Владимир Соколовский - Антология современной уральской прозы Страница 21

— Нет, милейший Александр Борисович, — и тут они сворачивают с шоссе и останавливаются у закрытого шлагбаума. Откуда-то из ближайших кустов к ним спешит явно заспанный молодец, в южного типа хаки и матерчатой шляпе с опущенными полями. — Вы куда?

Марина, лениво потягиваясь на заднем сиденье, протягивает солдату пропуск. Тот зыркает глазами в бумажку, переводит их на Марину, зырканье сменяется затравленностью и тоской. — Проезжайте, — и машет рукой в сторону кустов. Шлагбаум медленно поднимается, Саша берется за руль, они трогаются и начинают плавно ехать под гору по прекрасной асфальтовой дороге.

— Так что все же здесь? — не удержавшись, спрашивает он. — Правительственные дачи, — всё так же лениво потягиваясь, объясняет Марина, — мы сейчас доедем до дома обслуги, а там пойдём пешком, но сами дачи ты увидишь.

— Да, ковровая дорожка прямо в море, — не отрываясь от руля, бросает Саша. — И никого, — добавляет Марина.

— Ну и чёрт с ними, — говорит он и видит, что по правую сторону от машины начинается высокий забор из колючей проволоки.

— Приехали, — останавливает Александр Борисович машину прямо у единственного подъезда трёхэтажного дома. — Ты к тетке зайдешь?

Марина молча берет канистру для воды и скрывается в доме, а они начинают выгружать свой скарб. Сумка с едой, ещё одна сумка с вещами, его ласты и маска, Сашины ласты и маска, Маринины ласты и маска, его подводное ружье, Сашино подводное ружье, Машкин надувной матрац. Сашин надувной матрац, Маринин надувной матрац, у него надувного матраца нет. А вот и Марина возвращается с полной канистрой, да ещё пластиковым пакетом, полным фруктов, теперь вниз, пешочком, не торопясь, смотри только под ноги, встречаются змеи, ползают мрачные герпеты, хватают зевак за пятки, так что будь внимательней, жарко, очень жарко, идти с полчаса, но они идут, смеются, переговариваются, Машка пыхтит и тащит сумку с вещами, они — всё остальное, уже не похоже на пикник, экспедиция, обживание неведомых земель, фронтир, прорыв на Запад, какие здесь бабочки, парусники, махаоны, чёрные аполлоны и всякая прочая чешуекрылая тварь Божья, и цикады, цикады! А вот здесь кто-то жил, кто-то и когда-то, остатки фундамента, два зачуханных кипариса, одичавший, ссохшийся виноградник, пеньки на месте вырубленного яблоневого сада, осыпавшиеся ирригационные канавки, что это? — Татары жили, — объясняет Марина, меняя сумку и матрац местами, — до выселения, богатое место, говорят, было, — и снова начинает шагать по узкой тропинке под гору, внимательно поглядывая под ноги: кто знает, вдруг герпеты так и шастают? Он идет вторым, за ним Саша, Машка тянется последней, устала, высунула язычок, щен, умаявшаяся собачонка, Марина же идет плавно и спокойно, покачивая красивыми, округлыми бёдрами, привыкла с детства по таким тропинкам шагать, сейчас выбралась из Москвы и довольна, да и потом, кто знает — вдруг в последний раз? Вдруг всё это не снится и действительно вскоре будут и Бостон, США и Брисбен, Австралия, и много лет спустя, поздней австралийской весной, то есть в самом конце заунывной российской осени, они с Сашей спустятся к океану и вспомнят его, смотря на то, как луна отражается в беспокойных и бесконечных волнах? Тропинка ещё раз резко ныряет под гору, и вот уже бухточка, маленькая, крохотная, естественно, что безлюдная, крупная галька, скатившиеся со скал валуны, если пьян, то можно и ноги поломать, тут надо влево, помнится, там было хорошее местечко, да вот оно! Они начинают копошиться, отдых — дело серьёзное, надо натянуть тент, солнце печёт жутко, без тента никак, надо поставить канистру в море, да так, чтобы не унесло, надо убрать продукты в тень (тент-тень, тень-сень, только пересвист птиц уже где-то там, в зарослях у подножия ближайшей скалы), всё сделали? Всё. Можно и в воду. Ух!

Пока ещё без ружья, только в ластах, наперегонки с Мариной, этой женщиной-дельфинихой, нет буйков, вода прозрачна до невозможного, такой воды не должно быть просто потому, что так не бывает. Александр Борисович с дочерью плещутся у берега, а они туда, в открытое море, он уже устал, ему тяжело и немного жутковато, а ей хоть бы хны, спокойно, мощно, размеренно, наяда, Венера, Афродита пенорожденная, крымчанка-гречанка, Маринка-малинка, тело в воде ещё более загорелое, только из-под сбившейся верхней ленточки заметна белая полоска кожи, тяжёлая округлая грудь с большим коричневым соском. Он не выдерживает, переворачивается на спину, качается на волнах, прикрыв глаза от нестерпимо яркого солнца. — Поплыли обратно? — спрашивает Марина. — Только потихоньку.

Она плавно, без брызг, разворачивается и так же мощно гребет к берегу. Ускользает стремительной рыбой. Кефаль, пеламида, никогда не виданная здесь морская щука-барракуда. Скользкая мурена, жесткая и великолепная большая белая акула, «Корхиродон корхиродонус», она же «Белая смерть», таинственная акула-людоед. Маринка-малинка, наяда, Венера, Афродита пенорожденная, белая полоска кожи, тяжёлая округлая грудь с большим коричневым соском, одиноко и случайно выпавшая из купального бюстгальтера, из этой узенькой красной ленточки, перехлестнувшей тело.

— Ну и долго же вы, — с объятиями встречает их улыбающийся Александр Борисович.

— За ней разве угонишься, — он в отчаянии машет рукой. — А мы с Машкой пока тут, у берега...

— Не пора ли перекусить? — спрашивает Марина, насухо вытершись большим махровым полотенцем.

— Отчего же, — разводит руками Ал. Бор., — после первого купания это самое милое дело — перекусить!

— Маша! Вылезай из воды! — кричит Марина, а потом: — Отдохните немного, мальчики, сейчас что-нибудь приготовлю...

Большой парусник-подалирий планирует на разложенные аккуратненькой кучкой только что вымытые помидоры, а потом перелетает к такой же аккуратненькой кучке абрикосов.

— Интересно, — вдруг спрашивает он, — в Бостоне есть абрикосы? — В Бостоне всё есть, — со смехом отвечает Саша, а Марина добавляет, не обращаясь ни к кому конкретно: — Что же будет?

— Всё будет о’кей, — прожевавшись, мрачно изрекает Александр Борисович.

— Знаете, ребята, — говорит он, чтобы переменить тему, — у меня послезавтра день рождения, не придумать ли что-нибудь? — Вот это да! — удивляется Марина. — Вот это совпадение. — В чём? — Просто Крым, море, день рождения... — Ну, упаси, Господь, от таких совпадений, уже было. — Пойдём в ресторан, — говорит Саша, — да не куда-нибудь, а в «Кара-голь», вступим в долю и пойдём? — и он подмигивает им с Мариной, а Машка, доев последний абрикос, опять быстро ушмыгивает к воде.

Действительно, упаси, Господь, от таких совпадений, а потому перебросим на заржавленной проволочке несколько небольших деревянных кругляшков. Не всё ведь идти вперёд, можно и назад, только тогда уже не одна развилка, а две, да и то — пока, а там: кто знает? Несколько кругляшков — это несколько лет, значит, женился он столько-то деревяшек тому назад. Да, да, всё та же, единственная и неповторимая, предложение на седьмой день знакомства, под утро, в общежитской комнате её подруги, подруга на соседней койке, тоже не одна, так, студенческая гулянка, можно и скопом, скопом, но без групповухи, до этого тогда ещё не дошло, тогда, не потом, но это вне, за рамкой, за кадром, просто две пары, одна на одной койке, другая, соответственно, на другой. Зайчик, прядущий своими длинными серыми ушками, ладненькая такая, замуж, говорит, отчего бы и нет? А через год, через один скромный деревянный кругляшочек — вместе на море, сюда же, в Крым, он-то вообще впервые, если не считать, конечно, детства, только кто его, детство, считает?

Дурная была поездка, игла постоянно под лопаткой, игла, спица, заноза, особенно под вечер, пора отдыха, пора любви, полная апатия, плоть не шелохнётся, лишь представишь себе это липкое, чужое тело. А зайчик ничего, улыбался зайчик, ушками прядал, глазки строил, ножки показывал. И тогда-то, в ту самую поездку, это совпадение, Крым и его день рождения. Они уже знакомыми обзавелись, из Белоруссии парочка, из Минска, да с ними ещё одна девица — двоюродная сестра половины парочки (вот только какой?). С утра умахали на пляж, на дальний, на катере, взяли с собой сухого вина, бутылочку коньячка, жена бутербродов наделала, день рождения ведь, надо, чтобы всё, как у людей, чин чинарём, так, как должно (Марина с Сашей опять пошли в воду, Саша, в маске и с ружьем, поплыл к камням), день начался тихо, спокойно, а к обеду шторм, плюнули на всё, решили ещё на пляже покантоваться, а вот к вечеру — столик в ресторане заказан, да и странно, как это так, на юге, в день рождения, да в ресторан не сходить? Сухое допили, принялись за коньяк, потом пошли плавать, долгое и нудное нанизывание слов (Марина что-то кричит Машке, видимо, чтобы не уплывала от берега), карты достали, никогда не любил играть в карты, а тут ничего, всё равно делать нечего (ничего-нечего), пьют коньяк, поздравляют, двоюродная сестра половины парочки ему глазки строит, лет двадцать, тоже этакое общее женское место, опять игла под лопаткой, опять ноет, кровь с металлического кончика капает, кап-кап, кап-кап, вот пришел палач, вот достал топор, вот топором взмахнул, а шторм всё сильнее, уже белые буруны на волнах, пляж заливает, не пойти ли в сторону?