный ни терпением, ни желанием, необходимыми для того, чтобы вступать в какие-то отношения с людьми или животными, которые попадаются ему на пути.

Припомнив монахов, владевших искусством говорить без слов, я попытался высказать все это взглядом — но пес не шевельнулся. Он продолжал взирать на меня неотрывно, безмолвно, бесстрастно, всем видом своим показывая, что вцепится мне в горло, как только я отвлекусь или выкажу страх.

Страх! А страха не было. Уж больно глупа была ситуация, в которую я попал, чтобы еще и пугаться. Но желудок меж тем сводила судорога, и я чувствовал позывы к рвоте. Да, я был напряжен, но не напуган. Иначе глаза бы выдали меня, и, заметив в них страх, эта зверюга вновь кинулась бы на меня, как было в прошлый раз. И я не отвел глаза даже в ту минуту, когда скорее почувствовал, чем увидел, что справа по тропинке приближается ко мне какой-то смутный силуэт.

Вот он помедлил одно мгновенье, а потом направился прямо к нам. Пересек невидимую линию, протянувшуюся от глаз пса к моим глазам, и что-то произнес. А что — я не разобрал. Только понял, что голос принадлежит женщине и что пришла она с добром и дружбой, знаменуя начало светлое и положительное.

И в ту долю секунду, на которую силуэт ее заслонил меня от песьих глаз, я почувствовал, что судороги больше не сводят мне нутро. У меня появился могущественный друг, принявший мою сторону в этой бессмысленной и ненужной схватке. И когда силуэт сдвинулся, вновь открывая меня взгляду собаки, та вдруг опустила голову. Вскочила, метнулась за дом — и скрылась из виду.

И только тогда сердце мое сжалось от страха. И началась такая, по-ученому говоря, тахикардия, что я подумал: сейчас брякнусь в обморок. Чувствуя, как все плывет перед глазами, я взглянул на дорогу, по которой несколько минут назад шли мы с Петрусом, — взглянул, чтобы отыскать силуэт женщины, давшей мне сил одолеть собаку.

Женщина оказалась монашенкой. Она удалялась в сторону Асофры, лица ее я не видел, но голос помнил, и сообразил, что ей никак не больше двадцати с чем-то лет. Я смотрел ей вслед и едва различал тропинку, по которой она шла.

— Это она… Это она помогла мне, — бормотал я, все еще пребывая в некотором одурении.

— Мир и так полон загадок и чудес, так что лучше обойтись без фантазий, — молвил Петрус, беря меня под руку. — Она шла из монастыря в Каньясе, что километрах в пяти отсюда. Разумеется, отсюда его не видно.

Сердце мое продолжало колотиться, и мне все еще было нехорошо. Я не успел оправиться от пережитого, а потому молчал и не просил объяснений. Опустился на землю, и Петрус смочил водой мой лоб и затылок. Вспомнилось — он так же вел себя, когда мы вышли из дома женщины, но в тот день я хоть и плакал, но чувствовал себя хорошо. Теперь все было ровно наоборот.

Петрус дал мне немного прийти в себя. Холодная вода помогла совладать с тошнотой. Все постепенно возвращалось в норму. Когда же я оправился окончательно, мой спутник попросил двинуться в путь, и я повиновался. Но через четверть часа вновь ощутил полнейшее изнеможение. Мы присели у подножья столбика, увенчанного крестом, — такими каменными вехами в Средние века отмерялись участки Пути Сантьяго.

— Страх нанес тебе больший ущерб, чем собака, — заметил Петрус, покуда я отдыхал.

Я хотел постичь причину этой странной встречи.

— Ив жизни, и на Пути Сантьяго случается много такого, что не зависит от нашей воли. Помнишь, когда мы с тобой только встретились, я сказал, что во взгляде цыгана прочел имя демона, с которым тебе доведется столкнуться. Я был очень удивлен, узнав, что демон этот примет обличье собаки, но тогда не стал ничего говорить тебе. И только потом, когда мы пришли в дом той женщины и ты впервые выразил Любовь Всеобъемлющую, я увидел твоего врага. И, прогнав собаку хозяйки, ты не указал, куда ей идти, помнишь? Ничто не пропадает, все преображается. Ты не вселил легион бесов в свиней, как поступил Иисус. Ты просто отогнал собаку. И теперь эта смутная сила бредет за тобой следом. И прежде, чем ты отыщешь свой меч, тебе предстоит решить — хочешь ли ты подчиниться этой силе или возобладать над ней.

Я чувствовал себя уже бодрей. Глубоко вздохнул, чувствуя лопатками холодный камень придорожного столбика. Петрус дал мне еще немного воды и продолжал:

— Случаи одержимости происходят чаще всего, когда люди теряют власть над земными силами. Проклятие цыгана навсегда вселило страх в ту женщину, а страх проломил брешь, через которую проник Вестник смерти. Это бывает не слишком часто, но и не очень редко. И зависит в очень большой степени от того, как отвечаешь ты на угрозу своих ближних.

На этот раз мне самому припомнился библейский стих из Книги Иова: «То, чего я боялся, случилось со мной; То, чего ужасался, пришло ко мне».

— Пока ты не принял угрозы, ничто не угрожает тебе. Вступая в Правый Бой, никогда не забывай об этом. И о том, что отступление, так же как атака, — неотъемлемая часть боя. А вот леденящий, сковывающий страх — нет.

В ту минуту я не ощущал страха. И, сам удивившись, сказал об этом Петрусу.

— Понимаю. Иначе пес набросился бы на тебя. И едва ли ты вышел бы из этой схватки победителем. Ибо пес тоже не испытывал страха. Забавно, впрочем, как отнесся ты к появлению монахини. Предчувствуя положительное начало, ты, наделенный весьма плодородным воображением, уверенно решил, что кто-то пришел к тебе на помощь. Эта уверенность тебя и спасла. Хотя, видит Бог, зиждилась она на совершенно ложных основаниях.

Петрус был прав. Я расхохотался от души, и он подхватил мой смех. Мы поднялись и продолжили путь. Я уже чувствовал легкость и бодрость.