Драго Янчар - Северное сияние Страница 21

Вечером люди возвращались со стадиона, где днем проходил политический митинг. На улицах было полно народу: военные, господа в черном, красивые женщины. Из ресторанов неслись песни, люди кучками собирались на перекрестках, скандировали лозунги и выкрикивали колкости в адрес противников. Я пробирался сквозь взбудораженную толпу и думал о тишине, которая на краткий миг заполнила мою комнату утром. На главной площади я повстречал Гретицу, одну из тех барышень средних лет. Она была с каким-то прилизанным господином. Я имею в виду его волосы, прическу. Он приподнял шляпу и поклонился мне, будто мы старые знакомые. По-видимому, эти женщины каждого посвящают в свои знакомства. Я не сомневаюсь, что они перемывают косточки нам с Марьетицей. Ведь не скроешь же, что мы бываем в комнате за соседней дверью средь бела дня. Гретица оставила прилизанного господина и подлетела ко мне. Из ее щебета я не запомнил ни единого слова, кроме многозначительного приглашения. Эта кругленькая барышня произнесла его таким гоном, что ошибиться было невозможно: что же вы никогда не постучитесь в соседнюю дверь, непременно постучите, когда придете в связи с ремонтом дома. Едва заметно, но дерзко подмигнула и, взяв прилизанного под руку, поплыла по Господской улице. Я уже знал, что сегодня напьюсь. И не только поддаваясь какой-то всеобщей беспечности, но и потому, что за все это несчастное утро я не услышал ни одного искреннего слова, не сделал ни одного естественного движения. В корчме Беранича столкнулся с Федятиным и Главиной. Главина, как всегда, верховодил. Сорил деньгами и изображал из себя мятежника. Всем рассказывал о своей борьбе с гроссфабрикантом и его клевретами.

И все-таки бунт его не имеет определенной направленности. Это просто разъяренный мужчина, который не может понять, какого черта им помыкают, когда он и без того справляется с работой. И сносить все это за те крохи, за те гроши, что ему платили! Хватит. Он сыт по горло. Нет, он не пьяница, просто живет один, и деньгам тесно в кармане. Можно только удивляться его привязанности к Федятину. А ведь наверняка они нашли друг друга в каком-нибудь вонючем кабаке в Ленте за рюмкой шнапса, так же как нашел их я.

На Державном мосту от нас шарахнулась лошадь, впряженная в крестьянскую повозку. Метнулась в сторону и взвилась на дыбы. Крестьянин натянул узду и долго хлестал ее, пока не усмирил. Было видно, что празднично одетый крестьянин боится своей лошади. А лошадь боится Федятина. Потом я вспомнил, что Федятин шел ближе к мостовой и лошадь шарахнулась, когда мы поравнялись с ней.

В гостиничный ресторан Главина идти не захотел, Федятин же, как мне показалось, был согласен. Когда мы прощались, я сквозь стеклянные двери увидел Буковского. Он держал в руках шляпу и с кем-то разговаривал. Это мог быть только он, его плешь не спутаешь. Меня опять охватило неясное предчувствие, но я попытался отогнать его. Невозможно, чтобы плешивый торчал тут из-за меня, ведь не живут же они коммуной, где все обязаны следить друг за другом, а все вместе за Маргаритой. Я опять вспомнил, что госпожа докторша говорила о Марьетице. Озабоченным таким голосом говорила, мол, все они должны ее оберегать, чтобы она, не приведи господи, не натворила бед. Я не желал верить мелькнувшему подозрению. Плешивый пришел сюда по своим делам, и точка.

Я был пьян и потому быстро заснул. С улицы еще доносились вопли расходившихся по домам участников митинга, кто-то хрипло кричал во тьму, и этот день с его маршами и процессиями снился мне всю ночь.

Разбудил меня стук в дверь. В каком-то полусонном состоянии я потащился по коридору за портье, который позвал меня к телефону. Звонила она. Хотела меня видеть. Сейчас, немедленно, нет, завтра, завтра утром непременно. Так и не проснувшись до конца, я добрел до номера, упал в постель и заснул без единой мысли.

Наконец произошло то, чего я все время ждал, хотя и не признавался себе в этом. Предчувствие не обмануло. Плешивый доктор не случайно оказался в моей гостинице. Мной интересовались определенные люди, пока я был с Маргаритой. Очевидно, что там уже давно были в курсе происходящего. Медленно, но настойчиво собирали данные. Возможно, даже устраивали нечто вроде засады, слежку организовывали. Так сказать, вели предварительное дознание. Теперь оно закончено, во всяком случае, там полагают, что довели его до конца. Цепь замкнулась.

Я осознал это трезво и на удивление спокойно. Только вот черт меня дернул купить эти проклятые цветы. Никогда не покупал ей цветов по той причине, что в их доме от цветов невозможно дышать. На столе, в руках и под мышками, везде к месту и без места были цветы. Меня это несколько раздражало, как, впрочем, и многое другое в последнее время. Но я купил цветы. И что особенно глупо — поскребся в дверь. Не вошел шумно, не повернул уверенно ручку. Хотя бы постучал! Нет же, поскребся. Представил, что она сидит одна в тихой утренней квартире и с удивлением прислушивается, как кто-то скребется в дверь. Потому и не открывает. Инженера Самсу, который притаился с той стороны двери и вглядывался в мой абрис в мутном стекле, это поскребывание тоже, должно быть, поразило. Наверняка он даже задержал дыхание и поправил галстук, прежде чем решительным движением распахнуть дверь и на одном дыхании выпалить: прошу вас, прошу, прошу.

Я знал, что нас когда-нибудь накроют. Однако я думал, что застанут нас in flagranti. Мы будем лежать в постели — вдруг раздастся бешеный стук в дверь. Почему-то мне всегда представлялось, что в этой сцене обязательно будет участвовать и она. В один прекрасный день инженер Самса уйдет со службы и начнет бешено колотить в дверь пустой квартиры на Корошской, так, что эхо будет биться о стены, а мы будем молча смотреть в глаза друг другу, понимая, что произошло то, что должно было произойти.

Вы надеялись увидеть кого-то другого? — спросил он чуть хриплым, но спокойным голосом. Лицо было красным, значит, он успел принять свои два стакана муската, потому-то был так спокоен и собран, потому так хорошо держался. А голос такой строгий оттого, что он старается скрыть волнение, которое, несмотря ни на что, клокочет у него в груди, а сердце бьется с опасными перебоями. Я же повел себя по-идиотски, постарался что-то выдумать, начал говорить, но он меня оборвал. По поводу ремонта крыш пришли? — спросил с издевкой. Вот, значит, как обстоит дело. Она, по-видимому, просто-напросто все ему рассказала. Как только ее загнали в угол, она из чувства противоречия, из какого-то садистского наслаждения, которого в тот миг возжаждала, стала рассказывать отдельные смешные подробности. Трудно передать, что я почувствовал. Но вдруг я увидел его глаза, прикованные к букетику цветов в моих руках, и дрогнул от охватившего меня сострадания к этому большому слабому человеку. Что же вы стоите в дверях, прошу вас, прошу, повторял он. — Я вошел. На столе стоял портфель. Значит, он ушел со службы, бросив неотложные и важные дела ради решения своих личных проблем.

Если я когда-либо и представлял себе сцену, где сталкиваются ревнивый муж и счастливый любовник, то именно в таком драматическом свете. В мужчинах просыпаются первобытные инстинкты самцов, опасные страсти разгораются в их груди. Оба чувствуют, как их охватывает бешеная ярость. Мешает одно: подобные сцены служат предметом бесконечных анекдотов и извечной темой для сатириков. И мы не можем вступить в бой из-за женщины, не решив главной проблемы: как не уронить чести и соблюсти мужское достоинство. Наиболее смехотворная фигура в глазах цивилизованного человечества — обезумевший от ревности мужчина, который в болезненном запале готов натворить черт знает что.

И в самом деле, мы держались в высшей степени корректно и вежливо по отношению друг к другу, будто между старыми приятелями произошло незначительное недоразумение и сейчас, после краткого мужского разговора, все будет выяснено. Только цвет его лица, позволявший сделать вывод, что ему пришлось выпить два стакана для храбрости, да мой дурацкий букетик выставляли эту безупречную сцену в несколько комическом виде.

Мы сели по одну сторону стола, глядя в голую стену, и заговорили, оборачиваясь друг к другу через плечо. У меня было такое ощущение, что он сейчас возьмет портфель и достанет оттуда деловые бумаги. Он сказал, должно быть, то, что принято говорить в подобных случаях: вы, видимо, полагаете, раз вы свободный человек, раз путешествуете из города в город, то посему без каких-либо душевных терзаний можете позволить себе легкие дорожные приключения. При этом вы совсем не задумываетесь о последствиях, о той драме, которую вносите в семейную жизнь. Вы не думаете о том, что человек, с которым вы вступаете в контакт, может быть ранимым. Я никак не мог понять, кого он имеет в виду: себя или Марьетицу. Но он продолжал: для вас это всего лишь одно из приключений на бесконечном пути, для нас же (опять я не мог понять, кого он имеет в виду), для нас это настоящая трагедия.