Виктор Петров - Рекламный ролик Страница 21

…Охотник-промысловик Ургуев получил разрешение на отстрел шатуна-людоеда. Ургуев обнаружил закоченевший труп зверя в своем зимовье на берегу Сухокаменки. Перед смертью зверь изодрал когтями нары, полати, стены. Причиной смерти послужила картечь в печени. Зверь необычайно крупных размеров. Ургуев также обнаружил в избе следы пребывания людей — стол зимовья разрублен топором, пустой пакет от сухих супов, окурки от папирос «Беломор»…»

Костя бесстрастно расписался под своими показаниями. Белоснежным платком начал протирать объектив кинокамеры, которую привез ему следователь. Отстраненно молчал. Следователь понял, что увлекательных подробностей кроме сухих фактов, из него не вытянешь. «Раскручивать» свидетеля на потребу любопытству не посмел: состава преступления за ним нет. Он с улыбкой пожелал благополучных впредь съемок, свидетель сдержанно кивнул, на том и расстались.

В тот же день оператор Супрун и Костя прокручивали на монтажном столе негатив, привезенный следователем.

— Поймите меня правильно, коллега, — мягко убеждал Супрун Костю. — При бесконечном уважении к вам и погибшему я не могу подмонтировать кадры к фильму. Согласен, пленка от сырости не пострадала, прекрасное стояние камеры, излишний контраст — не беда, выровняем при печати позитива. Получим бархатные насыщенные цвета, простор в кадре — все именно так, как вы говорите. Увы, коллега, этих добротных элементов ремесла недостаточно. Сцена слишком одиозна, она вне художественной логики фильма. Подобную сцену нужно готовить всей драматургией фильма и место ей в финале. Иначе в слюнявую пасть с метра зритель попросту не поверит. Зачем, откуда, с какой стати? Нас с вами потом и упрекнут: сняли на зообазе ручного медведя! Фильм рекламный, зрителю нужна правда жизни! Но тут деликатный момент…

Вспомним, почему я подвел вас? Замотался перед отъездом, впопыхах забыл вымыть огурец и схлопотал дизентерию. По жизни — правда, а расскажи с экрана — смешок пройдет по залу! Извините, но и в авантюрное желание снять медведя любой ценой зритель тоже вряд ли поверит! Опять-таки нужна очень убедительная, желательно зрелищная мотивировка! Ну-ну, не огорчайтесь. Право, есть и практическая польза от безрассудных поступков. О вас теперь легенда клубится по студии, место в штате обеспечено… Кино живет легендами… Кстати, из отснятого куска совершенно не читается, что медведь исполин. Профессионал, извините мой цинизм, оторвал от брюк пуговицу, кинул бы в след и убедил контрастом…

Костя подавил в себе нахлынувшую неприязнь к профессионалу, которого боготворил. Спешно попрощался.

По привычке заскочил в автобус, идущий до института. Поднялся в зал столовой. Сел за самый неприметный столик лицом к стене: его вконец измучила, озлобила легенда героя, не вязавшаяся с нынешним представлением о себе. Сокурсники не понимали причину упорного молчания, и оттого нимб страдальца вокруг его головы ширился, переливался крикливыми оттенками тайны…

Он с аппетитом съел тарелку харчо, два бифштекса с картофельным гарниром, заливную рыбу, салат из помидоров, хачапури, выпил чашку кофе. В туалете, некогда побеленном им, с великим наслаждением выкурил сигарету.

В коридоре возле дверей ректората задержался: за лето двери ректората солидно обили кожей. Несостоявшийся гений, явно из абитуриентов, успел начертать на коже пару слов из лексикона озабоченных подростков. Костя зло выдернул из конспекта по драматургии чистый лист и, оперев «дипломат» на колено, настрочил заявление об уходе из института. Сунул заявление в руки секретарю ректора, тотчас вышел из приемной, зная, что размякнет от участливых расспросов и передумает…

Супрун в монтажной доказывал очевидные вещи, в общем-то Костя согласен с ним. Но если и смерть Гарькавого еще не плата, то сколь же страшной должна быть плата за черту, выше которой и оборачивается художественная правда искусства беспощадной правдой жизни?!

О да, талант поможет воссоздать в изумительных красках удельное княжество правдоподобия! Однако и мощный талант не взметнет художника выше поднебесной черты, если он тысячу раз не испытал на собственной шкуре золотой закон драматургии: ситуацию, превышающую возможности его характера! Закон самой природы, прятаться от которого художнику так же смешно, как штангисту, мечтающему о мировом рекорде, избегать тяжестей! И мысль о том, что день сегодняшний бедней драматургией, чем лихолетье отцов, удобная спасительная ложь!

Он, Костя Ивин, конечно, не пожертвует последней попыткой спасения ради редкостных кадров, притом неудачных в результате и никому не нужных. И эту неизбежную правду о себе ему теперь не заглушить ни отличными оценками, ни фестивальными наградами за будущие фильмы, ни ролью седовласого мэтра, помогающего молодым талантам. Кое-кому из его сокурсников повезет: побронзовеют еще при жизни и доживут до лауреатских лавров с иллюзией о своей бескорыстной совести творцов. Ему не повезло, очень не повезло, прозрел раньше времени. Бывает… Но ведь есть и утешение: страшен для человека неуспех в собственных глазах, страшнее горя и болезней. Так стоит ли заранее обрекать себя на него?

Из института звонили несколько раз, просили объясниться, предлагали академический отпуск по болезни. Тесть неистовствовал, теща, как всегда, победно молчала, жена умоляла одуматься. Костя уже предвидел: еще день-два и сломается — заберет заявление обратно…

Тогда он сдал в комиссионный магазин свою импортную «Лейку» с набором объективов. Выручил за нее три тысячи с небольшим. Полторы тысячи отдал жене на время, пока не устроится работать. Из оставшихся денег рассчитался за ружье и купил билет на самолет до Иркутска.

В Иркутске купил отрез драповой ткани на женское и детское пальто, сережки с феонитом, пучеглазую куклу. С блеском шиканул вечер в ресторане гостиницы, потом в своем номере до утра угощал омулем полногрудую официантку. Утром отвез ее на такси домой и на том же такси домчал до железнодорожного вокзала…

Поезд подходил к Слюдянке, сердце зачастило. Страхи, голод, унижения двухмесячной давности казались сейчас наивной ложью ребенка в сравнении с будущим. Предстояла встреча с безруким Гриней… Где-то в Сибири живет девочка и ее мать, постаревшая без Грини на десять лет. И единственное, что Костя может сделать для Грини, — убедить его поехать к ним. Вдруг простят и примут?