Жан Эшноз - Гринвичский меридиан Страница 21

Прибыв в Тувумбу, он отправился по означенному адресу, но на месте кинотеатра зияла пустота, если не считать кучи обломков на земле. Отсутствие здания образовывало почти непристойную дыру в ряду невысоких жилых домов; оно шокировало, как пустой проем в сверкающем ряду хорошо начищенных зубов. Прохожий сообщил ему, что «Курзал» снесли еще несколько недель назад. Поль постоял с минутку на пустыре, медленно обводя взглядом окрестности и словно призывая их в свидетели своей растерянности. Вдруг он заметил в конце улицы регулировщика в новеньком мундире; полицейский управлял движением жиденькой вереницы длинных лимузинов и грузовиков. В этот послеполуденный час жара была нестерпимой. Солнце обрушивало на австралийский восток ослепительно белые тяжелые волны зноя; казалось, оно висит прямо над крышами домов. Поль снял пиджак, забросил его на плечо и пошел к новенькому мундиру. Асфальт плавился и облеплял его туфли, усугубляя земное притяжение.

Полицейский был гладко выбрит. Поль спросил его — по-английски, без всякой надежды на успех, где можно найти бывшего владельца «Курзала». Полицейский осклабился, показав два ряда безупречно белых зубов, и указал на внушительный «Нортон», припаркованный у обочины.

— Это я и есть, — сказал он. — Меня зовут Сэм.

— А меня Блез, — ответил Поль.

Он последовал за Сэмом и сел на заднее сиденье мотоцикла. Они рванули с места под вой автомобильных гудков, вздымая на своем пути густые облака желтой пыли.

На следующий день они летели над Тихим океаном в самолете-такси того же цвета, что пыль в Тувумбе. Чтобы управлять самолетом, Сэм сменил мундир на полотняные кремовые брюки, цветастую рубашку с короткими рукавами и бейсболку с длиннющим козырьком.

— Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?

— Никогда, — ответил Поль.

— Я тоже, — сказал Сэм, — но всему можно научиться. Две недели назад я и на самолете-то еще не летал.

— А что же вы делали?

— Сидел в тюрьме, — объяснил Сэм. — За убийство и подстрекательство к убийству. Мне светило по крайней мере лет тридцать. Но, спасибо, вы приехали.

— Не стоит благодарности, — сказал Поль. — Вы знакомы с Карье?

— С Карье? — повторил Сэм.

— Это тот тип, что послал меня в Тувумбу. Вы должны его знать.

— Не думаю. Того типа, что прислал меня сюда, звали Паркинсон. Вы знакомы с Паркинсоном?

— Это имя мне ровно ничего не говорит, — ответил Поль. — Я знаю только Карье.

— Ну все равно, это один и тот же, — заключил Сэм.

Поль отпустил по этому поводу несколько шуточек, но тут Сэм объявил, что они уже подлетают. Поль надел парашют и очень внимательно выслушал инструкции Сэма по его использованию. С высоты полета океан казался застывшим, и только редкие пенные гребешки на миг обозначали движение и очертания волн. Вскоре они заметили под собой маленький островок округлой формы.

— Это здесь, — сказал Сэм. — Приготовьтесь, я подам вам знак.

Самолет снизился и начал описывать круги над островом. По сигналу Сэма Поль сдвинул скользящую дверцу бортового люка. Он взглянул вниз и торопливо отступил.

— Слушайте, я не уверен, что смогу...

— Давайте, — крикнул Сэм. — А то Паркинсон рассердится.

— Да знаю, — сказал Поль. — Ох, знаю!

Он быстро перебрал в голове все возможные средства умереть на месте, лишь бы не прыгать, но не нашел ни одного подходящего. Впрочем, ему не так уж хотелось умирать. И потом, если умирать, то самый верный способ — прыгнуть вниз. Мысли ускорили ход и спутались окончательно. Он рискнул снова бросить взгляд на круглый островок. Островок был там, как раз под ним. Поль закрыл глаза.

— Ну, пошел! — взревел Сэм.

19

Абель наводил порядок в своем шкафу. Шкаф был довольно объемистый, он занимал половину одной из трех комнат квартиры, которую Абель снимал на улице Могадор, и был набит множеством картонок, раздобытых в «Галери Лафайет». В них он складывал вещи, которые не использовал, но не решался выкинуть: старую одежду, старые газеты, старую утварь — в общем, все виды старья, распределенного либо по видам, либо по хронологическому принципу. В некоторых картонках лежали одни только пустые емкости: пузырьки из-под лекарств, баночки из-под варенья, флакончики из-под духов, коробки из-под сигар и разные футляры — словом, всевозможные упаковки, давно уже ничего не содержавшие, хотя Абелю они были дороги не меньше, чем заполненные.

Набив очередную коробку, обвязав ее веревочкой и снабдив этикеткой, Абель, как правило, больше ее уже не открывал. Хотя некоторые из этих вещей он, в нарушение данного закона, иногда и распаковывал в минуты печали, как возвращаются к чтению старых любимых книг. Среди таких вещей была и шляпная картонка, обнаруженная в гримерной Карлы; она занимала особое место, что объяснялось, в первую очередь, ее формой. И в самом деле, все прочие коробки, маленькие и большие, квадратные и прямоугольные, имели одно общее свойство, а именно являлись параллелепипедами, что позволяло укладывать их вплотную друг к дружке и таким образом экономить место в шкафу. Тогда как цилиндрическая форма картонки для головного убора сообщала ей несколько маргинальный характер. Но главное крылось, конечно, в другом.

Неугасающий интерес Абеля к этому привилегированному предмету объяснялся, прежде всего, его загадочным содержимым. Он множество раз изучал маленький, но увесистый черный кубик, лежавший на дне картонки, испытывая при этом легкий страх, так как не был уверен в безобидности данного предмета. Вот почему он вертел его в руках крайне осторожно, как обращаются с бомбой, и, кстати, кто бы мог гарантировать, что это не бомба?! Столь же часто он погружался в изучение документов, приложенных к кубоиду, сделав из этого занятия что-то вроде чтения на ночь: каждый вечер, лежа в постели, он пробегал глазами рукопись, всегда методично начиная с первой страницы, но, добравшись до третьей, неизменно засыпал, ни на йоту не продвинувшись в понимании заумных цифр, букв, знаков и схем, содержавшихся в этом талмуде.

Второй причиной, побуждавшей Абеля часто открывать картонку, была таинственная связь этой вещи с Карлой. Нетрудно догадаться, что Абель любил Карлу (как, это уже дело другое), а содержимое шляпной картонки говорило о совершенно неизвестной ему стороне жизни молодой женщины, и он страдал оттого, что не был посвящен в нее. Ему было бы гораздо легче, узнай он об этой загадке от других, по сплетням, по слухам, но он сам стал обладателем тайны, затрагивающей Карлу, и эта тайна одновременно сдавалась ему на милость и ускользала от него — да, впрочем, и сама Карла всегда обращалась с ним точно так же.

И еще одно мучило Абеля, мучило жестоко, хотя признаться в этом было нелегко. Абель сложил личные вещи Карлы в другую коробку; ее он также принес к себе и спрятал в глубине шкафа, и соседство этих вещей с цилиндрической картонкой создавало между обеими упаковками нечто вроде постоянной интимной связи. Абель не смог бы четко сформулировать ее суть, но упрекал себя в том, что как бы поощряет адюльтер. Стоило ему увидеть два этих пакета рядышком, в своем шкафу, как у него рождались совершенно нелепые, но тягостные подозрения, словно он приютил под своей крышей чью-то неверную жену с любовником, и он стыдился собственной уступчивости и собственной дурацкой ревности по отношению к этим двум абсолютно неодушевленным предметам, при том что даже отдаленно не мог представить себе хоть какое-нибудь человеческое лицо на месте своего цилиндрического картонного соперника.

Итак, Абель занимался уборкой шкафа, набитого картонками до такой степени, что приходилось действовать по особой системе, поочередно высвобождая небольшое местечко, чтобы переставлять на него вещи. Это занятие напоминало ему настольную игру, где квадратные фишки с буквами, рассыпанные как попало, нужно расставить по алфавиту, имея всего одну свободную клеточку, позволяющую двигать фишки по полю. Абель вытаскивал, вталкивал и переставлял туда-сюда коробки, набитые военным обмундированием, детскими игрушками, сумками, в которые были вложены другие сумки, наборами пустых шкатулочек, платьями покойной жены, умершей еще в 1965 году (ее звали Лилиана); и вот наконец он добрался до шляпной картонки.

Решив еще разок обследовать ее содержимое, он, как всегда, вынул сперва документы, а потом кубик, который неизменно ставил на одну и ту же грань, отличавшуюся от других по цвету, то есть более светлую, чем остальные.

И снова он начал изучать этот предмет, не питая особой надежды на успех. До сих пор он его разглядывал, причем иногда и в лупу, трогал, нюхал, щупал, даже лизал; теперь ему пришла в голову новая идея: а что если приложить к кубику ухо? В картонках, набитых самым разнообразным барахлом, наверняка должен был лежать и стетоскоп; Абель порылся в них и, конечно, нашел искомое.