Владислав Булахтин - Девушка, которой нет Страница 21

Как ни старалась Фея, связки слов так и остались у нее на хребте:

– Большинство умерших, как бабочки, выпорхнут сюда и быстро тают, увязая в тине собственных страстей. Старики, дети, наркоманы, самоубийцы-однодневки. Даже здесь они остаются недееспособными призраками. Их иллюзии – дым.

Все точно так же, как при жизни. Немногие, почувствовав правила игры, готовы устоять в этом мире, способны диктовать свои условия, плести вокруг себя паутину миражей и цепляться за них. Немногие из немногих надолго остаются целой мыслящей единицей.

Чаще иллюзия сильнее человека. Она может дать ему все для того, чтобы сломить сопротивление памяти и идентификацию души с чем-то сугубо индивидуальным – мыслями, переживаниями, болью…

Иногда Фея стряхивала гипноз звучащей речи и пыталась говорить так, словно жизнь продолжалась:

– Что-то я не понимаю, дядя Викентий: если я самостоятельно порешу себя, нажрусь таблеток – у меня получится пожить еще чуток?

– Спасут тебя. Инерция жизни. Тонны твоей индивидуальной энергии, которая не может сразу исчезнуть, корректируют естественные законы.

– А если я снова таблеток похаваю?

– Вновь спасут. Но каждый раз сложнее выстраивать образ своего мира, своих воспоминаний. Конструкция вокруг тебя усохнет до размера спальни или больничной палаты. Тебя будут пожирать разочарования, страх, сомнения о чем-то, чего ты уже не сможешь осознать. Наконец, ты останешься просто сгустком этих чувств – без имени, без мыслей, без судьбы…

– А если я сейчас пойду куплю билеты в Непал? Запрусь от этого бреда в каком-нибудь тибетском монастыре? Это тоже мое воображение? Как я могу вообразить Гималаи? Я и на Кавказе-то не бывала…

– Я же объяснял. Это такой же материальный мир.

– Параллельный?

– Пусть будет параллельный – засыхающая мыльная пена на мире живых.

– То есть мы призраки? «Другие»? Как Брюс Уиллис в «Шестом чувстве»? Охладевшие шастаем по свету?

– Фея Егоровна, я уже сто раз объяснял – не призраки, не тени, не зомби. Тебя ни на полграмма не осталось в мире живых. Ты не можешь вернуться туда. У нас своя Вселенная. В ней, – Викентий Сергеевич развел руками, – происходит процесс твоего умирания.

– Родителей я могу увидеть? – Она вспотела, лицо болезненно искривилось, захотелось упасть в обморок или забиться в истерике.

Он пожал плечами:

– Конструкции твоего воображения уникальны. Ты можешь управлять ими, но они будут сопротивляться твоим активным действиям. Мир будет стягиваться вокруг тебя, мельчать. Очень скоро для тебя не останется ни родителей, ни подруг, ни Гималаев, ни брянских лесов. Даже МКАД будет недосягаема.

Фея попыталась улыбнуться:

– Я уже поняла, что постепенно исчезаю. Вы тоже?

– Увы. Сначала мир привычен-подробен. Он постепенно теряет вес. Исчезают ненужные детали. Осталось только то, что определяет усыхание моего «я», – эта комната, эта тетрадь, эта борьба против необратимости, против смерти…

– Смерть и борьба – дьявольские фетиши мужчин. Зачем эти погребальные игры?

– Управлять изменениями реальности необходимо. Возможности усопших стремительно растут – мусор всего происходящего здесь просачивается в мир живых. Тот набухает фантазиями покойников, которые оборачиваются всеобщим брожением умов, кризисами, дьявольски серьезным или несерьезным отношением к жизни и грустью о несвершенном. Чем угодно – вплоть до надписей на стенах, залежей окурков на шпалах и молчаливых воплях «все неправда» на лицах…

– Почему это происходит?

Мрак за окном начал смягчаться предрассветными сумерками.

– Молодежь активная пошла. Все к жизни как к сиське – после смерти очень грешат желанием жить. Барахтаются среди иллюзий, обуреваемые страстями и страстишками. Возносятся на пьедестал или наводят сексуальный, наркотический угар. Поизобретательнее – матрицу какую-нибудь сконструируют или семь кругов ада…

Фея перебила:

– Так чего, все эти выдумщики – здесь? Мы с ними одну зону топчем?

– Здесь. Но чем изощреннее иллюзия, тем сложнее она досягаема. Если к Титову, с его безобидными музыкальными магазинами, вы спокойно попали через обыкновенный московский подъезд, то талантливый фантазер, навоображавший драконов, ведьм или какую-нибудь нацистскую империю зла, находится где-то на периферии. Скорее всего, в его прежней квартире путь только начинается…

– А Ленка? Моя иллюзия? – Фея с надеждой уцепилась за теплокровное имя своей подруги.

– Возможно. К своему сюжету ты могла приспособить подходящую иллюзию, – грустно согласился Викентий, – чтобы на нее переложить часть вины за свою работу.

– Для чего эта работа? Зачем кого-то искать? – словно анкетируя, равнодушно продолжала Фея.

– Люди, воспользовавшиеся непрочностью этого мира, сумевшие сделать свою энергию устойчивой к его влиянию, образуют вокруг себя метастазы нового жизненного пространства, раковую опухоль, к которой тянутся и живые, и мертвые. Архипелаги новых пространств устроены хаотично, бессистемно, но чутко подчиняются воле умерших людей, их образовавших. Они расширяются, отовсюду черпают энергию, грозят сформировать новую реальность, способную заменить и этот, и любой другой мир.

Фея усмехнулась:

– А вы типа борец?

Викентий Сергеевич кивнул плешивой головой:

– Практически единственный. Вот уже несколько лет со дня моей смерти вербую добровольцев, обучаю. Но они, увы, недолговечны…

Воздух вокруг теплел, наполнялся красками. Лицо Викентия Сергеевича оставалось сумеречно-безжизненным. Фея встала с табуретки, пыль радостно взметнулась с пола:

– Я так и не въехала – нa-фи-гa?

– Ответственность перед живыми. У меня там, – как о чем-то беспредельно далеком сказал Викентий, – сын. Я старался быть счастливым. Я любил жизнь. По-прежнему люблю.

Удивительно было слышать такие слова от столь уродливого субъекта.

– И чего? Вы можете что-нибудь изменить, обрабатывая непокорных жмуров? Потрошить их, как Титова?

– Методы не от меня зависят. Я просто зажигаю искру. Есть помощники. Те, кто поверил. Часто бестолковые. Я вообще из этой комнаты выйти не могу – за порогом тьма.

– Вот как? Крепко же оккупировал вас здешний мир. Не хочет, чтобы вы правили его несмелой рукой.

Викентий Сергеевич не ответил. Уткнулся в свою тетрадку и сухо спросил:

– Ты готова помогать мне? Ты уникальна. Одиннадцать лет. Даже больше. Столп. Стержень. Ты спасешь этот мир.

– Или переверну его на уши.

– Или…

U2: «One»

В этот раз вышли на него по его же инициативе. Соскучившись по настоящей работе, Кратер попросил подыскать Заказ старого знакомого – пожилого мужика, завязавшего с темным прошлым и теперь вместо прежних разборок развлекавшегося квазаром с молоденькими ссыкушками.

Оказия подоспела удивительно быстро – видать, не все еще в Москве упаковано «по закону». Клиент показался любопытным. Как говаривал Шрек: «Тролли, как луковицы, имеют много слоев». Проблема, о которой пел Заказчик, явно имела тройное дно.

Навскидку все просто – очередной бабник-аферист попал на бабки, которые одолжил из общака.

Но:

1) деньги взял на хорошее медоборудование;

2) отдавать не то чтобы отказывается, а элементарно тупит и посылает всех на небо за звездочкой;

3) личность не очень заметная, но с заметным прошлым – бывший эсвээровец и вроде как крутой (предыдущего курьера, прибывшего с «черной меткой», очень аккуратно порезал – подшить оказалось непросто);

4) не скрывается… будто просит пули.

– Живет в пентхаусе на мои деньги, – жаловался по телефону Заказчик. – Невменяем. Обещает мочить каждого, кто потревожит его покой, поэтому…

Что «поэтому» – Кратер и сам знал. Он обламывал таких ребят, перед которыми этот «Рэмбо» навсегда останется сопливым щенком.

Evanescence: «My immortal»

Свет нового дня развеивал тоску прозвучавших теорий. Пробоины множились на темных боках инфернальных фраз. Фея поинтересовалась:

– Откуда вы узнали всю эту шизоидную тягомотину?

– У меня тоже был учитель.

– Почему вы считаете, что загробный мир вторичен? И мы должны спасать славненький мир живых?

– Потому что здесь из нереализованных возможностей и желаний рождается хаос, который может пожрать всех и вся. Необходимо убеждать устойчивых мира сего, чтобы они прекратили цепляться за иллюзорное существование, чтобы они поняли – жизнь прошла, душе пора стать самоценной и обрести покой.

Пока солнце выползало к зениту, Фея задала еще кучу вопросов:

– Как я продержалась так долго?

– Феномен. Ты словно закодирована от исчезновения. Может, потому, что ты не научилась желать…

«Не феномен, а урод. Я не научилась жить…»

– Может, тебе нечего менять или ты обречена на то, что с тобой ничего никогда не произойдет…

– Дудки! Меня неделю конкретно глючит. Уже не вижу своего отражения…