Алан Силлитоу - Начало пути Страница 21

Не враз ей удалось это подстроить, потому как нечего было мне пришить. Был я парень, как говорится, трезвый, рассудительный, любил бродить по дому, разглядывать картины, а при случае и порыться в стариковой библиотеке. Старик души не чаял в собаках, и несколько собак всегда слонялось по всему дому. Иногда с нами на прогулки ходил рыжий сеттер. Собаки хороши, когда от них толк, но я все равно против них ничего не имел. На день рождения, когда старику стукнуло восемьдесят один, какой-то его правнук прислал ему йоркширского терьера — уж наверняка для того старался, чтоб старик отписал ему побольше. От такого внимания наш Перси прослезился, и собачонка эта стала самым дорогим его сокровищем. А по правде сказать, несносная была сучка. Бегает всюду, пачкает, а что всего хуже — невзлюбила меня. И кто ее знает почему. Я-то ее не трогал, бывало, иду за Перси, чтоб на прогулку его везти, она и давай на меня лаять и сразу пятится, а я на нее и не гляжу.

Раз она щелкнула зубами возле самой моей лодыжки, и я подумал: ну нет, хватит. А все равно ее не трогал, шел и шел. И тут она вдруг цап меня зубами. Да так больно. Я хоть видел: мимо Одри идет, но не удержался и наподдал ей ногой… Надо бы мне совладать с собой, не обратить внимания или, может, посмеяться, а я обозлился, наподдал шавке под зад. Она так и отлетела в другой конец коридора, откуда раньше выскочила. Может, тем бы и кончилось, да на беду она такой визг подняла — на весь дом. Уоплоуд был в соседней комнате. Он иногда бывал туг на ухо, а тут, как назло, все услыхал. И давай орать, будто его режут. Я вошел, спрашиваю, что такое.

«Собачка! — кричит. — Что с собачкой?»

Я говорю — мол, я шел мимо и нечаянно на нее наступил, да он не поверил, позвонил и давай всех звать. И грозится: коли не дознается — всех уволит, ну, а Одри Бикон эдак спокойненько и рассказала ему, что видела. Мне велели убираться вон. Перси держал на руках свою дорогую собачонку, чуть не плакал, а на меня и не поглядел. Я ему показываю — вот, мол, следы зубов на лодыжке, вот штанина разодрана, а ему хоть бы что. Я и ушел оттуда с четырьмя фунтами в кармане, надо было искать другую работу.

Вытащил я из мусорного ящика вчерашнюю газету, смотрю — началась война. Место я нашел быстро. Тут мне пригодились водительские права: меня взяли шофером — развозить хлеб из пекарни по городским булочным. Теперь наша семья всегда была с хлебом, каждое утро я забрасывал домой три-четыре буханки получше. Только вот беда — не умел я думать. Да и сейчас не умею, разве что за последние годы опыту прибавилось, много чего понял. Жизнь ведь как устроена: кто не думает, тому в нашем мире худо приходится. Раз не умеешь думать, стало быть, никогда не станешь такой, как другим надо, а это худо — либо для тебя, либо для них. Может, я еще найду какую-то среднюю дорожку, чтоб ни другим не вредно, ни себе… вот тогда, каков я ни есть, уж свое возьму.

Солнце согрело нас. За разговором мы выкурили все мои сигареты. Это было все равно как слушать радио, а ведь радио у меня не было, я его оставил матери. Машина делала миль сорок в час, миновали Стамфорд. Утро было уже в разгаре, и я тоже катил полным ходом и одну за другой обрывал бечевки и нити, что связывали меня с прошлой жизнью. Спасибо еще, что их хватило надолго, ведь теперь они улетали назад и, кажется, обрывались уже навсегда. Пока Билл молчал и собирался с силами, чтобы рассказывать дальше (наверно, от этого на его озабоченном лице прибавится морщин — ведь конец истории уже не за горами), я с грустью думал о Клодин, о том, что все еще люблю ее. Как-никак у нее будет от меня ребенок. Вот приеду в Лондон и напишу ей длинное пылкое письмо. При мысли, что все идет по плану, я улыбнулся, но только чей же это план? Я задумался об этом, и вдруг в радиаторе что-то взорвалось.

— Стой! — крикнул Билл Строу. Я послушался, выскочил еще прежде него и поднял капот — как там жива моя красотка? — Воды нет, — сказал Билл. — Вся испарилась. До капельки. Ты что ж, вовсе в машинах не смыслишь?

— Дня два назад радиатор был полный, — сказал я.

Он схватился за голову.

— Тогда что-то неладно.

— Ты бы хоть раз меня порадовал.

— Будет чем, так и порадую. Иди поищи воду, а я здесь обожду, — сказал он. — Только дай сигаретку, чтоб скоротать время.

Я протянул ему последнюю свою сигарету и пошел. Когда я прошагал по шоссе с четверть мили, меня обогнал грузовик, из кабины мне улыбнулся и помахал Билл Строу. Грузовик умчался. И я подумал: не видать мне больше этого Билла как своих ушей. И конца истории не услышу. При такой скорости он быстро домчит до Лондона. Как нажито, так и прожито. Так уж оно повелось на дороге.

Я шел еще полчаса, а ни заправочной станции, ни жилья все не было. Шагал я быстро, а от малейшего усилия меня всегда прошибал пот, оттого я и не полюбил тяжелую работу — терпеть не могу потеть. Мало того, что от тебя разит, еще, глядишь, вместе с потом из тебя утечет что-нибудь такое, без чего и жить нельзя. Но скоро идти стало приятно. Справа от меня, совсем рядом, с грохотом проносились машины, но я поуспокоился, сбавил шаг. Сквозь их шум слышались голоса птиц, ветерком наносило запахи полей — каким же свободным можно быть, если всеми потрохами не прикован к машине.

Вдалеке кто-то шел мне навстречу, и я подумал: спрошу-ка, где тут взять воды для радиатора. Скоро я разглядел, что лицо вроде знакомое, — оказалось, это Билл Строу тащит канистру с водой.

— Я решил, тебе полезно прогуляться, — сказал он. — Разве это дело — столько часов гнешь спину за рулем, надо ж ноги размять. А пройдешься — и машину будешь вести лучше. И для печенки полезно. Ну, пошли, дадим напиться нашей коняге.

Мы зашагали назад.

— Ты верно, думал, я тебя бросил? — со смехом спросил он и протянул мне пачку сигарет. — Закуривай! Я взял со стойки, когда он глядел в другую сторону. Да бери, ничего. Можешь за них заплатить, когда поедем мимо. Я все равно обещал вернуть канистру. Очень услужливый малый. Коли нужен бензин, давай купим у него, просто ради доброго отношения.

— У тебя уже все наперед решено.

— Нет еще, — сказал он, думая о чем-то своем, — но скоро решу.

— Скажи поясней.

— Спроси меня через три месяца.

— Господи, да где ж, по-твоему, мы тогда будем?

— Сдается мне, у черта на куличках. А ты как думаешь? — Не знаю. Я сам себе хозяин.

— Ты вроде говорил, ты страховик. Я, понятно, не поверил, не та у тебя машина.

— Я тебе после объясню, — сказал я, — когда про себя дорасскажешь.

— Теперь недолго осталось, вот только запустим эту проклятую машину. Я ее, голубушку, налажу, хотя она у меня дорогое время с мясом отрывает.

Я налил воды в радиатор, опустил капот, и мы поехали. Над носом поднимался пар, и я думал, это еще не остыл радиатор, но Билл умел смотреть правде в глаза и сказал, этого быть не может: пока мы ходили за водой, машина уже сто раз могла остыть. К тому времени, как мы доехали до гаража, радиатор опять был пуст. Я легко впадаю в отчаяние, и тогда, глядя на радиатор, чуть не плакал, думал, может, бросить машину да двинуть пешкодралом на ближайшую железнодорожную станцию. До дому ведь всего несколько часов езды.

— Что ж, валяй, если хочешь, — сказал Билл Строу, когда я с ним поделился этими мыслями. — Да только зачем? Поломка-то пустячная.

— Впрямь пустячная?

Он протянул мне раскрытую ладонь.

— Давай пять монет… нет, лучше десять, и будет полный порядок.

Я прилепился к нему — уж очень меня зацепило, как он рассказывал про свою жизнь, и такой он становился уверенный, едва машина начинала барахлить, а она теперь почти сплошь барахлила. Но при всем этом я человек суеверный и недоверчивый — и поневоле думал: может, не будь его, машина вовсе и не подвела бы. А все ж десять шиллингов я ему дал.

— Ладно, попробуй что-нибудь сделать.

Я прислонился к машине, он остерег меня напоследок: мол, не больно на нее дави, не то провалишься внутрь — и ушел. Вернулся он с канистрой воды, изоляционной лентой и пакетиком жевательной резинки — все это он купил у хозяина гаража. Резинку мы мигом принялись жевать, она мерзко отдавала мятой и мало-помалу заглушила дым сигарет и вкус свежего воздуха, а я уже стал к нему привыкать с тех пор, как выехал из дому.

— Дай-ка сюда резинку, — сказал Билл, и я с радостью все ему отдал.

Он размял ее в пластырь, залепил им дырку в радиаторе и еще закрепил липучкой.

— Пока продержится, — сказал он, выпрямился и залил в радиатор воды. — Ну, а мы до Лондона обойдемся и так. Это полезно для желудка, особенно если ты через полчасика угостишь нас обедом.

— Угощу, не сомневайся, — сказал я, и мы снова двинулись в путь.

Он зажег две сигареты, одну дал мне и стал рассказывать дальше:

— И вот раз остановил я свой хлебный фургон у парка и половину груза скормил птицам и уткам. Я был не вовсе дурак, не думай: до того я заехал домой, оставил там хлеб на сегодня и чтоб еще на несколько дней хватило, велел матери завернуть его в полотенца. Потом поехал назад в пекарню и сказал, что ухожу от них. Хозяин сказал — он позовет полицию, а я только расхохотался. Он подумал — я малость сбрендил, выдал мне мой заработок, только вычел фунт за хлеб, который я скормил птицам и рыбам. Зима была свирепая, всюду лед, сугробы, а я видеть не могу, когда живая тварь голодает.