Ирина Муравьева - Напряжение счастья (сборник) Страница 21

Сколько я себя помню, никто никогда не приходил на эту могилу. Зимой снег доходил до середины памятника, а потом медленно таял, оставляя грязные подтеки на мраморе.

Сегодня я увидела, что на скамеечке за оградой сидит женщина. Меня это удивило и даже испугало немножко. Кто вспомнит о человеке через девяносто с лишним лет после его смерти?

Я протерла мокрой тряпкой мамин камень, выгребла сгнившие листья. Женщина на скамеечке сидела неподвижно, словно застыла. Средних лет, бледная, худая, гладко причесанная, вся в черном. Выщипанные брови, руки в кольцах. Мы встретились глазами, и вдруг она кивнула мне, как знакомой. Я почему-то вся похолодела.

Она говорит:

– Спасибо, что вы за ним присматривали. – И указывает на памятник «врачу-человеку».

– Я не присматривала, – ответила я. – Когда я присматривала?

– …Ну, – усмехнулась она. – Вы еще девочкой, когда навещали свою мать, клали ему на могилу цветок или ветку, забыли?

– Ах, это! – сказала я. – Да, действительно…

Мы помолчали. Потом я спросила:

– А вы что, родственница? А то странно как-то: старое захоронение, 1903 год, и вдруг вы пришли…

– Что же тут странного? – сказала она. – Можно и через сто лет прийти. Время мы сами выдумываем…

Я удивилась, не нашлась, что сказать.

– У меня к вам есть разговор, – сказала она и поднялась со скамеечки. – Приходите завтра.

– Куда? – не поняла я. – Сюда, на кладбище?

– А что? – У нее вдруг стало презрительное лицо, словно я сказала глупость. – Что вам здесь мешает? Смерти боитесь? Так ведь смерть-то не здесь. Она там, в городе.

У меня вдруг начала болеть голова, и эту женщину с выщипанными бровями я видела словно в каком-то тумане.

– Приходите, приходите, – повторила она. – Я хочу вас поблагодарить за него. – И опять кивнула на черный памятник.

– Вы меня знаете? – спросила я. – Вы меня раньше видели?

– Завтра, завтра, – заторопилась она. – Все завтра.

Встала и пошла по дорожке, не оглядываясь.

Я вернулась домой – разбитая. Мигрень кончилась, но в голове стоит какой-то звон, и я плохо понимаю, что происходит. Нюры нет, она на «даче».

На какой даче? Что с ней там делают? Позвонить, может быть, Феликсу? А где гарантия, что он скажет мне правду?

Сейчас уже поздно, темно. Мой Феликс, наверное, лежит в постели с этой женщиной, из-за которой он нас бросил. Мне безразлично. Даже если бы я была там, в той же комнате, и видела, как он обнимает ее, мне и тогда было бы безразлично.

Куда-то я собиралась пойти завтра… Ах да! На кладбище. Нет, не пойду. У этой, бледной, в кольцах, кстати, знакомое лицо. Я ее уже видела…

14 июня. Сегодня весь день лежу. Тролля выпустила на улицу и сказала: «Поешь и погуляй». Кормить его нечем. Но у меня еще остались деньги, завтра я встану и куплю ему яиц и овсянки. Он очень умный. Если я сказала «поешь и погуляй», он и поест (найдет что-нибудь!), и погуляет. Счастье мое.

Через час я (как была, в халате) спустилась вниз, открыла подъездную дверь и впустила его. Потом опять легла.

Где моя доченька? Ау!

15 июня. Утром позвонила двоюродная сестра Платонова. Он умер ночью. Похороны послезавтра. Говорит: «Слава Богу, что мы не успели проесть все квартирные деньги, а то не на что было бы хоронить».

Хоронить будут у нас, на Ваганькове, в родительскую могилу. Я, конечно, пойду.

Отпевание в десять.

Вечером приехала Нюра со своим. Она заглянула ко мне в комнату. Слава Богу, жива. Но лицо тревожное. Что-то, наверное, случилось. Может быть, сиамец?

– Мама, – сказала она. – Ян там мясо жарит. Принести тебе?

Еще чего! Чтобы я из его рук хоть крошку взяла! Лучше сдохну!

Надеюсь, они накормят собаку.

17 июня. В церкви было душно, работал вентилятор. Батюшка все время вытирал пот с лица. Батюшка молодой, но красный и толстый, как женщина. Пели хорошо, только – мне кажется – немножко торопились. Никто не плакал. Народу мало. Увидела несколько знакомых. Все постарели, не узнать.

Меня поразило то, что Платонова в гробу не было. Лежащий там покойник не имел с ним ровно ничего общего. Это был просто какой-то умерший, я бы сказала, условный умерший, с восковым, как у всех умерших, лицом, с восковыми руками. Ни одной платоновской черты! Ничего, что напоминало бы полного, кудрявого Колю!

Прощаясь, я наклонилась, поцеловала ледяной лоб, перекрестила его.

Ко мне подошла двоюродная со своей дочкой, и я сказала:

– Все, кого мне доводилось провожать, были похожи на себя, а он – нисколько.

– Да, – быстро ответила она. – Так бывает. Душа покидает тело по-разному. Одна быстрее, другая медленнее. Чем она, знаете, меньше привязана к земному ко всему, к плотскому, тем ей легче. Некоторые – ох, как мучаются, пока оторвутся! А наш – сразу ушел.

Ну вот. Платонов ушел, а я с ним ни о чем не успела поговорить. А он совсем ушел. Сразу. Ах, какая пустота, Господи!

20 июня (6 часов вечера). Этого не было, это неправда.

По порядку. Тихо, по порядку! Я должна записать.

Сегодня опять поехала на кладбище. Думала, к Коле зайду, цветы на родителях полью. Поехала. На докторской могиле сидит та же самая женщина в кольцах.

Приветливая, спокойная. Все как тогда. Выщипанные брови.

– Вот хорошо, – говорит, – что вы пришли. Мне вам нужно кое-что рассказать.

Меня как ударило: про Нюру!

– Нет, – говорит. – Не про Нюру, про вашего сына.

– У меня нет сына, – говорю я.

– Разве? – спрашивает она. – Нет, он у вас есть.

Я подскочила.

– Слушайте, – кричу, – бросьте мне голову морочить! Нет у меня никакого сына!

– Ну, тогда давайте вспоминать вместе, – говорит она. – Май 1974 года помните? Роддом на Первомайской? Вас привезла «Скорая», так? Рано утром, в четыре? Вспомнили?

У меня опять в голове зазвенело. Прошу ее:

– Молчите, не надо…

Она отмахнулась:

– Слушай меня. Муж тебя вынес на руках, помнишь? Потому что тебе нельзя было двигаться, а ни носилок, ни санитаров не было. Из тебя хлестала кровь. И тут ты взяла да пошутила от страха, помнишь? Что ты сказала?

– Не помню, – бормочу я, а в голове – звон, звон, сейчас разорвется!

– Ты сказала: «Несешь меня, как Пушкина после дуэли».

Кажется, да. Пошутила…

– Тебя осмотрели и велели мужу ехать домой. А тебя – на стол. Помнишь?

…Господи!

– Повезли в операционную. Ты спросила: «Что будет с ребенком?» Помнишь, что тебе ответили?

…да, я помню!

– Тебе ответили: «О ребенке забудь». Ввели наркоз. И ты провалилась!

…помню, помню… Я провалилась в голубую воду и поплыла в ней…

– А когда ты очнулась, все уже было позади, ты лежала в палате и была не одна…

…я была не одна. Рядом с кроватью стоял хирург, который делал мне кесарево…

– И что он сказал тебе? Ну, вспоминай!

…помню… я помню…

– Он сказал: «Молодец, поздравляю, мальчик у тебя!» И ты заплакала.

…отпусти меня, хватит!

Она сделала паузу, словно что-то мешало ей…

– Вечером, – тихо заговорила она опять, – в твою палату вошла врач-педиатр. Она была высокая красивая блондинка. Назвала тебя «мамочкой». Помнишь, что она сказала?

…посмотрим, мамочка, куда ваш ребенок повернет… Очень слаб, весь в отеках. C большими проблемами. И мозг, и легкие. Так что, мамочка, особенно не надейтесь…

– Ты не спала всю ночь. Просила дежурную няньку принести ребенка…

…не надо!

– Утром опять пришла блондинка и сказала: «Возьмите себя в руки, не отчаивайтесь, вы – молодая, здоровая… У вас еще будут дети». Помнишь, что ты сделала?

…я вскочила с кровати, чтобы побежать туда, к нему. Я кричала: «Неправда! Покажите мне его!» Да, я кричала…

– Блондинка не смогла с тобой справиться, ты вырвалась. Она испугалась, что ты сорвешь повязку, и позвала няньку – огромную мускулистую бабу… Нянька схватила тебя за руки, а врачиха за ноги. Ты рыдала на всю больницу!

…пожалуйста, пожалуйста, покажите мне его! Пожалуйста! Ну что вам стоит! Я же только посмотрю!

– В палату начали заглядывать другие больные, и тогда нянька гаркнула, обрызгав слюною твое лицо. Помнишь?

…помню, помню… Она обрызгала меня слюной и проорала: «Свяжем тебя сейчас, хулиганка! Доиграешься!»

– Потом пришел еще один врач, пожилой, седой. Приказал сделать укол. Тебе сделали укол, ты затихла. И он сказал: «Я с ней посижу…»

…он пододвинул стул и сел рядом с кроватью. Он почти ничего не сказал мне, так, общие слова, но я его не забуду…

– Тебя выписали на восьмой день, помнишь? Феликс встретил тебя с цветами.

…ужасно! Он стоял в раздевалке – подтянутый, красивый, с большим букетом сирени. Вот почему меня преследует этот запах! Нянька – не та, страшная, а другая, молоденькая, поддерживала меня под руку. Я увидела его с этим букетом, и что-то оторвалось у меня внутри.

– Ты подошла к нему. И он – помнишь? – обнял тебя и сказал: «Ну, ладно. Все будет хорошо. Первый блин…»

…я чуть не ударила его, но сдержалась. В конце концов, кроме него, у меня не было ни одного родного человека…