Питер Мейл - Отель «Пастис» Страница 21

— Ты опечален. Плохие новости?

Лицо Николь было наполовину в тени. Саймону хотелось коснуться ее щеки, рельефно очерченной красным светом светофора.

— Нет, не плохие. Просто надоело. Завтра нужно лететь в Нью-Йорк.

— Ты часто говоришь «надоело».

— Правда? Кажется, да. Сожалею.

— И часто говоришь «сожалею».

Позади засигналило такси — переключили светофор. Саймон тронул машину, свернул на Найтсбридж, проехал мимо «Хэрродса» и затормозил у дома, где остановилась Николь. Она поглядела на освещенные окна квартиры. Эмма, должно быть, ждет, хочет услышать, как прошел вечер.

Саймон заглушил мотор.

— Господи, чуть не забыл — счет из гаража, билеты! Позвони Лиз. Я ей завтра скажу. Если нужна машина, пока ты в Лондоне, оставь ключи у себя. Я пойду пешком.

— Если понадобится, у Эммы есть машина. Но все равно спасибо. — Она наклонилась и поцеловала Саймона в щеку. — За приятный вечер. Хорошей поездки в Нью-Йорк.

Глядя, как она зашагала к дому и не оглядываясь вошла внутрь, Саймон дал себе слово, что, как только все утрясется, он снова съездит в Прованс. Разделается с делами в Нью-Йорке и начнет жить по-новому. Надо подумать об этом в самолете. Проклятый Зиглер. Все же надо позвонить ему.

Поднимаясь по лестнице, Николь расслышала звук отъезжающего «порше» и приняла оживленный вид. Ради Эммы.

Сбросив туфли, женщины уютно уселись с ногами на тахте, смакуя самый старый коньяк находящегося в отлучке Джулиана. Эмма, сняв сережки, принялась массировать ноги.

— А теперь, милая, рассказывай. Это то, что надо, или еще один старый нудный бизнесмен?

Николь весело улыбнулась.

— Он мне нравится. Приятный, ни капельки не pom-peux[44], понимаешь? Мне все время хотелось поправить что-нибудь в его одежде. Мы приятно провели время… если не считать одной его слишком любопытной знакомой. Софи, забыла фамилию, одна из приятельниц бывшей жены. Софи Лоусон.

— О Господи, — возмущенно сверкнула глазами Эмма. — Прошлым летом я видела ее в «Куинз», форменная корова, и еще носит эти дурацкие короткие юбки. Ноги, милочка, как у Бориса Беккера. Валькирия и только. — Эмма удовлетворенно оглядела свои по-модному костлявые колени. — А все-таки о чем вы говорили?

— О, говорил главным образом он. Устал от своего дела, но не знает, чем еще заняться. Мне как-то его жалко. По-моему, у него нет радостей в жизни.

Помолчав над коньяком, Эмма бросила на Николь лукавый испытующий взгляд.

— Все признаки налицо, милочка, — хочется поухаживать, пожалеть. А хочется с ним в постель?

— Эмма!

— Знаешь, насколько известно, мужчины и женщины этим занимаются.

У Николь запылало лицо. Она знала, что поправить галстук — всего лишь предлог. Ей хотелось коснуться его, видеть его улыбку. Хотелось, чтобы он прикоснулся к ней.

— О, Эмма, — прошептала она, — не знаю.

— Ты покраснела, милочка. Думаю, от коньяка.

Глава 7

Жожо всерьез взялся за выполнение обязанностей заместителя командующего. Ему, что было для него необычно, нравилось работать головой, в то время как тело было занято тяжелой работой на стройке. Работа была практически закончена, отремонтирована еще одна старая развалина, и патрон подыскивал в округе нового заказчика. Фонци что-нибудь найдет, всегда находил. Он знаком со всеми местными архитекторами, они ему доверяют. В конце концов, он один из немногих подрядчиков в Провансе, кто ни разу не бросил работу на полпути, никогда не химичил со страховыми взносами и не укрывался от налогов. Честен себе же во вред, думал Жожо; но это его забота.

Как верного заместителя, Жожо беспокоила физическая форма двух членов команды. Клод, братья Борель и даже Фернан, работавший в гараже, где ему приходилось выламывать и выправлять кузова, благодаря работе находились в довольно приличной форме. А вот Башир целыми днями лишь торговал из-под прилавка сигаретами да разносил кофе. И Жан… с Жаном просто беда. Его бросало в пот, если приходилось поднимать что-нибудь тяжелее чужого бумажника. Жожо наблюдал за обоими во время тренировочных поездок. Они неизменно приходили последними и явно обессиленными. Одной тренировки в неделю мало. Если они не хотят отстать от остальных, придется поднапрячься. Жожо решил переговорить с Клодом.

Как-то вечером после работы они отправились в бар в Боннье, который нравился Жожо тем, что там не соблюдали запреты на курение и всего за пятьдесят франков подавали добрый ромштекс с жареной картошкой. Устроившись в углу, молча прикончили первую порцию пастиса. Облегченно вздохнув, Жожо дал знак повторить.

— Материнское молоко, а?

Клод крутил в опустевшем стакане кубики льда.

— Знаешь что? По мне, это лучше шампанского.

— Когда дело выгорит, достану тебе ящик. Поставишь в багажник своего «мерседеса», на случай, если захочешь выпить по пути к своему парикмахеру.

Здоровяк откинул назад волосы, стряхивая накопившуюся за день мелкую каменную пыль. Руки, как и у Жожо, в рубцах и мозолях, крепкие пальцы, широкие растрескавшиеся ногти.

— Возьмем и сделаем маникюр, — поддержал он приятеля.

К столу подошла хозяйка со второй порцией пастиса.

— Есть будете, ребята? — Жожо утвердительно кивнул, и она выпалила как заученную наизусть молитву: — Два раза жареная картошка, жаркое, не забыть горчицы, литр красного — правильно?

— Королева, — похвалил Жожо.

— Скажи моему мужу.

Женщина вернулась за стойку, зычно передав заказ на кухню.

Жожо закурил и наклонился к Клоду.

— Слушай, надо кое-что обмозговать.

Клод угрюмо склонился над стаканом. По напряженному выражению лица Жожо понял, что друг готовится к умственной работе.

— Я насчет Башира с Жаном. Наблюдал за ними после тренировок. Доходяги. — Жожо затянулся и выпустил дым на вьющуюся над стаканом муху. — С остальными в порядке. Сам знаешь, вкалываем. У нас есть силы. А эти двое весь день не у дел. Ни сил, ни выносливости.

Клод кивнул.

— В прошлое воскресенье Башир сблевал, помнишь? Загадил все переднее колесо. А Жан был белый как мел.

— Voilà. — Жожо откинулся назад, удовлетворенный, что Клод понял суть дела. — Надо привести их в форму, иначе придется отшить.

Оба замолчали, ища ответы на дне стаканов.

— Не знаю, — произнес наконец Клод. — Может быть, им стоит поработать с нами на следующей стройке, покопать землю, потаскать мешки, Фонци всегда требуется пара ишаков. А? — пожал он плечами. — Стоит подумать.

Глядя на озабоченное лицо Клода, Жожо расплылся в улыбке.

— Недурно, совсем недурно, — воскликнул он, хлопая Клода по плечу и вздымая облако строительной пыли. — Дружище, иногда мне хочется тебя расцеловать.

— Ребятки, еще поговорите или можно подавать? — спросила хозяйка и принялась разгружать поднос: еще шкворчащее мясо, гору жареной картошки, бутыль красного вина, корзинку с хлебом, специи. — Потом будут сыр и крем-карамель. Воду поставить? — Дурацкий вопрос. Смахнув прядь волос с потного лба, собрала пустые стаканы из-под пастиса. — Валяйте. Приятного аппетита.

В следующее воскресенье Жожо отвел Генерала в сторону и завел речь как заместитель с командующим. Генерал, подергав себя за ус, одобрительно поглядел на Жожо. Ему нравилось, когда работают головой.

— Думаешь, Фонци их возьмет?

— Если следующая стройка будет большая, почему нет? Дешевые горбы ему всегда нужны. Могу с ним поговорить.

— Bon, — кивнул Генерал. — Об этом сообщу я. Не достать ли Жану бандаж от грыжи? Ну и Жожо! — подмигнул он, постучав по голове. — Молодец.

Малыш с важным видом направился к своему велосипеду.

В конце утренней разминки Генерал собрал всех вместе. Бурное нежелание Жана и Башира отказаться от не требующей физических усилий работы встретило не менее шумные возражения со стороны всех остальных. Демократия, сказал Генерал, сделав вид, что не расслышал, куда послал ее Башир.

— И еще одно предупреждение, — объявил Генерал. — Очень важное. — Он строго помахал пальцем. — Не болтайте между собой о том, что собираетесь делать с деньгами, ладно?

Жожо важно покачал головой. Кое-кому приходится об этом напоминать.

— Объясню, — сказал Генерал. — Это становится привычкой — начинаете отпускать шуточки, забывая, о чем речь, и в один прекрасный день какой-нибудь гаденыш с длинными ушами что-то услышит и тогда… — Генерал провел пальцем по горлу, — …крышка. Так что держите язык за зубами.

Глава 8

«Глобал комьюникейшнз рисорсиз, Инк.» размещалась на пяти верхних этажах расположенного на Шестой авеню в центре Манхэттена монумента из стекла, стали и полированного гранита. Ее служащие, по слухам, были самыми высокооплачиваемыми и самыми запуганными во всем рекламном бизнесе. Говорили, что пяти лет работы в «Глобал» достаточно, чтобы любой нормальный человек сошел с ума, но за это время он заработает себе на собственный сумасшедший дом. Боб Зиглер (три с половиной миллиона долларов в год плюс премии) способствовал утверждению такой репутации. «У нас, черт побери, самая большая морковка и самая большая дубинка во всем городе, — любил он повторять своим служащим. — Богатей или убирайся».