Игорь Ефимов - Седьмая жена Страница 21

Антон выгреб на крышку разобранного приемника остатки шальных долларов, свалившихся на него так неожиданно всего лишь день назад, но не почувствовал никакого облегчения. Денег было жалко. Вслед за прочими эмоциями проснулся, видимо, и инстинкт собственника. Он не удержался и, выходя из логова юных разбойников, злобно хлопнул дверью.

Он остановился у бензоколонки «Саноко» и позвонил. Он испытывал странное возбуждение. Жизнь, повисев несколько секунд на замысловатой цепочке – капсюль, боек, пружина, спусковой крючок, палец истеричного мальчишки, – приобрела какой-то новый блеск и ценность. Новый прилив злой готовности сражаться с Горемыкалом переполнял его. Он помнил, что телефон прослушивается, и не стал ничего объяснять подробно, только сказал, что у него есть неплохие новости и что он едет домой. Еще он добавил, что, видимо, придется звонить в Агентство.

– Нет, старина, не придется, – сказал муж-1-3. – Потому что они уже здесь. Два вполне приветливых джентльмена. Так что приезжай поскорей.

6. Афера

Дантист, задав очередной вопрос («Здесь болит? Дергает или тянет? А здесь?»), смотрел выжидательно и приветливо, но каждый раз забывал вынимать руки и инструменты изо рта пациента. Антон преданно пучил глаза, моргал, мычал. Совсем молчать – невежливо, но и начать говорить, не укусив при этом врача за палец, не получалось. Почтительная благодарность к человеку, который в пять минут своими шприцами и ватками сумел отогнать трехдневную боль, переполняла его. Дантист был старый знакомый, помнивший его еще со студенческих времен, и согласился принять вечером, сверхурочно.

За окном раскачивалась кормушка для птиц. Птичка чикади время от времени опускалась на нее, но, завидев сверкающий ад кабинета, с отвращением улетала. Антону ни разу не удалось заметить, чтобы она успела ухватить зерно.

– Подождите минут десять, пока я проявлю снимки, – сказал дантист. – Дать вам журнал? В приемной есть телевизор.

Антон помотал головой. Какой там телевизор! Прошедшие два дня и без того навалили в его память горы перемешавшихся кадров – проявлять и проявлять.

Посланцы Агентства действительно оказались людьми тактичными и по виду дружелюбными. Они несколько раз повторили, что родителям Голды Козулин-Чичиков не о чем беспокоиться, что ее саму они ни в чем не обвиняют, что она нужна им только как свидетель. Но, видимо, она испугалась даже этого. И предпочла внезапно уехать. Это немудрено – в наши дни свидетелем порой опаснее быть, чем преступником. Но не в ее случае. Здесь бы ей ничего не грозило, а там… Конечно, никакого похищения не было. Кто-то просто решил воспользоваться ее отъездом и поживиться. И они сначала не знали, где она. За ней не было постоянного наблюдения. Потом выяснилось, что она улетела в Хельсинки. Оттуда легче всего проехать в Перевернутую страну по туристской визе. Они догадывались, что ей могли посоветовать воспользоваться этой щелью, но уверенности не было. А позавчера она позвонила в американское посольство. Уже в Москве.

Она не назвала себя. Сказала только, что она американка и что просит передать ее родителям, что с ней все в порядке. Чтобы они не волновались. Дала номер телефона матери. Так они узнали, кто она. Кстати, почему она взяла такую странную фамилию. Чичиков – это родственник? Нет? Ах, предок? По ее предположениям? Так или иначе, они уверены, что она в Москве. Но русские говорят, что нет. Посольство сделало запрос. Официальный ответ пришел сегодня утром: «Мисс Голда Козулин или Чичиков советскую границу не пересекала. Звонок в посольство она могла сделать из любой другой страны. Или кто-то вместо нее». Но посольство знает: звонок был местный. Они записали разговор. Хотите послушать?

Голос Голды записался вместе с каким-то ровным глухим перезвоном, словно ему приходилось плыть через потоки московских медяков, сыпавшихся в щели телефонов-автоматов.

– …Передайте моим родителям, что со мной все хорошо. Что общежитие светлое и удобное. Пусть не волнуются. И пусть простят меня. Так уж вышло. Надо было уехать без предупреждения… И пусть не забывают… Я их помню всегда-всегда. Я напишу, когда будет можно. Здесь очень вкусное мороженое… Я их люблю и помню… Я не знаю, что со мной будет дальше… Запишите, пожалуйста, их телефон…

Всхлипнула она только один раз – на слове «мороженое». Вообще же старалась говорить четко, уверенно. Но не получалось. Звуки шли с какими-то неестественными замедлениями. Так она говорила, когда у нее болело горло и раздувшиеся гланды хватали каждое слово, как ждущие взятки таможенники.

Жена-1 попросила пустить пленку с начала. Агенты сказали, что они могут оставить всю кассету, – у них есть копия.

– Где?! – закричала жена-1 – В ваших секретных папках? В ее персональном деле? У вас на всех заведены дела, да? На каждого из нас? С нашими голосами, фотографиями, отпечатками пальцев, обрезками волос? Вы видите, до чего вы довели девочку своей слежкой? Вы слышали ее голос?

Старший агент, отвернувшись к окну и обмахиваясь шляпой, сказал, что дела у них заведены далеко не на всех, но что о деятельности профессора университета Ольги Козулин им кое-что известно. Ни для кого не секрет, что она уже двадцать лет расписывает своим студентам, как все неправильно тут и как все замечательно там, в Перевернутой стране. И в связи с этим ему не очень понятны причины огорчения профессора Козулин. Ей бы следовало только радоваться, что ее дочь наконец оказалась в таком чудном, справедливом и безопасном месте.

– Ага, значит, и про меня все известно? И я у вас под колпаком? Вы можете контролировать каждый мой шаг, каждый поступок? Я должна спрашивать у вас разрешения? Например, на поездку в Москву? Можно мне съездить повидать дочь? Пожалуйста. Я хочу вылететь завтра же. Вы не снимете меня с самолета?

– Летите с Богом. Нашего разрешения вам не нужно – вы это прекрасно знаете. Но вам нужна будет их виза. А они ее вам не дадут.

– Ха! Да я летала в Москву сто раз.

– То было раньше. Теперь – иное дело. Раз они сказали, что вашей дочери у них нет, они будут стоять на этом. И не пустят никого из родственников.

– На каком основании?

– Скажут, например, что трудящиеся их страны попросили в этом году не пускать иностранных гостей с фамилиями, начинающимися на «коз». Или что у вас подозревают новый вирус, на который у них нет вакцины. Но самая обычная формула: «Нецелесообразно». «Мы решили, что ваш приезд в нашу страну в настоящий момент нецелесообразен». Даже зависть берет. Легко работать людям.

– Я завтра же полечу в Вашингтон, в посольство. А послезавтра пошлю вам открытку из Москвы. Подошьете ее к моему делу.

– Ну-ну. Главное, дайте нам знать, если будут известия от дочери. И передайте ей, что здесь ей нечего бояться. Что ее профессора преувеличивали нашу кровожадность. Маленьких детей мы едим только по вторникам, а все остальные дни питаемся салатом и петрушкой.

После ухода агентов Антон рассказал о своем визите в разбойничью пещеру в Брайтоне. Все сходилось одно к одному, картина прояснялась. Но радоваться или огорчаться? Что было страшнее: Голда под дулом пистолета, но здесь, рядом, или Голда живая и невредимая, но за тридевять земель, за тридесять границ с колючей проволокой? И может быть, надолго, может быть, навсегда?

Решили наконец оповестить о случившемся деда и бабку Козулиных.

Дед пришел в невероятное возбуждение.

Хотя непонятно было – огорчен он, испуган, обрадован?

Он закричал, что немедленно вылетает. Что это перст судьбы. Что он знает, как вызволить заблудшую внучку. Что у него есть блистательный план. Вылетает из Кливленда первым же рейсом. И пусть без него никто ничего не предпринимает!

Ничего не предпринимать? Для жены-1 это было концом колебаний – детский упрямый инстинкт сработал, и она пошла наверх паковаться. Мужу-1-3 нужно было срочно ехать по делам в типографию, и он позвал Антона с собой (ты ведь еще не видел наш новый пресс!). Но потом заметил его раздутую щеку, его покачивания и постанывания, которые тот уже не в силах был скрывать. «Как? Зачем же ты терпел все это время? Нет денег? Ты обезумел! Вот тебе чек с подписью – поезжай немедленно!»

Удачно, что его детям достался наконец добрый отчим. До него был Рональд Железная Ладонь, муж-1-2, фанатик здоровья. При нем каждый день, каждая свободная минута детей были расписаны: когда обливаться холодной водой, когда бегать, плавать, загорать, крутить педали неподвижных велосипедов, грести, поднимать тяжести, бить ребром ладони по доске и по арбузу, лягать друг друга пяткой в живот, приседать, отжиматься.

Главной помехой здоровью считались разговоры. За столом разговоры – а особенно смех! – отвлекали от правильного усвоения калорий и грозили случайным удушьем (непрожеванный кусок раз в жизни залетает в горло каждому сотому американцу), во время ходьбы на лыжах – сбивали дыхание, при бросании мяча в кольцо – ухудшали меткость (да-да, проводились исследования: меткость разговаривающих на 25 % ниже). Вся еда, прежде чем попасть в холодильник, регистрировалась компьютером, и компьютер немедленно показывал, сколько в ней содержится жиров, сахара, витаминов, углеводов, холестерола, клетчатки. Если какого-то нужного ингредиента не хватало, приходилось возвращаться в магазин и докупать. Дети приезжали к Антону на каникулы загорелые, молчаливые и непробиваемые, как орехи.