Георгий Осипов - Конец января в Карфагене Страница 21

У Самойлова появился собственный «маг». И с помощью «мага» ему удастся (в этом не было сомнений) полностью записать этот выпуск «Музыки для танцев», чтобы завтра, воскресным днем, на досуге спокойно и по настроению изучить прозвучавший материал.

К магнитофону прилагалась одна катушка ленты Тип-6. Просить денег на вторую сразу после покупки было бесполезно. А собственных сбережений Самойлов лишился, оплатив четверить стоимости «радиолы», как выражались те, кто внес остальную сумму. Не дадут — сожрут. Или, говоря языком более раскрепощенного Саши Данченко, «заебут упреками».

Между тем в одной из кладовок хранился целый блин старой ленты. Откуда она попала в квартиру Самойловых, ему никто не мог ответить, но ее не стали выбрасывать даже после того чудовищного ремонта в канун ленинского юбилея.

Краем пионерского уха Самойлов слышал, что там записаны какие-то «хорошие танго», «любимые мелодии Европы», глубоко ему антипатичной, поскольку все лучшее возникает и развивается в Америке. Или — за океаном, так еще романтичнее.

Впрочем, он уже пытался проверить, что же записано на толстой и грубой ленте в картонном футляре? Оказалось — ни хера! К тому же она постоянно рвалась, а мамаша, контролировавшая этот опыт, демонстрировала свою современность, подсказывая, что ленту нужно склеивать с помощью растворителя.

Растворителя в доме было до хуя. От него тоже не торопились избавляться, даже завершив ремонт. Закоулки просторной квартиры пахли духами «Красная Москва» (особенно в праздники), табачным дымом (футбол, фигурное катание, хоккей, «Четыре танкиста»), ацетоном, канифолью (телик сломался) и его, Самойлова, детской мочой, если он, перенервничав, попадал мимо унитаза, прямо на колпак обитавшего там глухонемого и невидимого гнома…

Самойлов не относился к числу любителей излишних подробностей и, читая книги, принципиально пропускал описания погоды, достопримечательностей, рельефа и природы. Как могут менять цвет в зависимости от настроения зрачки человеческих глаз — также было непостижимо его уму. Чтобы оценить такую наблюдательность, надо, как минимум, быть окулистом, — возразил он однажды Свете Кауфман таким взрослым тоном, что сам испугался.

Ему не нравилось над этим размышлять, но время, как и всегда в подобных случаях, тянулось возмутительно долго. Выплеснув в раковину недопитый и переслащенный чай, Самойлов, стараясь не привлекать внимания, прошмыгнул к себе в спальню, чтобы подготовиться к сеансу записи с эфира и заодно дослушать финал «Молодежной программы», где тоже регулярно сообщали новости поп-музыки.

Ощущая, несмотря на только что съеденный ужин, пустоту в желудке и воображаемый озноб, Самойлов слушал новости, не вникая в нюансы арабо-израильского конфликта, хотя сам он был настроен исключительно произраильски, благополучно переболев гитлероманией в самом раннем детстве. Он то и дело привставал, чтобы проверить, работает ли магнитофон, правильно ли заправлена лента и, убедившись в этом, снова опускался на стул, покусывая губы — только бы не включили глушилку, как в позапрошлый раз.

Отзвучали позывные — Самойлов по достоинству оценил новую заставку, Джими — In from the Storm, два удачно смонтированных, эффектнейших куска.

Женский голос — Маша Суханова, Тамара Домбровская, он не разобрал, кто сегодня ведет передачу — предупредил, что в первой части будет концерт, составленный по заявкам слушателей. Самойлов огорчился, но не сильно — заказывают банальщину. Впрочем, ладно… Он утопил две соседние клавиши под вступление битловской Money.

Громкость и качество трансляции возрастали с каждой минутой. Индикатор не зашкаливал. Самойлов не поверил своему счастью, когда следующим номером были объявлены Inside Looking Out и San Bernadino, песни одной из первых групп, открытых им для себя самостоятельно — «Кристи».

Самойлов уже успел выяснить, что громкость записи зависит от громкости приемника — убавлять нельзя. А Inside Looking out, по-оккупационному разухабистая, знай гремела, как у себя дома в салуне.

Самойлов решил подстраховаться. Бросив аппаратуре умоляющий взгляд: не подведи! — он выскользнул из комнаты, чтобы посмотреть, чем занимаются взрослые члены его семьи. Косая дверь в их апартаменты никогда не закрывалась плотно. Они что-то смотрели по телевизору, но в любой момент могли начать шастать по коридору, просовывая носы к нему в комнату, где царствует «Голос Америки».

Потоптавшись в прихожей, Самойлов метнулся обратно, чтобы не проворонить любимую «Сан Бернадино». Он плюхнулся на стул, полузакрыв влажные глаза… И тут его туманный взгляд разглядел, как по приемнику на письменный стол сползал, извиваясь, струился плоский и темный глист. Пока он бегал, произошел обрыв ленты. Какое коварство! Шекспир.

И пусть бы она ползла себе и ползла — ведь запись-то все равно производилась, но Самойлову было не до рассуждений. Через пять секунд он уже выдергивал обернутую марлей пробку из емкости с ацетоном. Просунув в горлышко один из концов треснувшей ленты, он не придумал ничего лучше, чем наклонить бутылку таким образом, чтобы жидкость обмакнула место обрыва. Немного ее пролилось на поверхность непокрытого стола. Образовалась лужица. Если бы не запах, она бы выглядела как простая вода. Не думая, Самойлов размазал ее тыльной стороной левой ладони… Теперь он понял смысл слова «растворитель» — лакированный верх письменного стола был обезображен рельефным струпом, похожим на ожог. Охвостье пленки со скрюченным кончиком свисало до пола, как никчемное траурное конфетти. «Могила была просторная — общественная уборная».

Самойлов тяжело, с большим трудом, зато очень быстро подыскал сравнение — блин, постный ядовитый блин. Указательным и средним пальцами он дотронулся до липкой жижицы — сквозь нее прощупывалась древесина, из которой был сделан изуродованный им стол. Остались отпечатки.

Соображать надо! Головой думать надо! Где-то в нижних ящиках шифоньера запихана в тряпье коробочка от перстня, а в ней хранится локон, срезанный с его бестолковой головы, вместе с умом — младенческие волосы были потемнее теперешних. Или все-таки светлее. «Отчего на голове не растут цветочки?» Самойлову было безразлично, какого цвета волосы росли у него на голове в первые годы жизни. Просто он силился на замечать, какую гадость сам себе подстроил, какую свинью подложил.

«Англичанин Джефф Кристи является автором более трехсот композиций…»

Он отдавал отчет, что его скоро застукают, что ему не долго осталось убиваться в одиночестве: «что я натворил» и тому подобное. Он отлично понимал — ни один из взрослых обитателей квартиры ему не посочувствует… А тем временем где-то в Америке, в городе Вашингтон, округ Колумбия, какие-то добрые люди ставят для советских сопляков, и ему в том числе, две подряд песни милейших англичан, понятия не имея, какая он росомаха… Причем тут росомаха, просто невезучий, несчастный человек.

Самойлову хотелось волком завыть, однако он стоял молча и дослушивал «Сан Бернадино», удивляясь силе своего характера: откуда во мне столько самообладания, если в этой квартире мною ничего не нажито?

Самойлов испытывал симпатию к Савчуку, ищущему убежище в полустертых записях, не успевших потускнеть, чтобы обратиться в гостеприимные и надежные развалины, где его не отыщут никакие собаколовы с воинскими званиями.

От безбедного прошлого Савчука отделяли не долгие десятилетия, а всего лишь процедура получения паспорта и глухой шепот садиста с большой буквы, тут же припомнившего Савчуку его «долг перед Родиной».

Итак Савчука от скомканной в окровавленный носовой платок юности отделял паспортный стол, которого Самойлов ни разу не видел собственными глазами. Мост между покоем и ужасом перед ним был еще ýже.

Он огляделся по сторонам — слева и справа его обступили лимонные стены. «Желтый дом» — содрогнулся Самойлов. Сейчас они учуют запах пролитого растворителя и ворвутся…

Он пытался заставить себя восстановить прежние узоры, нанесенные золотистой краской поверх лилового фона — в виде выгнутых скелетиков кильки, которую взрослые поедают килограммами, никогда не угощая его, не предлагая: «Попробуй, ты — единственный ребенок». Имело смысл выключить приемник, спрятать посудину со злосчастной отравой — под музыку попорченное место пузырилось, как блин в сковороде…

«Разве так можно?..» — дважды не своим голосом повторил Самойлов. Так и будут потом рассказывать: пытался заставить стены помещения изменить окраску стен помещения. Кот из подъезда, где Золотаревские, требует побелки, Кот добивается побелки… «Та выкинь ты с головы того кота». Throw that Cat, Baby, out of your mind, follow me, Baby, we’ll have a real cool time. Хотел вернуть стенам прежний цвет. И не мог.

Нового Самойлова с начинающим выпирать кадыком (раньше у него были просто шея и голова) и прорастающими сквозь подбородок маслянистыми волосиками окружали новые стены, они же преграды. Никакой радости в этой новизне не было. Улизнуть сквозь нее, чтобы затеряться в толпе и уйти ответственности, было нереально…