Анатолий Королев - Эрон Страница 21

Только через сто марсианских суток — к новому 1972 году от рождения Христова — сентябрьская буря наконец стала стихать, ослабели ураганные ветры, осела тысячетонная пылевая завеса, и в конце января перед фотоглазами космической троицы предстала поразительная картина гибели всех богов земного воображения. Марс впервые открылся глазу землян с близкого расстояния. Чем же оказались четыре загадочных пятна в районе, известном как Никс Олимпика? По мере того как пыль рассеивалась, во всем своем кошмарном величии — из хаоса — вырисовывалась гигантская безобразная гора высотой в двадцать шесть километров четыреста метров над «уровнем моря». Это ее колоссальная макушка торчала — пятном — в стратосфере из облаков марсианской пылищи. Гора была в три раза выше земного Эвереста. И это была не просто гора, а потухший вулкан. Вершину чудовища венчал кратер, имеющий девяносто километров в поперечнике. Снега Олимпа были по праву переименованы в Olympus Mons, в гору Олимпа. Даже с Земли было страшно смотреть на дьявольские кручи: феноменальную махину украшали застывшие языки лавы, те, что однажды растекшись от кратера, внезапно обрывались исполинским обрывом, который странным уступом равной высоты окольцовывал вершину Олимпа. Вблизи этот обрыв представляет из себя отвесную стену жути высотой в два километра базальта. Само же подножие монстра-вулкана раскинулось на шестьсот километров — длина Черного моря, а весь пьедестал урода был иссечен чудовищными трещинами, стены которых страхолюдными уступами падают разом на пятикилометровую глубину. Словом, Олимп Марса — самое химерическое из чудес света, крупнейший вулкан Солнечной системы… Невозможно представить чувства человека, который будет смотреть на это безмолвное чудище, вершина которого уходит в космос с поверхности планеты. Язык не поворачивается назвать этот Олимп — горой света. Ведь в целом его каменная слоновья шкура занимает площадь, равную Индии. Нет, это скорее сам Мордор, бастион Тьмы, кремль Сатаны.

Какой же силы огонь мог бы вырываться из пасти такого дьявола? Наверное, лишь огонь самого ада.

И что же?

Но вот уже порядка одного миллиарда лет, как Олимп мертв!

Такое молчание оглушительней самых страшенных залпов.

Казалось бы, хватит морочить человеческое воображение, баста. Но Марсу явно ни в чем не хватает чувства меры… русские и американский аппараты увидели, что с одного края заветная планета чуть ли не треснула. Извилистая трещина — она завоевала имя Титаниус Часма, что означает: Гигантская Пропасть — протянулась поперек планетного диска на 2500 километров — это длина священного Ганга; ширина феноменального разлома доходит порой до ста пятидесяти километров, а глубина — до шести километров. В этой циклопической преисподней могли бы поместиться цепочкой умаления: Альпы, Большой Кавказ, Заалайский хребет…

Глазам человеческим открылся совершенно убийственный безжизненный мир, а ведь самым пылким грезились людные города на берегах бесчисленных казался, храмовые комплексы, полные меднокожих марсиан с глазами в пол-лица… вздох разочарования был всеобщим, сердце привыкало к вселенскому уже ожесточению, мда, человек в тот год (стартующей точки потерял свою самую большую игрушку — брата с Марса. Жизнь на уровне почвенных бактерий? Да, вы смеетесь! Каин остался наедине с собой. К весне 1972 года облик Марса в общих чертах сложился: отвратительная безжизненная планета, северное полушарие которой — днище огромного высохшего океана, а южное — гигантский материк. Бесконечная красноватая почва, красноватые камчи, бесконечные глинистые кракелюры, почва, богатая железом, охряные скалы, горы, обушка. Тускло-рыжее от вечной пыли небо с маленьким младенческим писклявым солнцем на горизонте. Собачий холод. Иногда в небе можно увидеть легкие белые тучки, чаще — желтые. И мертвая бездонная тишина. Бесконечные дюнные поля песка. Лунные моря в оспинах брекчий. Северная полярная шапка, окруженная кольцевой горной страной… И как печальная насмешка — космические глаза Земли разглядели наконец марсианские каналы — русло когда-то бурной реки в долине Нергал, которая когда-то впадала в море к северо-востоку от Аргира; затем еще одно — сухое русло древней марсианской реки Маадим…

Мертвое безмолвие.

Струи багряной пыли в пальцах леденящего ветра.

Змеиный шорох тугого песка в высохших руслах.

Лимонная ледышка желтого карлика — Солнца — в разряженном небе, розоватом от вечных примесей взвеси… этот призрак воздуха не набрать полной грудью. Череп Марса, Неслышный лет космических аппаратов по замкнутому кругу над марсианским шаром зеро да дьявол, скучающий на венском стуле, поставленном на песок в пустыне Магдала Вели таким образом, чтобы видеть на горизонте пирамиду Olympus Mons. Пожалуй, на всем белом свете не найти картины такого же сокрушительного фиаско Творца, столь бесплодных титанических усилий жизни и столь тщетных родов, как вид этой вавилонской башни, которую попытался воздвигнуть сам господь Бог.

Погасли неоновые вопросы на бегущих строчках электрических московских газет. Нет жизни на Марсе. Поутихла пресса. Мы одиноки во Вселенной. Весной семьдесят второго разом и окончательно человечество осталось наедине с бессмыслицей извечного, и это не могло пройти бесследно для мировой всеобщей души. В этой отправной точке берет начало время изгоев, время Каина, одиночество которого нарушает только устыжающий голос Бога: где брат твой, Авель? На что теперь можно ответить вопросом на вопрос: где сын твой, Адам? Из точки отделенности, из существа отдельного берет начало река отпадения времени от неизбежности длиться. Человеческое в человеке ощущается как насилие. А пока долженствует инерция прогресса и энергия полового оптимизма эволюции. Занимается рассвет над Атлантикой. Лазурные извилины с отливом червонного золота ужами света струятся по темному небу. Начинается шторм у африканского берега. Ева плачет во сне. Стартует ракета «Сатурн» с мыса Канаверал, который указательным пальцем Адама уходит в даль вселенной; там, где адамов палец касается длани Творца, — искрится дым голубой плазмы, облачко озаряет бетонные ленты космопорта, по которому ветер гонит кислый туман из дюз взлетающей ракеты… Вид мертвого Марса с клизмой Олимпа вызывал оторопь и отвращение. От космоса отвернулись. Время погружено в состояние рассвета, человечество, тихое и нагое, дремлет на космическом берегу вечности. Оно еще само не знает, что делает с ним геометрия новых пространств. В тени соблазнительного уотергейтского скандала зимний полет «Аполлона-17» прошел почти незамеченным. В той же Москве скупо сообщали о том, что, ступив на поверхность планеты, астронавты Хариссон Шмитт и Юджин Сернан сообщили в Хьюстон о том, что пыли в районе посадки почти нет, что была просверлена скважина для взятия колонки лунного грунта, что Сернан совместно с геологом Шмиттом вытащили ту колонку из скважины и уложили в луноход, что вернулись они в лунный модуль примерно через семь часов, что на следующий день астронавты совершили поездку на луномобиле, во время которой ими впервые был обнаружен на Луне большой участок грунта оранжевого цвета, etc. О возвращении американцев на Землю московские газеты вообще ничего не писали; успехи соперника костью застревали в нашем державном горле. А между тем…

А между тем это был последний печальный закатный полет к Луне — больше ни одного полета до конца века не состоится, — серебристый зимний перелет, увенчанный одной тайной великой датой: 7 декабря 1972 года астронавт Хариссон Шмитт ручной камерой «Хассельблад 500 EL» сделал из иллюминатора «Аполлона» фотографию полного изображения земного диска, каким оно видится с расстояния в тридцать пять тысяч километров. Все предыдущие фотографии Земли фиксировали либо лишь часть земной поверхности, либо частные фазы Земли с затемненным краем, и все они не шли ни в какое сравнение с гипнотическим видом голубого космического шара на снимке Шмитта. Наконец- то, два миллиона лет спустя после начала кроманьонской эры, человек разумный бросил взгляд на свой вселенский дом со стороны неба. Взгляд постороннего бога. Этим взглядом человек спасался от химериад Марса и бежал от состояния отдельности, но бегство его было полно драматизма; эпиграфом спасения могут стать слова Хойла: как только нам удастся сфотографировать Землю из космоса, мы все перейдем в новое эмоциональное состояние, каждый из людей не без тревоги осознает горькое одиночество Земли в пространстве, и какая-то новая идея, идея пока еще неясная, но поистине исторического масштаба, озарит человечество.

Это было сказано после поражения Германии: в 1948 году, в канун начала новой войны сверхдержав — холодной войны.

Двадцать лет спустя фантаст торжественно закончил свою давнюю мысль: и теперь у нас такая фотография есть, это снимок Хариссона Шмитта, и новая идея возникла — суть ее самоохрана, нельзя не заметить, что все мы внезапно спохватились суперпроблемой среды…