Владимир Кунин - Воздухоплаватель Страница 21

...пустили в ход пропеллер.

... Затем ощущение быстрого движения по земле — и страх!

Я чувствую, как аппарат, точно живой, поднимается на несколько метров над землей и опять падает на землю и катится по ней и опять поднимается... Наконец Заикин, точно насилуя свою машину, заставляет ее подняться сразу вверх.

... Мне кажется, что мы не движемся, а под нами бегут назад трибуны, каменные стены, зеленеющие поля, деревья, фабричные трубы.

Гляжу вниз — все кажется таким смешным и маленьким, точно в сказке. Страх уже пропал. Сознательно говорю, что помню, как мы повернули налево и еще и еще налево. Но тут-то вот и случилась наша трагическая катастрофа...

Сначала я видел Заикина немножко ниже своей головы. Вдруг я увидел его голову почти у своих колен... С каким-то странным равнодушным любопытством я видел, что нас несет на еврейское кладбище, где было в тесном пространстве тысяч до трех народа.

... Заикин в эту трагическую секунду сохранил полное хладнокровие. Он успел рассчитать, что лучше пожертвовать аэропланом и двумя людьми, чем произвести панику и стать виновником нескольких десятков человеческих жизней. Он очень круто повернул налево. И затем я услышал только треск и увидел, как мой пилот упал на землю.

Я очень крепко держался за вертикальные деревянные столбы, но и меня быстро вышибло с сиденья, и я лег рядом с Заикиным.

Я скорее его поднялся на ноги и спросил:

— Что ты, старик? Жив?!

Вероятно, он был без сознания секунды три-четыре, потому что не сразу ответил на мой вопрос, но первые его слова были:

— Мотор цел?»

— Мотор цел?.. — снова спросил Заикин у подбежавшего Шарля Риго.

— Вы — герой, мсье, — торжественно сказал Риго, помогая подняться Заикину. — Для меня это большой престиж, что я работаю с вами.

— Поди ты к черту!.. — простонал Заикин. — Эк тебя понесло! Ляксантра Иваныч! Не убился?

— Вроде бы нет, — ответил Куприн.

Со всех сторон бежали к аэроплану люди. В ложе Пташннков говорил Травину:

— Немедленно, как только они уедут, пригласите судебного пристава опечатать аэроплан, ангар и запасные части. Идея себя изжила. Бабочки-однодневке должны к вечеру умирать, как это ни грустно. Сообщить судебному приставу об остатке долга нашего авиатора.

В номере гостиницы врач осматривал Заикина. Тут же сидели удрученные Куприн, Пильский, Саша Диабели и Ярославцев.

Распахнулась дверь, и в номер ворвались Шарль Риго и франтик в диком возбуждении.

— Иван Михайлович! — с ходу завопил франтик. — Такая шкода, что вы и представить себе не можете! Эти байстрюки!

Вечно спокойный и невозмутимый Риго что-то вопил по-французски и потрясал кулаками.

— Тихо, Шурик! Тихо!.. — крикнул франтик. — Иван Михайлович! Они опечатали «фармашку» и не пускают нас его чинить! Как вам это нравится?!

— Кто опечатал? — потрясенно спросил Заикин и встал.

— Пташниковы! — закричал Риго и стал ругаться на своем родном языке.

— Братцы,.. — Заикин обвел глазами друзей и растерянно развел руками. — Как же это так, братцы? Что же мне теперь делать?

Несколько журналистов одесских газет под предводительством Пильского и Саши Диабели стояли в конторе Дмитрия Тимофеевича Пташникова и строчили в блокноты.

По всей вероятности, Дмитрий Тимофеевич решил не церемониться и говорил поэтому нормальным светским языком:

— Я решил покончить с воздухоплаванием.

— Почему бы вам не перекрасить Черное море? — злобно спросил Пильский.

— Это мое предприятие, и я волен продолжать его существование или закрыть. Так же как любой из моих магазинов.

— Чем вызвано подобное решение? — спросил Саша Диабели.

— Мне сейчас необходимо освободить и себя, и весь свой капитал для организации нового большого дела.

— Но ведь все ваши затраты на аэроплан и обучение Заикина возмещены. Его полеты приносят вам чистый доход, — сказал один из репортеров.

— Существует еще одна грань моего решения — моральная. Мне не хотелось бы выглядеть в глазах общества этаким купцом-эксплуататором прекрасного, смелого и уважаемого Ивана Михайловича Заикина...

— Тогда передайте Заикину безраздельные права на аэроплан и расторгните с ним контракт, — сказал Пильский.

— И рад бы, но не могу, — улыбнулся Пташников. — К сожалению, за ним существует зарегистрированный судебным приставом остаток долга в четыре тысячи рублей.

— А если общественность поможет господину Заикину возместить вам и этот долг — вы аннулируете договор? — спросил Пильский.

— Господа, я закрываю предприятие и не собираюсь делать никаких движений ни в ту, ни в другую сторону. Надеюсь, в своих репортажах вы не исказите смысл сказанного мною?

— Вы подлец! — крикнул Петр Осипович Пильский и в ярости выскочил за дверь.

— Прощайте, господа, — снисходительно улыбнулся Пташников и встал из-за стола.

Спустя некоторое время один из журналистов стоял в своей редакции, и редактор говорил ему:

— Не сходите с ума, Сема! Неужели вы думаете, что я буду сталкиваться лбом с Пташниковыми?! Что мы тогда будем кушать с вами, Сема? Вы об этом подумали?

Второму журналисту его редактор ответил так:

— Уберите все ваши авторские домыслы и выводы, и я напечатаю чистое интервью — вопросы и ответы. Причем учтите — в самом уважительном тоне. Только в уважительном!

Взбешенный Саша Диабсли выскочил из кабинета своего редактора с криком:

— Я давно хотел плюнуть на ваш паршивый листок! На мой век газет хватит! Получше вашей!

Вслед ему выскочил редактор и крикнул:

— Если вы будете поднимать кампании против уважаемых людей города, на вас и пипифакса не хватит! Босяк!

— Хорошо, Петя, — сказал четвертый редактор Петру Осиповичу Пильскому, — давай попробуем напечатать. Что из этого получится, кроме неприятностей, понятия не имею. Ты пойдешь под псевдонимом?

Маленький, худенький Пильский гордо выпятил грудку:

— Что?!

Редактор сдержал улыбку и сказал:

— Прости, пожалуйста.

Он поднял колокольчик и позвонил. В кабинет вошла сухопарая девица. Редактор передал ей рукопись Пильского и сказал:

— В набор.

В столовой дома Пташниковых вся семья пила чай. Сидел и Травин.

— Севастопольской военной школе летчиков срочно требуются аэропланы любых конструкций, — сказал Травин.

— Вот и продайте им наш аппарат за восемьдесят пять процентов изначальной стоимости, — сказал Дмитрий Тимофеевич. — Это примерно в три раза превысит сумму долга Заикина.

— Не очень ли дорого, дядя? — спросил один из племянников.

— Ко Христову дню яички всегда дороги, — сказала добрейшая старушка Анна Ивановна.

Пташников улыбнулся и погладил ее по пухленькой ручке.

— Там же одни обломки, — сказал другой племянник.

— Но это обломки аэроплана, а не забора, — жестко ответил Дмитрий Тимофеевич.

— Но если продажей этой рухляди вы перекроете долг Заикина в три раза, может быть, мы простим Ивану четыре тысячи? — спросил третий.

— Зачем же? — удивился Дмитрий Тимофеевич. — Мы слегка повременим, чтобы не восстанавливать против себя мнений, а через полгода... — Он повернулся к Травину: —...или того раньше начните взыскивать с него долг равными частями в судебном порядке.

— Слушаюсь, — ответил Травин.

— Грешить надо меньше, дорогие мои племяннички, — сказал Пташников, — тогда и на благотворительность не потянет!

— Кому еще вареньица положить? — спросила Анна Ивановна.

Наутро Саша Диабели и Петр Осипович Пильский шли по Дерибасовской.

— Почему я мог настоять на том, чтобы мой материал напечатали, а ты ограничился праведной истерикой и хлопнул дверью? — раздраженно говорил Пильский. — Меня уже сегодня читает вся Одесса, а ты так и будешь ходить со своей интеллигентной фигой в пустом кармане. Пожалуйста, смотри!

И Пильский показал Диабели на трех молодцеватых приказчиков, которые стояли у дверей какого то магазина и проглядывали газету.

— Я ручаюсь, что они читают мою статью! — гордо сказал Пильский. — И ручаюсь, что она вызовет необходимый резонанс!

Приказчики услышали голос Пильского и посмотрели в его сторону.

Пильский тщеславно улыбнулся им. Один из приказчиков поклонился и подошел к Пильскому и Диабели.

— Извините великодушно, — сказал приказчик и приподнял картуз. — Кто из вас будет господин Пильский?

Пильский торжествующе посмотрел на Диабели и сказал:

— Это я.

И тут же получил такой удар по физиономии, что отлетел чуть ли не на середину мостовой.

Саша бросился поднимать Пильского. Когда ему с великим трудом удалось поставить Петра Осиповича на ноги, уже не было никаких приказчиков, и дверь магазина была закрыта. А над магазином во всю длину висела вывеска: «Мануфактура бр. Пташниковых».