Анатолий КОСТИШИН - Зона вечной мерзлоты Страница 21

– Приехали архаровцы, – выразил он удовольствия от встречи с нами, потирая свои потные мясистые руки. – Субботин, что будем с тобой делать? – басом поинтересовался дерик. Если бы мне он задал такой вопрос, я бы нашелся, что ответить, Эдичка, наверное, в силу своей природной скромности молчал.

Баскервилль подошел ко мне, долго рассматривал меня, только еще не обнюхал. Было заметно, что он не находил слов, чтобы выразить восторг по поводу моего приезда. Мне хотелось сразу его успокоить, что я не надолго, кости не любят застоя.

– Этот по обмену, я правильно понял? – без энтузиазма уточнил Баскервилль, состряпав задумчивое лицо, как у Макаренко на портрете, не хватало только очков.

Я молчал, как учил Эдичка. Баскервилль мне не понравился, я сразу понял, что взаимопонимания между нами в перспективе не предвидеться.

– Новенького в комнату Родионова, – скомандовал дерик.

Я не знал, кто такой Родионов, но по интонации Баскервилля сообразил, что это некая особая местная достопримечательность, с которой знакомят всех приезжих. Правда, меня удивило, что какой-то Родионов позаботится о том, чтобы мне не было скучно. А если у него это не получиться, что тогда?

Мы молча стояли, у меня затекли ноги. Я присел на стоящее рядом кресло, чем вызвал негодование дерика.

– Кто тебе разрешил сесть, – заорал он.

– Я сам себе разрешил, устал.

– Что? – сочувствия у Баскервилля я не обнаружил. – Быстро встать, – скомандовал он.

– У меня по приказу ничего не встает, – вот, что значит дружить с Комаром, еще не таких словечек понабрался я у него.

Эдичка неодобрительно посмотрел на меня, дерик зашипел и врезал мне по шее.

– Ах ты, скотина! – красные, разъяренные глаза Баскервилля напомнили мне глаза нашего старого Макса, бабушкиного быка, перед тем как его вели на случку с коровой. – Я тебя покажу, как Родину уважать, – рев дерика напоминал победоносное мычание Макса, после того, как он, сделав свое дело, гордо смотрел на покрытую им Зорьку.

Я понял, Баскервилль, человек сложный и его словарный запас минимизированный.

Потом меня отвели в большую комнату с двумя окнами на всю стену и застоявшимся душком не стираных потников. Двенадцать кроватей располагались в два ряда. В спальне меня ждали, правда, хлеба, и соли не предложили, радости от моего появления ни у кого я не увидел. Напротив все лица были суровы и сосредоточены. Мне были не рады в этом чудесном зоопарке.

Вот такое было мое первое знакомство с первым детским домов в моей жизни, потом их будет еще три за неполный год, прежде чем я попаду на знаменитую Клюшку.

По выходным в детском доме от тоски можно было повеситься. После полдника ко мне подплыл Суббота…

– Тоска, – сказал он.

– Жуткая, – согласился я с ним. – Пора сменить обстановку, покуда она не сменила меня. – Суббота с интересом посмотрел на меня. – Люблю Ветер перемен, – моя физиономия расплылась в улыбке.

Через две минуты мы уже были в поезде, в который проникли через незапертую дверь одного из товарных вагонов. На какой-то станции, на последние деньги, скинувшись, купили бутылку цветного ликера. Важно усевшись, свесив беспечно ноги из вагона, мы с Субботой пили на ходу, прямо из бутылки. Быстро опьянев, горланили на весь вагон песни, приветственно размахивая руками людям на платформах тех станций, через которые шел поезд. Нам было весело, мы были на свободе. Такого кайфа от чувства, что ты ни от кого не зависишь, сам себе хозяин, что хочешь, то и делаешь, и главное ни капли страха, я ни разу не ощущал. Хотелось жить, жить и еще раз жить.

На свободе я прожил чуть больше недели, пока по-дурацки меня менты не сняли с электрички и не сплавили в обезьянник. Это надо было быть полным кретино или совсем потерять нюх, чтобы уснуть в электричке, развалившись костями на деревянной лавке. Весь мой прикид открыто говорил, кто я: растрепанные, не чесанные и не мытые неделю волосы; затасканные брюки «Отдай врагу», которые не просвечивались лишь из-за того, что в каждой штанине было по килограмму грязи, ну и голодная рожа. С такой физиономией нельзя садиться в электричку. Потерял бдительность, вот и попался, как лох.

В принципе, обезьянник не такая уж и страшная штука, даже полезная. Можно перекантоваться, пошурудить мозгами. Ко мне уже относились с почтением, как к старожилу. Когда я попал в обезьянник в седьмой раз, Гуффи встретил меня без прежнего энтузиазма.

– Сафронов, опять ты, ну совесть имей! – искренне возмущался Гуффи. – Нельзя же так часто?

Меня повели в душевую. Горячей воды не было, но я рад был и холодной, тело зуделось от желания помыться. Раздеться до конца я не мог, на меня смотрел сексуально голодным взглядом Гуффи, словно ему жена два месяца не давала. Я вообще терпеть не могу душевых. Все друг на друга таращатся, смотрят у кого какой. После душевой мне выдали какое-то старье, и повели в кабинет Митрофана. В обстановке его кабинета ничего не поменялось за время моего отсутствия. Он, как жаба надулся, важно восседая за столом.

– Сафронов, – на лице Митрофана проступило бешенство. – Еще раз тебя привезут, отправлю в спецуху, понял?!

Я покорно кивнул лысой головой. Выйдя из кабинета начальника обезьянника, я обалдел. Комар стоял в коридоре и широко улыбался.

«Везде только вместе», – клятвенно мы пообещали себе.

Вечером к нам с Валеркой подошел Пинцет.

– Гуффи добился, чтобы вас завтра сплавили на Клюшку. Информация стопудовая. За вами приедет Гиббон.

– Кто? – не понял я.

– Гиббон, самая большая папина шестерка, ума, как у мухи, – лицо Пинцета искривила ехидная ухмылка. – Он труды ведет на Клюшке.

– Там хоть нормальные люди есть или все отстой?! – поинтересовался Валерка.

– Есть неплохие пацаны, – вздохнул Пинцет, – но они все под Щукой, а Щуке еще два года кантоваться на Клюшке, так что я вам не завидую.

– Ладно, нас хоронить, прорвемся.

– Там есть толковая старший воспитатель – Железная Марго, баба, во! – восторженно воскликнул Пинцет. – Есть еще Большой Лелик, – Папа только их и побаивается.

– Уже радует, что мир не без добрых людей, – язвительно заметил Комар.

Мы с Валеркой старались казаться беззаботным, но думали мы об одном: как сложится наша жизнь на новом месте – на Клюшке.

Сон был как враг; видения, море, шторм, волны, одна мощнее другой накрывали меня с головой, и я в очередной раз погружался в бурлящую водную бездну. Борьба со стихией обессилили меня, и когда мне казалось, что мне пришел каюк, что я тону, незримая водная сила вышвырнула меня на морскую поверхность, не давая погибнуть. Я проснулся. Постель была смята. Отдышавшись, приподнялся и посмотрел в окно, там было темно и неприветливо. На душе было муторно и неспокойно.

ЧАСТЬ II. КЛЮШКА

Мы выехали на знаменитую Клюшку в понедельник. Взглянув через зарешеченное окно обезьянника на свободу, увидели покрытое тучами небо, не предвещающее ничего замечательного, кроме того, что через часок-другой мы с Комаром покинем гостеприимный обезьянник в кавычках, чтобы к вечеру оказаться в другом не менее примечательном казенном доме. На сборы нам дали полчаса, мы были готовы через десять минут. Нам собраться, что нищему подпоясаться. Провожал нас лично Гуффи. Настроение у него было отличное. С самого утра, как только он принял дежурство, не особо разбираясь, отправил троих пацанов на наряды вне очереди. Одинцову влепил приличную затрещину по шее, за то, что тот плохо якобы убрался в воспитательской, под конец утренней разборки Гуффи самым тщательным образом перерыл наши тумбочки и вещи. Не обнаружив ничего запретного, кроме мыла, зубной щетки и пасты, Гуффи озадаченно уставился на нас с Комаром. Радостное настроение мгновенно улетучилось – как не бывало. В душе зародились дурные предчувствия. Я бросил украдкой взгляд на Валерку.

– Выверни карманы, – неожиданно приказал мне Гуффи, обнажив желтые неровные зубы. Меня точно оглушило ударом в ухо, в придачу, екнуло сердце, и беспокойно заныло внизу живота – не к добру, сигнализировал организм. Я не шевельнулся. – Сафронов, – повысил голос Гуффи, его маленькие свинячие глазки буравили карманы моих брюк. – Выворачивай карманы! – Налитые злобой глаза превратились в щелки.

У меня возникло ощущение, что мой желудок проткнули, чем-то каленным, так дико он заболел.

– Сафронов, не вводи меня во искушение, – Гуффи предостерегающе взглянул на меня.

– Ты же не хочешь, чтобы я лично тебя обыскал? – и лицо мента гадко улыбнулось.

Вот этого я меньше всего хотел, как говорится, упаси боже меня от этого. Я повиновался. Достал из правого кармана заныканную пачку «Космоса».

– Ну, что ты теперь скажешь, товарищ Сафронов на это? – физиономия Гуффи довольно расплылась, как блин по сковородке, самодовольно крутя в руках конфискованную пачку сигарет.

От инквизиции спас дежурный по обезьяннику, позвавший Гуффи к начальнику, после чего, того, как ветром сдуло. Помчался на третий этаж на всех парах, как на пожар, но успел отдать приказание напоследок: