Шарль Нодье - Фея Хлебных Крошек Страница 21

Я понял, что, если мы и дальше будем двигаться с подобной скоростью, я еще не успею обежать земной шар кругом, как Фея Хлебных Крошек окажется позади меня, и в изнеможении опустился на землю, утешаясь мыслью о том, что столь редкостная драгоценность, так долго подвергавшаяся множеству опасностей, попала, по крайней мере, в надежные руки.

Мне не составит труда, решил я, переслать этот медальон бедной старушке в Гринок с верной оказией и объяснить ей в письме, какую огромную ценность он собою представляет, ибо, хотя она, кажется, знает все на свете, этот факт, судя по всему, от нее ускользнул. Что же до подаренного ею портрета, я, если она позволит, оставлю его у себя!..

– Если придется с ним расстаться, – прибавил я, не в силах отвести глаз от изображения, и губы мои задрожали, а сердце сжалось, – если придется с ним расстаться, я умру!..

Я продолжал любоваться портретом Билкис по дороге в город, о котором говорила Фея Хлебных Крошек, и, поскольку она сообщила мне, что мы находимся на Британских островах, я положил осведомиться по-английски у первого же, кто встретится мне на дороге, о названии близлежащего города. Первой мне встретилась хорошенькая девушка, по случаю холодной погоды закутанная с головы до ног в клетчатый плед; она возвращалась домой, топоча белыми, как слоновая кость, ножками, словно птица, расхаживающая по берегу моря.

– Ей-богу, красавчик плотник, – сказала она, легонько хлопнув меня по руке краем своего пледа, как будто хотела наказать меня за неостроумную шутку, – то ли мистрис Спикер не подлила вам нынче воды в вино, то ли честный Файнвуд, ваш хозяин, переусердствовал, угощая вас элем, раз вы забыли, как зовут малышку Фолли Герлфри.[95]

– Я спрашивал вас о другом, Фолли, – отвечал я, посмеявшись над этим недоразумением, – сам не знаю как, но я забыл название города, куда мы с вами теперь входим, хотя я не пил сегодня ни вина мистрис Спикер, ни эля честного Файнвуда, вообще ничего, кроме грязной и соленой воды, которая, должно быть, отшибла мне память…

– Вы забыли название Гринока! – воскликнула Фолли, уставившись на меня круглыми черными глазами. – Вы, верно, сошли с ума, друг мой!

– Вы сказали «Гринок»!.. Так, значит, это Гринок!..

Я подозревал, что в погоне за Феей Хлебных Крошек проделал немалый путь, но сто пятьдесят лье – это, пожалуй, было чересчур.

Глава двенадцатая,

в которой впервые описывается, как проходит брачная церемония у собак

Поскольку, когда я вошел в Гринок, солнце уже садилось, я не счел приличным тотчас отправиться к мастеру Файнвуду, о котором говорила мне Фолли, и решил провести ночь на первом же постоялом дворе, какой попадется на моем пути, ибо у меня оставалось еще несколько монет сверх двадцати луидоров, составлявших мои сбережения и отданных Фее Хлебных Крошек. Оказалось, что постоялый двор, где я очутился, принадлежит той самой мистрис Спикер, чье имя я только что узнал: обманутая, подобно Фолли, моим удивительным сходством с каким-то другим лицом, она встретила меня громкими, красноречивыми и пространными заверениями в своем дружеском расположении.

– Однако, дитя мое, – сказала она, – сегодня я не могу предоставить тебе ни твою комнату, ни твою постель, ибо весь дом занят гостями, прибывшими на свадьбу бальи острова Мэн; все, что я могу тебе предложить, это соломенная подстилка в закутке, где обычно спят два моих бульдога – нынче у них праздник.

Поскольку я гораздо больше нуждался в отдыхе, чем в беседе с мистрис Спикер, чье красноречие, казалось, грозило никогда не иссякнуть, я поспешил съесть ломоть хлеба, запить его кружкой слабого пива и отправиться в тот закуток, где обычно спали два достойных пса, столь любезно избравшие для своей пирушки день моего приезда в Гринок.

Но не успел я растянуться на предоставленном мне ложе, как заметил, к величайшему моему неудовольствию, что пиршество, на которое отправились постоянные обитатели моего закутка, происходит не так далеко от меня, ибо до моего слуха долетала оглушительная смесь воя, лая, тявканья, рычания, урчания, писка и визга, включавшая в себя всю собачью гамму, от хриплого баса волкодава до тонкого фальцета крошечной моськи, и, вне всякого сомнения, представлявшая собою самую удивительную мелодию, какая когда-либо звучала на свете.

Мучимый нетерпением и бессонницей, я всю первую половину ночи не мог сомкнуть глаз и был даже рад тому обстоятельству, что за стеной играл свадьбу бальи[96] острова Мэн.[97] Свадьба эта происходила весьма торжественно сначала в пиршественной, а потом в бальной зале, так что гости, переходя из одной залы в другую, прошествовали мимо моего закутка. Ужасающий грохот, беспокоивший меня до того, сменился в этот момент нежным и едва ли не мелодичным повизгиванием, не лишенным некоторого кокетства. Я привстал, чтобы полюбоваться зрелищем, которое – вы, сударь, сейчас в этом убедитесь – того стоило!.. Передо мною предстало общество избранное и элегантное, состоящее, однако, из обычных собак, различавшихся только ростом и породой, и соперничавших в изысканной учтивости манер и безупречном изяществе туалетов: шевелюра у них была взбита по последней моде, усы завиты и навощены на испанский манер, шпага прикреплена к поясу горизонтально, фрак сидел как влитой, шляпу они держали в левой руке, а правой, как того и требуют приличия, вели своих дам. Никогда в жизни не доводилось мне видеть столько лент, блесток и галунов! По презрительному взгляду, брошенному на меня, сидящего на старой собачьей подстилке, я, как мне показалось, узнал бульдогов мистрис Спикер.

Когда весь кортеж прошествовал мимо меня, я снова улегся, размышляя о странностях природы, населившей мир творениями столь невероятными, ибо, хотя мне и приходилось не раз слышать о людях с песьими головами, о которых упоминают Геродот, Аристотель, Элиан, Плутарх, Плиний, Страбон[98] и множество других авторов, чья мудрость, опытность и честность не могут быть поставлены под сомнение, я прежде не слишком доверял их свидетельствам и, главное, даже не подозревал, что природе угодно было основать в устье Клайда колонию этих существ, наделив их столь неожиданной способностью усваивать самые утонченные достижения цивилизации. Поэтому наутро я был склонен думать, что все это мне привиделось, а виной тому Фея Хлебных Крошек, которая забавляется, навевая мне с неведомой целью и при помощи неведомого средства, вывезенного из дальних стран, подобные фантастические видения. Мысль эта так увлекла меня, что я начал было уже сомневаться в реальности всего, что произошло со мною за последние два дня, и не смел нащупать у себя на груди волшебный портрет, приведший меня накануне в столь сладостное исступление, ибо боялся, что поиски окажутся тщетны.

– Увы! – сказал я себе. – Вся моя жизнь превратилась в сплошные химеры и причуды с тех пор, как в нее вмешалась, пусть даже для моего блага, Фея Хлебных Крошек, и все счастливые впечатления и диковинные иллюзии, которые на меня обрушиваются, наверняка суть не что иное, как порождения ее фантазии. Быть может, я никогда не видел портрета Билкис!

В то же мгновение я машинально поднес руку к медальону; он раскрылся, хотя я, кажется, даже не дотронулся до пружины, и Билкис предстала передо мной еще краше, чем накануне.

– Благодарение Богу! – воскликнул я, упав на колени перед этим живым образом, ибо таинственный голос Билкис говорил с моей душой, а божественная улыбка, игравшая на ее устах и в ее взоре, так точно отвечала моим мыслям, что я побоялся смутить царицу своей тревогой…

– Благодарение Богу, Билкис! если что-нибудь мне и приснилось, то далеко не все!..

Глава тринадцатая,

рассказывающая о том, как одна гризетка влюбилась в Мишеля, а он сам – в портрет-миниатюру

Я не преминул отправиться с самого утра к мастеру Файнвуду и, привыкши ссылаться повсюду на Фею Хлебных Крошек, счел, что в краю, где имя ее должно быть известно хотя бы по древним преданиям, такое покровительство окажется мне особенно кстати.

– Что это еще за Фея Хлебных Крошек, – воскликнул мастер Файнвуд, уперев руки в боки, – и где, черт подери, вы воспитывались? Ведь вы, я так полагаю, шотландец, раз говорите по-нашему лучше Юма и Смоллета[99] вместе взятых. У нас в Гриноке, дитя мое, по крайней мере среди плотников, нет никаких фей, кроме изобретательности и терпеливости, которые, с Божьей помощью, позволяют одолеть любое дело. Однако, – продолжал он, обращаясь к жене и дочерям, – физиономия этого парня мне нравится; не знаю, где я его видел, уж не во сне ли, да только я так полагаю, что он принесет нашему дому удачу. Нужно будет проверить его в деле, ибо рабочего иначе не испытаешь, и если он в самом деле так умел и работящ, как утверждает его аттестат, а бумага эта, по правде сказать, самая хвалебная из всех, какие я когда-либо держал в руках, то мы не станем обращать внимание на веселые причуды и фантазии, свойственные его возрасту и состоянию. Беритесь же за работу, господин, которому покровительствуют феи! Покажите, на что вы способны.