Ираклий Квирикадзе - Пловец (сборник) Страница 21

Поэт ушел.

В павильоне было уютно и тревожно. Сквозь стекла лился свет осеннего солнца. Кувшин вина, распитый с Зандукели в ожидании Галактиона, умиротворил Ноэ и Красоткина, но тревога за потерю ордена умножилась.

Галактион запаздывал.

Когда распили второй, затем третий кувшин крепкого зандукелевского вина – недаром Галактион был здесь завсегдатаем, – им стало очень хорошо от сладчайшего голоска маленькой девочки, стоящей на стуле и поющей в кругу взрослых грузных мужчин за соседним столом.

Павел Павлович Красоткин не понимал слов этой грузинской песни, но вдруг почувствовал, как потекли слезы, что так непривычно было для пасечника, всю жизнь проведшего в одиночестве медовых полей. Слезы эти, родившиеся от голоса маленькой певицы и еще чего-то неясного, заставили Красоткина встать и выйти в сад клуба имени Горького. Он шел, утопая в сухой листве, его качало, слезы текли, он шептал стих Галактиона:

Тринадцать пуль отлей мне, оружейник,И столько же раз я погублю себя!..

Пение девочки достигло его слуха. Он сел под платаном. Сад медленно раскачивался перед глазами Красоткина.

Я сам, как дерево седое,Внутри оранжевой каймы,Над пламенем и над водоюСтою в предчувствии зимы.

Строки из «Персикового дерева» кружились в голове, мешаясь с другими строками. Красоткин знал их все наизусть. Было удивительно слышать, как краснодарский пчеловод, сидя среди желтой листвы маленького сада, затерянного меж каменных домов Плехановского проспекта города Тбилиси, шептал стихи, вычитанные когда-то из рваной книжки «Поэты Грузии». Что привело его к грузинской поэзии? Может, взгляд равнинного человека на далекие снежные вершины? Там жила эта поэзия, она давала право каждому, кто приблизился к ней, полюбить себя. И Красоткин полюбил ее.

Венчалась Мери в ночь дождей,И в ночь дождей я проклял Мери.Не мог я отворить дверей,Восставших между мной и ею, —И я поцеловал те двери…

Сад продолжал раскачиваться перед его глазами. Красоткин увидел поэта, который входил в арку. Три винных кувшина отняли у Красоткина силы, он не мог встать, чтобы вернуться в павильон и узнать, нашел ли поэт орден. Осенняя листва, как мягкая перина, приняла его тело, и незаметно для себя он уснул.

Разбудил Красоткина порыв ветра. Он был засыпан сухими листьями. Поднявшись на ноги, он пошел к павильону.

Галактиона в павильоне не было. Поэт ушел на новые поиски.

– Такого расстроенного я никогда его не видел, – сказал Зандукели.

Стемнело. Галактион не возвращался. Дул ветер. Наступила ночь. Заснувшую маленькую певицу вынесли на руках грузные мужчины с соседнего столика. Ноэ и Красоткин прощались с Зандукели. Они налили ему мед в трехлитровую банку и, подняв бидон, пошли к дому Галактиона.

– Он целый день искал орден… Только что лег спать! Не хочется его будить… Он не трезв… – виновато улыбалась в дверях женщина.

– Мы принесли мед! Возьмите, пожалуйста! Это для него…

Когда они на кухне заполняли медом кастрюли, мимо кухонных дверей, не замечая их, прошел Галактион в белых кальсонах. Женщина прижала палец к губам. Ноэ и Красоткин застыли, прижавшись к стене. Мед лился из бидона на пол. Раздался шум спускаемой в туалете воды, и поэт вновь прошел мимо них. В пролете дверей он задержался на мгновение, похожий на белого бога в ночной рубашке, с белыми растрепанными волосами и босыми ногами, посмотрел на мед, стекающий густой струей, подставил палец, облизнул его и исчез…

Ночь они провели под совой, которая на этот раз не светилась. Утром они уехали в деревню.

«Мед – для всех!» – стало девизом, стало смыслом их жизни.

Красоткин и Ноэ, сидя на ступеньках деревянного сарайчика, писали трактат о меде. Вот первые строки первой главы:

«На земле цветут цветы. Они прекрасны. В небе летают пчелы. Они собирают нектар цветов. И делают мед. Раз цветы прекрасны, значит, и мед прекрасен. Прекрасное нельзя продавать. Нельзя продавать радугу в небе. Нельзя продавать шум дождя, нельзя продавать свет луны, нельзя продавать крылья стрекозы, застывшей над водой. Нельзя продавать жужжание пчел, нельзя продавать мед.

Прекрасное нельзя продавать, а нужно дарить. Человек страдает бессонницей. У него болит живот, у него устало сердце – мед облегчает страдания человека.

Мед – посланник прекрасного».

Одному из авторов этого трактата было семьдесят девять лет, другому шестьдесят восемь. Жили они высоко в горах Кавказа.

Земной шар медленно крутился вместе с ними в холодном космосе, безразличном к войнам, к эпидемиям гриппа, к выстрелам в Далласе и запускаемым спутникам, к уходящей под воду Венеции, к рекордам по плаванию, к рекордам по добыче угля, к голоду африканских племен, к всемирным конгрессам врачей-сексологов, к путчам черных полковников, к возлюбленным всех континентов, ко всем смертям, ко всем рождениям…

И на этом крутящемся в холодном космосе шаре сидели два старых человека и писали трактат о меде, предлагая человечеству путь к спасению.

Не они первые писали такие трактаты. В числе их предшественников можно назвать древнекитайского автора Ли Бо, создателя «фу», итальянца Кампанеллу, американца Генриха Торо, к ним можно причислить грузина Шиошвили, который работал всю жизнь проводником в поезде Тбилиси – Поти и посылал всем главам правительств и генеральным секретарям ООН толстые бандероли. Когда главы правительств и генеральные секретари распечатывали эти бандероли, они обнаруживали в них нарисованные цветными карандашами рисунки, схемы и диаграммы, иллюстрирующие трактат Шиошвили о всемирном разоружении. Он предлагал все имеющееся в мире оружие свезти к огромному Барбалейскому оврагу, скинуть его туда и засыпать землей. Проезжая каждый день мимо оврага, Шиошвили решил, что именно этот овраг является идеальным местом для захоронения оружия. Проводя бессонные ночи в узком купе поезда, он делал эти выкладки на ста с лишним страницах с собственными антивоенными стихами и собирал их в большие альбомы.

И нет чтобы послать главам правительств коротенькие телеграммы: «Нашел овраг, свозите оружие». Нет, он в свободные от поездки дни начинает вымерять длину и глубину оврага, вычисляя его объем, трудиться по сбору информации имеющихся в мире образцов военной техники. Столько-то штук того, столько-то штук этого. И умножать, умножать, умножать.

Альбомы эти он упаковал в бандероли и разослал адресатам в Елисейский дворец, Букингемский дворец, Белый дом, императорский дом в Киото, Кремль, штаб-квартиру ООН и т. д.

Ноэ и Красоткин никуда не посылали свой трактат. Он был для них руководством к действиям. Пчелы летали над головами соавторов, когда они заливали бидоны медом, готовясь к новому путешествию.

В этот год тбилисское «Динамо» проиграло финальную игру на Кубок СССР. Счет 4:3 в пользу московского «Торпедо». Это был трагический матч.

Футболисты из Москвы приехали мрачные. Тбилиси встречал их без особой радости.

Однажды утром в квартире Михаила Месхи раздался звонок. В дверях стояли два человека.

– Мы принесли вам мед!

Месхи принял их за уличных торговцев, приходящих в Тбилиси из окрестных деревень торговать фруктами, сыром, мацони, медом.

– Это наш подарок…

Мед традиционно сливался на кухне. Польщенный и растроганный левый крайний тбилисского «Динамо» хотел усадить стариков за стол, но те отказались. Им надо было обойти одиннадцать адресов, которые они раздобыли в республиканской футбольной федерации.

Не будем утруждать читателя описанием дальнейших встреч с людьми, кому предназначался мед. В этом длинном списке встречаются люди, которых знала республика, страна, мир, были и никому не известные имена, вроде терщика серной бани № 3 Гюлмамедова-Гушарашвили или сторожа пантеона, где похоронен рядом с другими великими великий Галактион Табидзе. Было имя начальника склада готовой продукции завода безалкогольных напитков Папуны Лобжанидзе, которого мир не знал, но хорошо знал Ноэ, знал его жену, его детей.

Академика З. они встретили случайно на проспекте Чавчавадзе в толпе ожидающих троллейбус. Академик не подал виду, что удивлен словами старика, подошедшего к нему. Профессиональное чутье психиатра, привыкшего иметь дело с различными отклонениями человеческой психики, подсказало академику не садиться в троллейбус, а пригласить старика и его друга в дом. Тем более что старик знал академика по газетным статьям и фотографиям, а его знаменитые усы, как усы Буденного и Сальватора Дали, нельзя было спутать с другими.

Сняв пальто в прихожей, они пошли в кабинет. После краткого разговора по пути к дому первое, что сказал З., звучало так:

– В наше время многие забираются в свою скорлупу и живут в ней. А вы идете к людям, несете им мед. Вам это доставляет удовольствие?