Ирина Лобановская - Что мне делать без тебя? Страница 21

Всю неделю мальчик прожил в состоянии экстаза, близкого к безумию. Он не замечал ничего вокруг: ни изумленных глаз Дины, ни настороженных и изучающих — матери, ни усмехающихся и внимательных — отца. Он видел одну только Олесю, ее одну, и еще немного замечал то, что ей принадлежало и ее окружало: Полину, старенький "москвичонок", уроки литературы…

Мир вокруг него взорвался и исчез. Осталась единственная реальность — мы. Мы — это он и Олеся, Олеся и он, и ничего больше нет на белом свете. Они существовали вне времени и пространства, отдельно от людей, домов, деревьев. В мире, где жили они одни, не было учителей и экзаменов, родителей и уроков, в нем не было машин и автобусов, дождей и снега, Дины и Валерия, дорожек и шагов… В нем не нашлось измерений, и Карен погрузился туда так глубоко, что ему казалось: им нет пути назад. Они останутся с ней вдвоем, навсегда, и пусть все остальное будет без них. Они обойдутся. Ведь они — это так много, этого хватит на всю жизнь. Ты и я, ты и я — безбрежный, бескрайний, безопасный океан! Ничто не может вернуть их обратно, возвратить из настоящего, подлинного бытия вдвоем в небытие вместе с остальными. Ничто…

Карен грезил всю неделю. Он пребывал в блаженном состоянии духа, охватывающем каждого влюбленного в самом начале любви.

Олеся очень боялась встретиться с Кареном после того рокового вечера, когда она внезапно для себя, второпях, так опрометчиво поступила. Ее раскаяние было искренним, но недолгим. Стоило через день увидеть опять стремительно побледневшего Карена, как Олеся, испугавшись его очередного обморока, четко поняла: ей уже никуда не деться. Никуда не уйти, не спрятаться ни от этого мальчика, ни от самой себя…

К счастью, второго обморока не последовало. И удачно избежав опасности, Карен тотчас взял себя в руки. Отныне никаких эксцессов. Никто ни о чем не должен догадываться, даже проницательная Дина. В общем, мальчик отлично справился с поставленной задачей. Благодаря его хладнокровию, чуточку передавшемуся Олесе, в школе ничего не заподозрили. Волевой Карен положительно влиял на Олесю, панически боявшуюся себя выдать. Ее слабость неплохо уравновешивалась его выдержанностью, хотя ситуация становилась сложнее и сложнее день ото дня. Болезнь Валерия вызвала у Олеси новый приступ отчаяния и обострила едва успокоившееся чувство вины.

И вдруг директор нежданно-негаданно появился в школе, опровергнув утверждение Эммы, что муж разболелся всерьез. Его появление всех обрадовало — Малахова уважали и любили учителя и ученики. Обрадовало всех, кроме Олеси. Ее застывшее лицо и страдающие глаза привлекли бы внимание многих, но Валерий быстро догадался увести ее к себе в кабинет под предлогом выяснения организационных и учебных вопросов.

Олеся села на стул и тихо заплакала.

— Да ты сегодня не в форме! — дружелюбно, почти ласково сказал Валерий.

От его доброго голоса и нежной интонации Олеся зарыдала еще пуще.

— Откуда водицы столько взяла? Небось, много лет собирала? Тебе не идет, перестань, ты не княжна Марья и от слез, увы, не хорошеешь! Да ты мне нравиться больше не будешь, честное слово! И твоя волшебная косметика сейчас размоется!

Нет, все-таки общение с Глебом не прошло для Валерия даром.

— Французская… несмывающаяся… — улыбнувшись сквозь слезы, прошептала Олеся.

— Какая жалость! — посетовал Валерий, протягивая ей стакан с водой. — Купи себе что-нибудь попроще, тогда будешь бояться плакать. Посмотри на себя в зеркало, вся зареванная!

Олеся снова улыбнулась и с удивлением заметила:

— Ты изменился… Ты… как бы точнее сказать… стал сильнее…

— А это ты меня закалила, — грустно усмехнулся Валерий. — Возле тебя сначала бросает в жар, потом в холод без всякой передышки. Называется контрастный душ — лучший метод закаливания.

Олеся сникла.

— Я так виновата перед тобой…

— Вот только не надо о грехах! — досадливо поморщился Валерий. — Не начинай покаяния! Совершенно не твоя роль! Кстати, все лучшее в литературе замешено именно на чувстве вины. Шекспир, Достоевский, Гете… Учти как литератор. И давай договоримся с тобой об одном. Я все прекрасно понял и буду стараться сохранить вашу тайну. Попытайся тоже себя ничем не выдать: ты хорошо понимаешь, каким скандалом здесь пахнет. Ни мне, ни моей школе с ее престижем, ни тебе, ни мальчику этого не нужно. Он, между прочим, несовершеннолетний, ты хоть что-нибудь соображала? Остальное ты будешь решать самостоятельно. Я обещаю не мешать, не устраивать сцен и не досаждать звонками. Прошу лишь максимально сохранить в тайне ваши отношения для вашего собственного и моего спокойствия. Больше говорить на эту тему не будем. Только в критической ситуации, если таковая возникнет.

Олеся пролила воду на ковер и тупо уставилась на темнеющее, расплывающееся пятно, чувствуя себя растоптанной и оплеванной удивительным благородством Валерия.

Правда, директора хватило ненадолго. Он не удержался на высоте положения и, видя ее замешательство, иронически добавил:

— Ты ждала совершенно другого? А чего же ты хотела? Очевидно, совмещать меня с Кареном? Для любви втроем я вряд ли могу тебе пригодиться.

Олеся подняла голову и внимательно посмотрела Валерию в лицо. Едва заметная, злобная насмешка искривила его губы, делая Малахова некрасивым и отталкивающим. Виниться и каяться сразу расхотелось. Забиться бы куда-нибудь в темный угол и реветь, реветь, реветь до полного исступления и изнеможения, пока не иссякнут последние силы… Тогда можно просто упасть и заснуть, перешагнув таким образом этот ужасный, чересчур высокий для нее порог сегодняшнего отвратительного белесого дня.

— Как ты себя чувствуешь? — безразлично спросила Олеся. — Может быть, тебе стоило еще немного полежать?

— Нет, вполне достаточно, — убийственно вежливо ответил директор. — Все хорошо, и я приступаю к своим обязанностям. Итак, что у нас, Олеся Глебовна, произошло за мое отсутствие? Меня интересуют и дети, и их оценки. Что там сейчас в программе?

Олеся совершенно потерялась. Давненько директор не спрашивал с нее никаких отчетов и не разговаривал в подобном тоне. Ну что ж, придется привыкать. В конце концов, нельзя всегда быть в привилегированном положении. Валерий словно хотел лишний раз подчеркнуть, что теперь между ними существуют лишь служебные, сугубо официальные отношения, что отныне они — директор школы и преподавательница, и виноват в изменениях не Валерий, а только Олеся.

— За эту неделю… — робко начала она, но Малахов вдруг резко встал и подошел к окну.

— Прости меня, — глухо сказал он, не оборачиваясь. — Я, видно, совсем сошел с ума. Езжай домой.

Олеся, пошатываясь, с трудом переставляя ноги, вышла из директорского кабинета. Ее попытку подойти к Валерию и обнять его, как она всегда любила делать, он пресек минуту назад резким окриком:

— Не трогай меня, Олеся! Лучше меня не трогай! И езжай домой, я же просил тебя об этом! Твой мальчик давно стоит в почетном карауле у дверей!

Олеся остановилась у окна в коридоре и посмотрела на улицу. Карен действительно стоял, но не один. Олеся опустилась в кресло и дрожащими пальцами вытащила из сумочки строжайше запрещенную в школе сигарету. Плевать на все запреты! Тихо щелкнула зажигалка. Краем глаза учительница наблюдала сцену за стеклом. К Карену направлялась хорошенькая Дина Умберг, по пятам которой упорно плелась Люда Фомичева. Жаль, что ничего не слышно…

— Исчезни без следа! — неласково посоветовала Дина. — Или ты собираешься плеснуть соляной кислотой прямо мне в лицо? Где ты ее только находишь!

Люда ничего не ответила и остановилась в некотором отдалении, переминаясь с ноги на ногу.

Олеся улыбнулась. Поведение Люды удивительно напоминало манеру упрямого Карена тенью следовать за учительницей. Дина довольно решительно подошла к Карену, но возле него засмущалась, не зная, что сказать.

— Как поживает Сонечка? — спросила она наконец.

— Замечательно, — улыбнулся Карен, вспомнив, что как раз на днях мышка вернулась домой. — Просила передавать тебе привет.

— Спасибо, — тоже мило улыбнулась Дина. — Скажи, пожалуйста, Карен… — она на мгновение замялась, но потом собралась с духом и выпалила: — Почему ты совершенно не обращаешь на меня внимания? Разве ты не видишь, какие у меня глаза, волосы, пальцы? Видишь, какое у меня чудесное платье, какой темный красивый загар! Он совсем черный, посмотри! Ни у кого в мире нет такого загара осенью! Почему ты упорно не хочешь меня замечать?

Она высказала все разом, на одном дыхании, и в страхе замолкла, испугавшись и собственной дерзости, и непредсказуемой реакции Джангирова. Ее отчаянные, широко распахнутые глаза безуспешно пытались найти какие-нибудь следы волнения на смуглом лице мальчика, который ей безумно нравился.