Татьяна Соломатина - Отойти в сторону и посмотреть Страница 21

Правду о том, что единственное существо, ради которого я спустился в этот мир, должно кануть на задворках памяти, как записка под стеклом, только потому, что створки слишком узки и стены слишком высоки. Слишком люди… Ты ешь, ешь. И прости меня…

– За что? – слова как-то по-новому, нерешительно, но одновременно сильно и нежно вытекают из меня.

– «За мир без границ»[15], поиски которого – как шоры для нервной души. Когда я читал эти письма… Перечитывал и перечитывал… Я как будто переставал быть человеком. Умирал и жил. Вспоминал и перевоссоздавал! Мужчина умер – и мальчик наконец смог оторваться от земли к звёздам. И вся шелуха, как глупый воск деревянных крыльев Икара, облетела. Но я не упал. Я вернулся. Понимая, что никуда и не уходил. Понимая, что лишь позволял себе играть в то, чем обязан был жить. Каждый миг. Каждую крупицу времени. Собирать и собирать эти крупицы. Впитывать их в себя порами. Твои крупицы, Принцесса. Твои, моё единственное любимое существо. Господи, да меня теперь в пот бросает, как подумаю, что кто-то может жить в этом мире без любви! Без того – из чего по крупицам и соткан этот мир!

Ты ведь мне расскажешь? ВСЁ расскажешь, правда? Я уже чувствую его. Оно уже во мне. Но я хочу увидеть. Прожить всё с тобой. Ты ведь подаришь мне то, без чего я умру завтра, Принцесса? Должен был умереть…

Макс резко поднимается и подходит к окну. Я оборачиваюсь, любуясь его движениями, нервностью фигуры и новым для меня выражением глаз и лица. Как будто на жестокие чёрные скалы мира опрокинули с небес чан нежности. И они упруго залоснились, сохраняя твёрдость воронёной стали. На моих глазах Тьма рождала Свет.

Как тогда, среди барханов на окраине посёлка с поэтически звучащим названием Айгене, воздух вокруг вдруг заструился слоями. Отдельные нити напоминали туман. Другие – как серебряные струны. Третьи – чернее бархатных вспышек неожиданной ночи. Нити овевали фигуру Макса на фоне провала оконного проёма. За которым, как будто из тех же струй, сплеталась странная картина: широкий уступ большого утёса, огромная – наверное, в три человеческих роста – птица, похожая на орла, сидящая на краю, и женщина, стоящая спиной к нам, с развевающимися волосами, облокотившаяся на крыло…

– Ты всегда была моей девочкой, Принцесса.

– Да, мой

король

… – Скажи мне, что с экспедицией.

– Всё нормально. Ребят отправил. Сказал, задержусь на пару дней и нагоню. Объяснил, что и как счёл необходимым. По минимуму.

– А они?

– Обозвали меня новым пророком и укатили.

– Поверили?

– У них нет выбора, моя Принцесса. Не знаю, стоит ли тебе когда-нибудь постигать уроки субординации, но это порой очень забавно. Поверили или нет, но местные власти предупредят со всем рвением молодых сердец о возможных последствиях землетрясения. Те не смогут не прислушаться: один из моих – сейсмолог с регалиями. Да я ещё письмо состряпал для солидности от конторы. Так что как минимум дороги перекроют и спасателей оповестят. А Михаил Афанасьевич – сразу на водохран к гидроузловским, он их там измордует своей интеллигентной непосредственностью. Может, и успеют что предпринять. Уровень спустят, чтобы давление в верхней части ослабить, или ещё чего. А нет, так хоть эвакуируются спокойно.

– А если не будет землетрясения?

– Значит, мы боги. Изменили мир, – он засмеялся. – Точнее, бог. Я даже имя придумал – Малик. От МАкса и ЛИКи.

– Нет. Если не будет землетрясения, ты не подумаешь, что всё это…

– Боже упаси! Я буду только рад – одним бедствием меньше. А что до глупых сомнений, что, ты подозреваешь, могут родиться у меня в голове, то я теперь почему-то с трудом могу представить себе саму процедуру сомнения. БЫЛО же то, что БУДЕТ, правда? А будет оно или нет, теперь важно только до степени спасения нескольких жизней. Но никак не для Малика. Вероятности – штука неуловимая. У меня у самого пока не всё в голове ровно, как высокогорное плато. Но Малик справится. Ведь это он и порождает эти вероятности. Господи, да я тысячу раз за ночь умирал в этом се́ле! Стоило лишь на миг представить, что ты не нашла бы себя! Или же мне бы всё-таки просто повезло, и я «всего лишь остался бы жив»! И снова блуждать неведомыми краями, что в первом случае, что во втором. Блуждать в темноте и кричать: «Малик! Малик!» И ждать, когда тьма откликнется светом! Бррррр… Прости меня. Я сам только что родился. И я родился нами… Владимир Максимович ещё пытается общаться со мной, но я чувствую, что он уже на грани принятия обета молчания. Так что наше новое имя лучше пока не озвучивать никому – а то в психушку упекут. А нам как-никак подарок преподнесён. Его ещё разменять надо. Двадцать лет – не кило гороху. Тут ещё и о здоровье надо бы позаботиться… А Ма́лик, кстати ещё, по-арабски – властвующий. То есть король, царь. Как тебе такое наше новое имя?

– Значит, ты думаешь, что в любом случае теперь обойдётся?

– Думаю, да.

– Тогда, может, тебе медаль дадут!

Мне вдруг становится весело.

– Дадут-то дадут. Да спрос начнётся такой, как будто вагон золота в тайге припрятал. Хотя… Может, и рассосётся. С нашей-то бюрократией…

– А мы?

– А НАС пока придётся закамуфлировать. На этой планете, в этой отдельно взятой стране, существует масса бумаготворческих гадостей, в которых ни на йоту не предусмотрены правила, как законодательно общаться с богами. В особенности если один из них представляет из себя два так себе вполне с виду человеческих тела. Причём одно – тело несовершеннолетней девицы – учащейся 10-го класса средненькой такой школы. А второе – слегка поношенное и вот уже два дня как небритое сорокалетнее тело вашего покорного слуги.

Макс подходит сзади к дивану, чуть склоняется и обнимает меня за плечи, беря мои ладони в свои и прижимаясь лицом к волосам.

Если бы я уже не умирала, то, наверное, испугалась бы. Ибо когда такие разные тела одного Бога сливаются – одно-единственное огромное сердце Малика на миг останавливается. Прежде чем сделать свой первый вдох. Вдох нового существа, родившегося во вселенной.

Макс отрывается от меня, обходит диван и садится на пол напротив:

– Можно, конечно, плюнуть совсем-совсем на всё, сбежать и романтично, как дети ганджубаса, бегать по полям за кратковременной порцией счастья. Но ведь это до первого куска хлеба, которого не окажется у нас на завтрак, правда? Нет уж. Мы сделаем иначе.

Мы всё сделаем так, чтобы ни одна веточка не шелохнулась, ни одна травинка не осталась примята нашими ступнями и ни один охотник или просто случайный прохожий не видел, как и когда мы покинем этот неуютный лес. И поступим мы следующим образом. Слегка перефразируя всеобщего нашего Михаила Советского Союза[16], «стойте там, слушайте

здесь

В Симферопольском аэропорту жарко, потно и липко. Но стоит выйти за пределы здания на улицу, как на меня тут же обрушивается запахами Крым. Букетом из акаций, пыли, каштанов и пересохших без дождей степных трав. Среди всего этого, как блёстки на лёгком вечернем платье, – дымок шашлыка, облачка раскалённой на солнце резины и снова пыль. Та самая – солнечная пыль. Запах солнца.

Меня зовут Малик. Два моих тела – на одном сумка через плечо, – взявшись за руки, идут к стоянке. Один из старых моих приятелей обещал встретить и отвезти в посёлок на побережье, к моему отцу – крепко сбитому, высокому, умному человеку. Порой немного горделивому. Может быть, даже иногда нерешительному в житейских вопросах. Но, с другой стороны, кто там разберётся в мыслях, что копошатся в головах этих странных неполных существ. У которых всего по одному телу. И мысли их половинчаты. И чувства недальновидны. И стремления пугливы. Но некоторые из этих существ близки мне. Сходными ритмами сердца. Правилами, которые мы вместе выдумываем для совместных игр. Так получилось, что мы оказались близки в бесконечном потоке жизни. Как вода оказывается близка другой воде, закручиваясь в уютной заводи маленькими водоворотами, порождёнными основным течением. Так бывает всегда. И приходит новое половодье. И новая вода, смешиваясь с застоявшейся, становится другой. И новые водовороты в новых заводях и стремнинах создают забаву или опасность для существ, далёких от восприятия вечности.

Крым – очарователен. Запахом солнца, камерностью, приветливостью, открытостью линий. Я ещё никогда не был здесь. Как в маленьком театре, глаза фокусируются на играх света и теней. Вот игрушечная гроза с ливнем, похожим на большую душевую лейку, проносится над шоссе, где мы едем. И клубы пара над асфальтом акцентируют цветочные нотки в степном аромате дороги.

А вон на сопке вдалеке развалины каменных стен. Если захотеть, то внутренним взором можно перенестись к ним поближе. И тогда видно, что каждый камень из кладки до сих пор хранит отпечатки рук трудолюбивых существ, приплывших издалека со своими семьями, чтобы жить здесь.