Михаил Попов - Колыбель Страница 21

В настоящий момент его величество продумывал набор мероприятий, с помощью которых можно было бы поработать над некоторыми особенностями психики аборигенов. Их блеклая, коровья невоинственность в общем и целом устраивала его. Именно на этом фоне нервное и капризное его самоутверждение прошло как по маслу. Но в некоторого рода делах, задуманных на будущее, она могла стать препятствием, и господин аниматор раздумывал, как ему переформатировать ментальную платформу туземцев, дабы они стали способны на то, на что изначально способны не были.

На этих дорогах могли встретиться трудности. Его величество помнил, с каким трудом ему удалось внедрить у себя на дворцовой кухне приготовление рыбы, брезгливость Бунши и всех этих Клеопатр. Но внедрил же.

На очереди цыпленок!

Да и не только в цыпленке дело.

Председатель корпит в темном лесу. Долбит лодку, принудил крестьян к промышленному труду, по–своему формирует облик нового человека. И на что будет готов этот новый человек, остается только догадываться. Приходилось думать, кого ему противопоставить.

Для скрашивания скуки, пока не произошли события на берегу, о которых будет рассказано скоро, его величеству нужна была, конечно, и человеческая кунсткамера. Но никого, хотя бы отдаленно похожего на приличного шута, здесь не отыскивалось, о фокуснике или шпагоглотателе можно было только мечтать. Так, жили на царских хлебах придурки, показавшиеся забавными в какой–то момент: наконец–то проморгавшийся де Голль; к нему в пару, следуя банальному принципу дихотомии, он подселил губастого толстяка, также недавно выздоровевшего и названного — угадайте с трех раз — Черчиллем. Одно время они ему надоели своей обнаружившейся после выздоровления заурядностью, и он захотел прогнать их на дальние хутора, но они однажды подсказали ему гениальную развлекательную идею — карты. Играли они, конечно, не в карты, когда он за ними подсмотрел, а были это банальные камешки, и тут уж он сам развил богатейшую идею. От примитивных костей — к преферансу. Нашлись растения с достаточно прочной, шершавой листвой, пригодной для нанесения знаков. Обратил внимание его величество и на то, что партнеров очень заинтересовал момент писания «пули». Им нравилось, что сыгранное фиксируется, и они с сожалением наблюдали, как после каждой партии пуля стирается царской подошвой.

В благодарность за невольную подсказку он сделал их первыми своими партнерами и — удивительное дело — не ошибся с выбором. Старики быстро и неплохо усвоили смысл карточной игры и не только в обыкновенном «дураке» вдруг выказывали неожиданную изобретательность и ловкость. Царь побожиться мог, что не учил их тому и этому, навык сам пер из глубин натуры. Они постигали карточные правила с той же опережающей легкостью, как дети осваивают компьютер. Оставалось признать, что они или были заядлыми игроками еще до того, как заболели, или что карточная игра работает по глубоким природным правилам, данным всякому человеку априори.

Чтобы составить «игру короля», требовался еще один партнер. Хотел его величество привлечь к столу человека, пользовавшегося его самым большим доверием, — Афрания, но тот уклонился, и, надо признать, правильно сделал: хорош начальник тайной службы, торчащий все вечера на самом освещенном пятачке государства. Вечерами, украшенный пучками светящихся веток, «игровой стол» ярко смотрелся в небе Вавилона. Афрания он «обрел» случайно — вдруг обнаружил, что за ним по пятам следует какой–то худой, особенно чернокожий молодой человек, и сначала решил, что это шпион Председателя. Но требовательный допрос позволил сделать вывод: следит этот человек просто по склонности своей натуры, а не в чьих–то интересах. Глупо было не использовать такую яркую личность не по назначению, среди дикарей так мало было людей с выраженными склонностями.

Первый утренний доклад, по сложившейся традиции, принадлежал Помпадуру. И почти никогда не содержал ничего интересного. Помпадур высматривал, не появилась ли где новая, еще не попавшая в сети сладострастного царского воображения привлекательная убудка. Это была реальная проблема, пресноводные гаремные рыбы его почти сразу же после первого контакта переставали волновать, а наслаждаться женским телом хотелось. Спасение было только в расширении ассортимента. С этим было сложно. То, что Помпадур рекомендовал, слишком уж не подходило его величеству. Надо сразу сказать: ни о какой педофилии не могло быть и речи. Дети обоих полов его не интересовали. Можно ли было поставить это царю царей в заслугу, трудно сказать. Вот если бы у него такая склонность была, а он ей не поддавался, — другое дело.

В общем, его величество сексуально скучал, набравшись посильнее, иной раз устраивал себе гаремный гон с выкрутасами, но чем дальше, тем реже.

Второе задание заключалось в том, чтобы просто отыскать хотя бы пару убудцев, ведущих нормальную половую жизнь. Ему казалось, может и безосновательно, что с этими людьми у него мог бы возникнуть какой–то человеческий разговор. Все же, как ни крути, человек — это хомо совокупляющийся, все остальное — здешние островные дикости.

И, надо сказать, какие–то основания для царских ожиданий были. Он вспоминал иной раз о Мамаше и будущем футболисте. Значит, в принципе кто–то на острове вступает в половой контакт.

И как–то раз повезло — утренний Помпадур, вместо того чтобы, как всегда, разводить виноватыми руками, радостно заявил: есть! На очень отдаленном хуторе, где живут всего лишь несколько человек, есть один, — Денис видел собственными глазами, — который делает с женщиной то, что любит делать и его величество.

— Веди его сюда, и немедленно!

Феномен был доставлен и внешним видом произвел на его величество сильное, хотя при этом и неприятное впечатление. Обликом в общем–то почти стандартный убудец. Но какое–то неуловимое отклонение от местной расовой нормы в нем просматривалось. Подобное его величеству приходилось видеть только у самых старых, больных стариков, готовившихся умереть. Можно было подумать, что они готовятся умереть в какой–то конкретный национальный тип. У людей просто преклонных лет такого не наблюдалось никогда.

Но главное — взгляд! Слишком осмысленный, слишком предубежденный, таящий что–то про себя. И это не туполобая инертная убудскость, как у других, это скорее индивидуальная тайна.

Его величество назвал этого человека Петронием. Почему? Он был, по его мнению, похож на Петрония. Чем? Отстаньте! Похож, и все!

Попытка разговорить парня ни к чему не привела. Он не хотел раскрываться, но опять–таки совсем не по тем причинам, по которым это делала какая–нибудь Параша или Мамаша.

Это была частная, а не расовая скрытность.

— Будешь играть со мной в карты.

От этого он не отказался. Но тут обнаружилась большая и конечно же опять необъяснимая странность. Де Голль и Черчилль, составлявшие «игру короля», выразили сильнейшее нежелание садиться с новичком за один стол.

— В чем дело?! — был задан всем один нервный вопрос, никакого ответа ни от одной из сторон не получивший.

По–хорошему надо было встряхнуть этих уклончивых гадов и любой ценой докопаться до зарытой тут собаки. Денис чувствовал, что в этот раз он стоит перед той самой тайной дверью, за которой спрятан большой кусок здешней тайны. Но его величество, в отличие от господина аниматора, был не расположен к крутым разборкам в это утро. Отложим следствие с пристрастием. Разберемся позже.

А пока Петрония поместили в спецхижину, уже давно предусмотренную его величеством для подобных случаев.

Это была тюрьма. Там не кормили. Там уже сидела известная Мамаша. Она была наказана за то, что потеряла ребенка.

— Где мальчик?

— Не знаю.

— Когда он исчез?

— Не знаю.

— Вчера держала на руках?

— Держала.

— Спать легли рядом?

— Рядом.

— Где он?

— Не знаю.

Причем Дениса не оставляло ощущение, что женщина отвечает искренне, это очень нервировало и одновременно связывало руки. В тюрьму! Так мамаша стала первой арестанткой. Когда ее уводили, его величество в сердцах крикнул ей, что сын ее никогда не будет играть за «Манчестер Юнайтед», и тут эта пребывавшая в устрашающем душевном равновесии дама разрыдалась в голос.

— Вот заведу себе палача, тогда попляшете! — крикнул Денис так, чтобы всем было слышно.

Надо, наконец, понять — подданные или на самом деле не понимали, о чем речь, или очень хорошо притворялись, что не понимают.

Ночью его величество созрел для решительных, может быть, даже карательных действий, но на следующее утро выяснилось, что Петроний исчез. Запоры, — а царь царей сам позаботился о том, чтобы они были в порядке, — не были взломаны изнутри. Плетеные стены нигде не проломлены. Стражники, двое увальней, спали у порога, так что почувствовали бы, как таинственный пленник пытается выбраться вон.