Алесь Кожедуб - Уха в Пицунде Страница 21

Лавринович захохотал и осекся.

— Хороший анекдот, — приподняла бровь пани Ирина. — Курвы — это путаны? А густо выходят они на улицу в девять вечера?

— Правильно.

Иван Степанович растерянно смотрел на Шафранского, вытирая платком багровую шею.

— Ничего, — улыбнулся тот, — анекдот — он и есть анекдот.

— Я слышала — вы знаменитый фотомастер, — как бы в шутку прильнула к Козелькову пани Ирина. — И очередь на фотопортрет — до Минска…

— Ну-у… — Сергей вздрогнул от прикосновения упругой груди, — для вас никакой очереди…

— Я не шучу.

— И я серьезно. Приходите хоть завтра.

— Во сколько?

— После обеда я в лаборатории… а лучше в конце рабочего дня.

— Как скажешь, мой господин, — шепнула пани Ирина — и засмеялась.

Козельков с тревогой посмотрел в сторону Шафранского. Тот рассказывал редакционному начальству о нехватке нефти в республике.

«А вдруг?.. — глотнул полстакана Козельков. — А, парень? Кажется, то самое? Такой женщины у тебя еще не было…»

Назавтра Сергей думал только об одном: придет ли? Приготовил бутылку «Киндзмараули», в большую вазу наложил с верхом яблок, груш, слив, камеру зарядил цветной пленкой, прибрал в лаборатории.

После вчерашнего фуршета народ в редакции не засиживался. Заглянул Иван Степанович:

— Ты здесь, Козельков? Слушай, не мог бы подежурить сегодня? У Алехновича ребенок заболел.

— Про отгул не забудете? — напустил на себя недовольный вид Сергей.

— Прибавишь к отпуску, — махнул рукой редактор. — Кстати, как тебе наш демократ?

— Шафранский? Далеко пойдет.

— Быстрее бы он шел в свое далеко. Только к одному начальнику привыкнешь — нового присылают. Сдается мне, другая порода начальников пошла. Раньше в комсомольском инкубаторе выращивали, теперь в банке, что ли?

— Почему в банке?

— Да галстуки эти попугайские, жены в брильянтах… Не, другие начальники. Сожрут и косточек не выплюнут.

— По мне — и раньше такие же были. Но о нашу Вандею не один демократ зубы сломает.

— Что? Какая Вандея? — заморгал глазками Иван Степанович.

— Да так… Я больше женщинами интересуюсь, чем их мужьями.

— Ох, смотри, Козельков! — погрозил пальцем редактор — и подмигнул.

Козельков придирчиво оглядел себя в зеркале на стене. Похоже, ни одна живая душа не узнает о визите высокопоставленной фотомодели. Под ложечкой засосало, затылок покалывало холодными иголками. Охотник почувствовал запах зверя. Нет, не так: зверь почуял запах дичи. Вот ради этих мгновений и живешь. А фигура у пани Шафранской — в глазах темнее.

Дверь без стука отворилась. В проеме, не переступая порог, стояла Ирина. На Сергея смотрела иная жизнь. Лицо его опахнула морская свежесть, и запах незнакомых духов рассказал о прохладной густоте тропической ночи, о шелесте пальм, о музыке океана…

— Что это у вас пусто в редакции? — Ирина вошла в комнату. — А ваша дверь последняя. Стою и боюсь браться за ручку: вдруг закрыта…

— Ничего не надо бояться, госпожа. Сегодня здесь все в вашей власти.

— Я люблю власть.

Ирина медленно подошла к Сергею. Черные глаза вдруг заполнили все пространство. Сергей под их взглядом стал уменьшаться, таять, пока не утонул полностью. Мягкие губы раскрылись, язык властно раздвинул зубы. Гибкое тело под его рукой напряглось — и обвяло.

— Я тебя хочу, — прошептал он.

— Я тоже…

Сергей, не разжимая объятий, окинул глазами комнату: стол у стены, табуретки, раковина для промывки пленки и фотографий. Ни дивана нет, ни раскладушки, унес на днях в общежитие… О чем ты целый день думал, остолоп? И вдруг заметил в углу несколько стопок подшивки их «Нарочанской зари». С этой подшивкой Козельков воевал давно. Все кладовки в редакции забиты ею до потолка, пришла очередь рабочих помещений. Сергей поначалу выбрасывал стопки газет в коридор, потом плюнул. Свежие экземпляры газеты подбросили и сегодня.

Сергей подхватил Ирину на руки и отнес в угол на подшивку.

— Подожди, — оплела она его руками за шею, — костюм сниму… Фотографироваться ведь можно и без одежды?

Он осторожно поставил ее на ноги и стал расстегивать молнию на юбке.

— Дверь закрой.

— И правда…

Ирина раздевалась, красуясь, поворачивалась боком, спиной, переступала длинными ногами.

— Не надо, — остановила она, когда он торопливо схватился за ремень на джинсах, — я сама.

Он принял ее игру, отдался нежным рукам и губам. Но в какой-то момент не выдержал, грубо сжал ее и бросил на газеты. Она застонала, закусив губу…

Отдышавшись, они пили вино, не спеша одеваться. Ирина всунула ноги в босоножки, встала перед белым экраном из парашютного шелка, который Сергей добыл у десантников.

— Ну что, мастер? — закинула она руки за голову, чтобы приподнялась тяжелая грудь.

— Момент, — взял Сергей камеру.

Он снимал, не жалея пленку. Фигура у Ирины была хорошая, но уже далеко не девичья. И Сергей больше наводил объектив на лицо, на котором горели черные глаза. В их глубине играли сполохи, от которых когда-нибудь человек превратится в пепел. За сполохами всегда бьют молнии, он это знал.

Сергей нажимал и нажимал на затвор, боясь, что сполохи на пленке не проявятся.

— Хватит, — наконец опустил камеру Сергей.

В зеркале на стене он видел, как Ирина одевается. Она нагнулась за трусиками, и Сергей ахнул. На белых полукружьях крепкого зада отчетливо читались черные буквы: «Нароч… заря».

«Что значит свежая краска!» — вгляделся он в зеркало.

Руки сами взялись за камеру. На щелчок затвора Ирина оглянулась, улыбнулась, выгнула спину.

— Хороший будет снимок?

— Отличный! Вот так стой, не поворачивайся…

Сергей щелкнул еще раз, крупно взяв в кадре один зад с надписью.

— Смотри, чтоб муж снимков не увидел. Он у меня ревнивый.

— Я себе не враг, — осторожно положил на стол камеру Сергей, глубоко вздохнул. — Где он сейчас?

— По району поехал. Когда будем снимки смотреть? Позаботься, чтобы в следующий раз условия были не такими антисанитарными.

Она обвела взглядом лабораторию, и брезгливости в нем Сергей не заметил.

— У моего друга дом на озере. Поедем? — сказал он.

— Конечно, и обязательно на служебной машине мужа.

Они расхохотались.

На следующий день Козельков в редакцию не спешил. Отдежурив ночь, на работу вообще можно не являться. Но в десять часов примчался Лавринович.

— Тебя Шафранский ищет. Сказал, чтоб из-под земли достали. У шефа, бедного, лысина вспотела. Натворил чего-нибудь?

— Не знаю, — в животе у Козелькова неприятно похолодело, — может, последний номер газеты не понравился.

— За газету одному редактору влетело бы. Ну, признавайся.

— Если не вернусь, считайте меня коммунистом, — хлопнул Гришу по плечу Козельков. — Шерше ля фам, господа!

— Ля фам, ля мур… — бурчал сзади Гриша. — Нет, чтоб рассказать как другу.

— Козельков? — взглянула на него, как на утопленника, секретарь в приемной мэра. — Проходите.

Шафранский не встал из-за стола, не подал руки, сидел, ссутулившись, постукивал сигаретой о пепельницу.

— Значит, так, Козельков… Через двадцать четыре часа чтоб и духу твоего не было в городе.

«Прочитал! — с облегчением выпрямился Козельков. — Разобрал-таки надпись на заднице жены! А ведь это не так просто. Зеркало подставлял? Но краска какая хорошая, до ночи продержалась!»

— Подавай заявление, собирай манатки — и геть из района на все четыре стороны. Узнаю, что ты где-нибудь поблизости, — раздавлю, как жабу. Понял? Сутки даю, чтоб тобой здесь не смердело.

Козельков с усмешкой смотрел на него, но Шафранский не поднимал глаз.

— С Ириной проститься можно? — спросил Сергей.

— Что?! — подскочил Шафранский. — Да я тебя… Убью, сволочь!

— Из газового пистолета? — поинтересовался, поднимаясь Козельков. — Или автомат имеется?

— Во-он! — заревел Шафранский. — Вон из кабинета, подлец! В ногах будешь ползать…

Дальнейшего Козельков не слышал. Спокойно вышел, аккуратно закрыл двойную дверь, подмигнул секретарше, которая видела в нем уже не утопленника — вампира:

— Поставил мэру автограф, но ему не понравилось. Узнайте при случае, почему надпись не подошла.

На работе, никому ничего не сказав, он закрылся в лаборатории, проявил пленку и отпечатал снимки. С последнего негатива сделал десять фотографий.

Написал заявление об увольнении, внимательно прочел, исправил ошибку в собственной фамилии — вместо «з» рука вывела «б». Бросил в сумку две камеры, вспышку, линзы и бленды, катушку с пленками, кипятильник и остатки чая. Не много же он барахла накопил. Зашел к Ивану Степановичу, положил на стол заявление.