Роман Солнцев - Поперека Страница 21

– Ты или разводись, или веди себя достойно...

Дело было днем. Но оправдываться все равно стыдно. Да еще гадать, кого из этих женщин видела милейшая тишайшая метр с седой косичкой бабушка.

– Да ладно, – дернув шеей, скривился Поперека. – Приходила одна и уходила. Им нужен не я, им нужна моя слава... что вот со мной встречаются, а на меня гонения...

– Правда? – доверчиво спросила остроносая гусыня Наталья. Милая моя, гениальная моя танцорка.

– Конечно. – Поперека вскочил, быстро завел ладонь за ее некогда осиную, а ныне пчелиную, как он шутит, талию и, напевая вальсовый ритм, закружил. – Пам-па-па... пам-па-па... Особенно после того, как мы с Толей Рабиным эту “бомбу” подложили под забор хранилища.

– Но ведь тебя могут посадить! – вспомнила жена. – Ты зачем, дурень, все на пленку снял и на телевидение отдал?

– А без этого наш поход в зону не имел смысла...

Наталья отстранилась и утерла глаза ладонью. Кивнула в сторону комнаты сына.

– И он по твоим путям. Они сожгли портрет президента. Так говорят. Его со службы погонят. Собственно поэтому он про Байкал... Ой, какие вы оба неосторожные!.. – И вдруг прильнув к Петру Платоновичу, обвила его за шею. И родной медицинский запах словно опьянил Попереку, он сам заволновался, поцеловал жену в ушко...

И в эту минуту сын из комнаты громовым своим баском произнес:

– Не погонят со службы... наши недовольны президентом... боится олигархов... разворовали Россию... – И помедлив. – Мы ему срок даем... год... Если не возьмет их за ухо, не быть ему паханом новой России.

Вмиг покраснев до удушья, Поперека отстранился от жены и заорал:

– Прекрати этим языком говорить! Ты сын интеллигентов!

– Он нарочно, нарочно... – пыталась успокоить его жена. – Он же всю жизнь играет.

– И доиграется!

“Он как ты...” – хотела сказать Наталья, но ничего не сказала.

– Черные рубахи, понимаешь ли, – сердился Поперека, наливая себе остывший чай. – Сабли... клятвы... Пошел бы лучше на физмат, я сколько раз говорил... был бы ученый. С твоей-то головой.

Но сын молчал. Да и что такое сегодня в России ученый? Достаточно образованный нищий человечек. Если, конечно, у него не такой сильный характер, как у Попереки. “Ни нашим, ни вашим, говорите? А именно так! Я сам по себе!”

– В ванную пойду... – заторопилась Наталья. – В двенадцать горячую отключают. У тебя там на третьем этаже ничего? А тут... То Лазо, то Карбышев... – Она говорила свои привычные слова, имея в виду, что вода идет то горячая, то ледяная.

И слушая эти слова, словно после долгой разлуки, Поперека остался на старой квартире и жил долго – четыре дня. На пятый из лаборатории домой не вернулся – пошел на день рождения к Васе Братушкину и после застолья не смог вернуться к Наталье. Нет, не по причине опьянения.

Раскрылись истины яркие...

18.

Впрочем, он не собирался идти к Василию Матвеевичу – недавно виделись, о чем еще говорить? Но случились два события, омрачившие жизнь, после чего захотелось посидеть в шумной компании, чтобы ни о чем не думать.

Во-первых, наконец пришел ответ из США от Жоры Гурьянова, которому Поперека написал письмо с почтамта, с официального компьютера – уж тут-то не может быть “троянцев”.

Ответ на лабораторный компьютер прилетел к утру и был вновь невообразимым: “Да, Петр, это я, я! И я с тобой не хочу больше иметь дел. Ты работаешь против интересов России. Гур”.

“Может быть, мне это снится?” – скрипел зубами Петр Платонович, читая на экране слова надменного Гурьянова. После чего вновь проехал в город и запросил Жору ответить на компьютер почтамта – и на компьютер почтамта грохнулся точно такой же ответ. И еще добавлено три слова: “Ты всем надоел”. На раздраженный вопрос Попереки, нет ли в сети почтамта вирусов, “троянских коней” и прочей нечисти, оператор-девушка за стеклом обиделась и молвила:

– У нас всё чисто. А вот у вас... – И показала лакированным ногтем мизинца на висок. – Поищите.

Беззвучно матерясь, Поперека бросился в Академгородок. И только вбежал в лабораторию, случилась новая неприятность: снова позвонил Говоров, тот самый, что просил присмотреть за его женой в Испании. Он с тревогой кричал в трубку:

– Я не мог найти вас ни вчера, ни позавчера! Ваша сестра пропала! Мне позвонила жена – ее до сих пор нет в пансионате!

– Не может быть! – пробормотал Поперека. “Почему же Инна так долго добирается? Задержала таможня? В Праге или в Цюрихе? Или в швейцарской лаборатории ее попросили что-то объяснить? Немецкий язык она знает хорошо”.

– И я вынужден был сообщить в Дюла-тур... – продолжал Угаров. – Видимо, вашу сестру объявят в розыск.

– Да кто просил!.. – вспылил Петр Платонович. – Какое их дело?.. – И смиряя себя, уже спокойней добавил. – Благодарю. Наверное, она у наших знакомых... есть там, в Праге. Спасибо.

Настроение испортилось вдрызг. В самом деле, что происходит? Конечно, Инна Сатарова не пропадёт – деньги у нее есть, в паспорте шенгенская виза. А если понадобилась виза чешская... наверное, ей не отказали. В конце концов, заплатит, в маленьких государствах визы продают. Но почему до сих пор Инна не в Барселоне? Ах, надо было спросить у беспокойного мужчины номер телефона отеля, где остановилась его больная жена. А если и позвонишь, что в “reception” скажут? Нет человека. Пора бы, кстати, черт побери, ей самой аукнуться. Неужто образцы не дошли по назначению? Не приведи Бог, случился скандал? Голова кругом...

И Петр Платонович побрел к Братушкину.

У Василия Матвеевича собралось много разного народа, из своих – толстый АНТ и Анюта, она весело режет хлеб, колбасу, Антон откупоривает шампанское, целясь с ухмылкой в Анюту, та визжит и отпрыгивает в сторону. Остальные парни стоят, ждут. Среди них полузнакомый (где-то виделись) мужичок лет пятидесяти, в тесной темной тройке, в очках, и совершенно неизвестный Попереке высокий старик, с седым завитком над лбом, благодушный, с клубничками на щеках и на носу.

Дверь в спальню сына приоткрыта (кажется, впервые) – там на заправленной кровати лежит одетый, но без ботинок, и, кажется, пьяный человек – руку подвернул под себя и не вытащил. На васиного сына не похож – возраста такого, пожалуй, как у Попереки.

– Рабина нет? – спросил Петр Платонович и тут же пожалел об этом.

– Ко мне евреи не ходят, – процедил Василий Матвеевич и рассмеялся, как бы давая знать, что пошутил. А лицо у него сегодня совершенно черное, пил, что ли, всю ночь.

Поперека подобных шуток не признает. Мгновенно озлившись, зыркнул глазами по собравшимся:

– Тогда и мне тут нечего делать. Моя жена еврейка.

– Наполовину, – пискнула с улыбкой Анюта. – А вообще она хорошая.

– Любая жена – не более, чем подстилка, – пробубнил Братушкин. – И нечего о них. Давай, садись.

– Жена – второе тело мужчины! – не соглашаясь, уже завелся Поперека.

– У тебя, вижу, много было тел, – видимо, пытаясь смягчить ненужный разговор, сказал Василий Матвеевич. – И это хорошо. Садимся же, мужики.

Поперека помолчал, опустился на самый дальний, у торца стола, расшатанный стул и, кивнув Братушкину, выпил полстакана водки. И уже собрался встать и пойти прочь, как новорожденный взял гитару:

– Ну, чё, не уважишь, не споешь с нами?

– Споет, – торопливо закивал Антон, утирая платочком пухлые губы.

Оскалившись, словно пьяный, Братушкин запел “Степь да степь кругом”. Все молчали. Собственно, никто Братушкину сейчас и не был нужен – он пел очень хорошо, пронзительным, высоким голосом, каким никогда не говорил.

– А л-любовь твою-ю

я с собой унес... – И сверкнув синими злыми глазами, буркнул: – Наливай!

Когда выпили по второй, хозяин квартиры увидел, что Поперека тоскливо поглядывает на часы, и намеренно захохотал:

– Анекдот хотите? – Знает, что Петр Платонович любит травить анекдоты. – В самолете “Аэрофлота”. “Кушать будете?” – “А каков выбор?” – “Да или нет”.

Или еще. Пельменная в Одессе. Клиент: “Мне пожалуйста, еще одну порцию пельменей”. Официант: “Вам что, мало? Или понравилось?”

– Кстати, анекдот еврейский, – не удержался Поперека. Но сам не стал ничего рассказывать. Из головы не выходила Инна с рюкзаком, а также непостижимые ответы из Нью-Йорка.

Когда выпили по третьей, за память о родителях, Василий Матвеевич вдруг отбросил гитару и, словно ожесточившись, стал быстро говорить-шипеть, как он рос на окраине города, как возвращались из лагерей бывшие пленные, в том числе и родные Братушкина.

– И все равно свою р-родину не проклинали! – В кого же метит Братушкин этими словами? Уж не в Попереку ли?.. Да нет, наверно. Все ж таки старые коллеги, почти друзья. – Всем тяжело, надо терпеть... друг друга не предавать!

Из его сбивчивого рассказа-вопля можно было понять, как предвоенный террор прокатился по семье Братушкиных. Отец Василия, Матвей Иванович, работал председателем райисполкома, когда к нему приехали чекисты из области и попросили подписать для “тройки” список односельчан Братушкина, которых следовало раскулачить и сослать в Игарку. Матвей Иванович отказался – вокруг беднота, за что ссылать? И с того дня он ждал, когда приедут за ним. Но его всё не трогали. Через год внезапно взяли брата Ивана (а их было трое братьев, Михаил, Иван и Сергей). Через два года началась война, Михаил ушел добровольцем на войну, вернулся в 45-ом, а в 47-ом вернулся из лагерей Иван. Михаил спросил у него: “Когда тебя арестовывали, почему не сказал, что ты не Михаил?” – “Я подумал, меня все равно теперь уже не отпустят, а тебя тоже посадят”.