Николай Фробениус - Другие места Страница 21

– Мы были смешные, носили длинные пальто, читали Ницше и считали, что Хёнефосс – малоинтересное место. Сразу после гимназии я уехал в Осло изучать философию. Я не знал в Осло ни души. И приехал сюда, переполненный надеждами. Я был уверен, что моя жизнь должна измениться. Бездонное одиночество. Вот единственное, что я вынес из философии. Меня подвел мой диалект. Нельзя рассуждать о Деррида на хёнефосском диалекте. Я бросил философию и начал заниматься в Институте журналистики.

– Там было лучше?

– Я ненавидел журналистику. С первого дня. Но ничего другого мне не оставалось. И я остановился на ней. Меня спасло упорство. Непоколебимое упорство. Я решил стать журналистом. Репортажи. Новости. Я сосредоточился на том, что мне меньше всего нравилось. На новостях. Мне они казались совершенно неинтересными. Это был вызов с моей стороны, я должен был добиться успеха в том, что считал совершенно бессмысленным.

– Что же такого бессмысленного в новостях?

– Их чересчур много.

– Но ведь ты хотел писать о новостях?

– Чтобы стать хорошим журналистом, я хотел овладеть тем, что мне нравилось меньше всего. Не уверен, что ты это понимаешь. Постоянная пустота ведет к злу, сказал мне один человек. Все новости казались мне пустыми. Не знаю, понимаешь ли ты, как это функционирует. Это своего рода слепота.

– Не понимаю.

– Должен сказать, что я стал хорошим специалистом по новостям. Работал в этой области несколько лет. Много ездил. Писал об автомобильных авариях, животноводстве, пожарах. Иногда на криминальные темы. Подозрения. Версии. Мы выезжали на место преступления ради хорошего заголовка, а не для того, чтобы узнать правду. В конце концов мне это надоело. Ведь я уже доказал, что могу. Писать об экономике гораздо интереснее, правда. Это уже настоящая журналистика. Мне это больше нравилось. Но и этому пришел конец. Слишком много было информации… Я не выдержал.

Роберт спросил у меня о маме, я сказал ему, что она лежит в больнице, и тут же пожалел об этом. Мне не хотелось говорить о ее болезни, во всяком случае с ним, почему-то мне казалось немного извращенным говорить с ним о ее болезни. Поэтому я сказал, то ничего серьезного. В ее болезни. Ничего серьезного. Пустяки, сказал я. Больше мы об том не говорили.

Мы ели пирожные, выпили еще эспрессо и минеральной воды. Рассказывали какие-то истории и засмеялись, когда Роберт пролил кофе на счет.

Мы ни разу не упомянули отца и ничего не сказали о нашем сходстве.

Попрощались на улице возле кафе. Шел мелкий дождь, из Дворцового парка на улицу сползал туман.

– Приятно было с тобой познакомиться, – сказал он.

– Будем держать связь.

– Непременно.

– У тебя есть мой номер телефона.

– Тогда мы еще поговорим, наверное.

– Да.

Я пошел по Драмменсвейен к центру, а он – к Хюитфельдтсгате. Я думал о его словах, меня заинтересовала одна фраза.

Постоянная пустота ведет к злу.

Туман полз из парка и растекался по улице.

Ты упакован в серый цвет, ворочаешься в нем, плюешься, харкаешь, он лезет тебе в горло и стирает взгляд. Ты катаешься по земле, она не очень гостеприимна. Повсюду мелкие камешки и ветки. Ты и не знал, что на земле столько мусора.

Но вот дно достигнуто.

Земля упаковывает тебя. Она становится серой и закатывает тебя в цилиндр из непонятной грязи, камней, веток и забытого мусора. Ты внутри, ты кричишь, но голос сам себя душит. Это ночь в вечном дне. Наконец светает. Свет проникает в щели цилиндра.

Ты выглядываешь наружу.

Пейзаж изменился. Корова исчезла. Сеновал. Поле. Ты лежишь в центре города. На тротуаре. Кто-то незнакомый поддает ногой по цилиндру, и ты катишься по улице. В животе щекочет. Мимо летят дома. Ратуша. Высотки. Конторы. Эспрессо-бар. Ты высовываешь язык в щель цилиндра.

Тебе хочется попробовать мир на вкус.

Повествование изменилось.

Сельская местность исчезла.

Ты в центре города.

Сеновал превратился в ратушу. Поле превратилось в человека с зонтом. Корова стала велосипедом и девушкой в платье из пластика.

Ты с любопытством вглядываешься в щель цилиндра.

Повествование начинается снова.

Все нужно рассказать снова, с начала.

Его зовут Роберт Аск, он мой единокровный брат, но во время нашей первой встречи никто из нас даже не упомянул о том, что мы братья. Или о том, что мы похожи, как близнецы. Может быть, нас немного тревожило, не вообразили ли мы себе это сходство.

По пути домой я думал только о его родимом пятне.

Не будь у него этого родимого пятна, нас было бы невозможно отличить друг от друга, думал я. И вместе с тем это пятно казалось мне отвратительным. Я остановился посреди улицы, закрыл глаза и увидел у него на щеке это родимое пятно. Оно выросло. Расползлось по всему лицу и в конце концов заслонило его целиком.

Когда я вернулся домой, возле калитки стоял контейнер. Я зашел в сад и простоял несколько минут, любуясь своей выставкой. Непригодные вещи средней семьи. Потом принялся носить, кидать и крушить. Через два часа контейнер был заполнен хламом, а я, довольный и потный, стоял у калитки.

12

Я сидел и сортировал отцовские видеофильмы. Разложил их в хронологическом порядке. Хотя мама и избавилась от телевизора, кассеты с документальными фильмами и телепрограммами отца все еще стояли на полке. Я снял их и разложил стопками на полу. Рассортировал. Поставил обратно на полку.

Потом достал последний сделанный им фильм.

Обнаружил, что никогда не видел его.

Я знал, что отец долго занимался расследованием, делал какие-то съемки в Швеции и часами просиживал в архивах Шведского телевидения.

Шведский премьер-министр Улоф Пальме был застрелен в восемьдесят шестом году, когда он выходил после сеанса из кинотеатра «Гранд» на Свеавеген в Стокгольме. Расследование убийства премьер-министра так и не привело к вынесению приговора.

Последний документальный фильм отца начинался этими двумя фразами.

Фильм был смонтирован из архивных пленок, текстов и интервью.

В начале фильма руководитель следствия Ингемар Крюселль говорит об «избыточной информации» и о лабиринте теорий и дезинформации в деле Пальме.

Отцовский фильм тоже полон сбивающих с толку сведений о различных следах, подозрениях, догадках.

Возможно, фильм показывает, как следствие захлебнулось в собственных материалах. Спрашивает, неужели руководство следствия было так занято рассмотрением полученной информации, что начало изучать дело Кристера Петтерссона лишь много времени спустя.

Петтерссона опознала жена Пальме, он был поразительно похож на словесный портрет преступника.

Петтерссон был сторонником насильственных действий и известным ненавистником Улофа Пальме.

Неужели все так просто?

«Незаурядный государственный деятель требует незаурядного убийцы» – говорилось в одном сообщении, поступившем в полицию Стокгольма.

Но Петтерссон был самый заурядный человек. Пальме же был олицетворением современной социал-демократии. Петтерссон был всего-навсего жалким бузотером. Он был так ничтожен, что только его незначительность могла служить вызовом для Пальме.

П и П.

Одно легко заменяется другим.

Дурак может заменить короля, сын может заменить отца.

Малое может заменить большое.

Несправедливость может заменить справедливость.

Негодяй может заменить героя.

П и П.

Я больше того, кем мне не дано стать.

Моя малость сделает меня великим.

Это гениально.

Я стреляю, значит, я уже нечто другое.

Гениально.

Амфетамин унаследует землю.

В конце фильма показано короткое интервью с Петтерссоном, главным подозреваемым, долго содержавшимся под стражей, маргиналом, наркоманом, преступником. Бестолковым, одержимым злобой, жалким и, наконец, отпущенным на свободу.

Петтерссон занимал место в самом низу социал-демократии, которую венчал Пальме. Ночной клуб «Бык» был его единственным алиби.

В интервью Петтерссон говорит о своей невиновности, говорит о том, как он восхищался Улофом Пальме. Социал-демократом, дипломатом, филантропом.

Полиция сочла это игрой со стороны Петтерссона. Так называемой антипозицией, которая должна была снять с него подозрения.

Но, увидев отцовский фильм, я подумал, что Кристер Петтерссон говорил правду.

Он восхищался Улофом Пальме.

Даже если Ингемар Крюселль прав в своих подозрениях в отношении Кристера Петтерссона, восхищение Петтерссона могло быть искренним.

Убийство Улофа Пальме сделало Петтерссона чем-то большим, нежели просто сумасшедшим преступником. Отец нации стал для Петтерссона объектом ненависти после встречи последнего с Ларсом Тингстрёмом, террористом и ненавистником Пальме, после которой Петтерссон начал работать на Тингстрёма, в начале восьмидесятых годов он был телохранителем Тингстрёма.

После гибели Пальме Петтерссон обратил эту ненависть в великую преданность. Сначала чтобы подчеркнуть свою невиновность. Но она переросла в искреннее восхищение Пальме. Откуда оно появилось? Петтерссона не арестовали на месте преступления. Он носит в себе невыносимую тайну.