Виктор Пономарев - Записки рецидивиста Страница 22

Дни летели, нас снова отправили в тюрьму. Дорогой я спросил:

— Как дела, Коля?

— Все нормально. Ты, Дим Димыч, идешь как свидетель. Ты мне не помогал, у нас даже разговора с тобой не было.

Привезли в тюрьму, раскидали по разным камерам, меня кинули в пятьдесят третью, Калмыка увели куда-то наверх. На следующий день меня вызвал старший оперуполномоченный Вахидов. Здесь же в кабинете прямо на столе сидел капитан милиции из управления. С Вахидовым мы были старыми «друзьями», это он из-за девок пинал меня в изоляторе до полусмерти.

Вахидов, видимо, уже наплел капитану, что я за гусь, и не сомневался в моей причастности к убийству. Нужны были доказательства. Вахидов спросил:

— Пономарев, честно скажи: ты помогал Манджиеву или нет? Мы все равно узнаем.

Пришлось его разочаровать:

— Я спал, гражданин начальник, ничего не видел. Проснулся, когда надзиратель стал орать. Возможно, у них какие-то свои счеты, почем я знаю? Да и сам Коля парень здоровый, спортсмен. Такой и меня удавить мог бы.

— Смотри, Пономарев, если мы узнаем, что ты помогал, тебе будет очень плохо. Это я тебе по дружбе обещаю. Понял? Иди в камеру.

Примерно через, месяц нас повезли на суд. Коле, как я и предполагал, дали по совокупности восемь лет: было пять, добавили трояк. Я прошел как свидетель.

На суд меня возили из изолятора. Когда я последний раз ушел от Вахидова в свою камеру, то долго в ней не задержался. Через день в камеру кинули парня-молдаванина, по-русски говорил он плохо. Но между тем вечерами стал расспрашивать о моей жизни. Что-то в нем меня насторожило. Я рассказывал ему то, что можно рассказать незнакомому человеку: про детский дом, про жизнь на свободе, как балдел в Одессе с цыганами.

Парень предложил раз курнуть «дряни». Я сказал, что не курю. Предложил кайфующие таблетки, дал две — маленькие такие. До сих пор я так и не знаю, что это были за «колесики» (таблетки). Я заглотил их и «потащился», у меня такая «волокуша» (наркотическое опьянение) пошла, будто я вмазал бутылку водки. Как бы между прочим молдаванин сказал:

— Что ты связался с этим Калмыком? Он в камере сказал, что ты ему помогал.

Как-то сразу я опешил и чуть было не проговорился, только успел сказать:

— Ну и падаль, — и сразу тормознулся.

Тут меня стало мутить, затошнило. Я подошел к параше и все вырвал. Когда пришел в себя, помылся под краном, походил по камере, внимательно посмотрел на молдаванина и понял, что это «наседка» под меня. Я не в хипиш (незаметно) подошел к парню сзади, накинул на него удавку, стал давить и давил до тех пор, пока он не вырубился. Потом привел его в чувство и сказал:

— Рассказывай, мразь, кто тебя подкинул. Иначе сейчас умрешь, как собака, и никто не узнает, где могилка твоя.

— Вахидов, — прохрипел парень.

— Вставай, падла, ломись на кормушку и выпуливайся из камеры.

Парень постучал в дверь, тут же пришли надзиратели и увели его с концами. А по «решке» я передал, что молдаванин «наседка». Минут через тридцать-сорок надзиратели вывели меня из камеры, два раза долбанули по голове и спине деревянным молотком с длинной ручкой, такими при проверках простукивают решетки, и увели в подвал в изолятор. Еще долго звенела у меня голова.

Вот так из изолятора я и попал на суд.

Через неделю после суда меня снова привезли в пересыльную тюрьму, кинули опять в свою камеру. Но из знакомых зеков уже никого не было, все ушли на этапы.

В камере познакомился с двумя ребятами: с Каюмом и вором Вафо Самаркандским. Каюм местный, ташкентский, он рассказал, что в Средней Азии собираются строить новый город Навои. Большой этап зеков уже отправили, и нас тоже туда должны этапировать. И точно, пробыли мы на пересылке с неделю, и нас кидают на этап, человек триста. Погрузили в вагонзак и выгрузили ночью среди степи. Начальник конвоя и говорит:

— Зона новая, «воронков» мало, будем возить партиями.

Набьют полные «воронки» зеков и везут. Мы попали в зону утром. Зеки живут в палатках, но уже начали строить восемь деревянных бараков из щитов, баню, столовую, БУР (помещение камерного типа), изолятор.

Глава 5

ЗОНА-ГОРОД НАВОИ

Начальником зоны был подполковник Лабуня, плотный, высокого роста хохол; начальником режима — капитан Мадаминов, худой узбек с черным лицом и кривым носом, по-русски говорил очень плохо. Но форма на нем, начиная от фуражки до хромовых сапог, сидела исключительно, вид был как у эсэсовца. Был он человеком решительным, даже резким, папиросу закуривал быстро, спички чиркал, будто топором чурку дров рубил.

Утром всех зеков выстроили на плацу. Лабуня, стоя впереди всех с широко расставленными ногами, сказал:

— Вас сюда свезли строить новый город Навои, и мы его построим. Кто будет отлынивать от работы, будем строго наказывать. Условия у нас пока плохие, жить негде, но в кратчайший срок мы построим жилье. Так что пока устраивайтесь, как можете.

Из колонны крикнули:

— Как с ларьком? Курева совсем нет.

— Сегодня привезем из кишлаков. Отоваривать будем всех по пять рублей в счет зарплаты, а теперь расходитесь, устраивайтесь, — закончил подполковник.

Началась стройка бараков. Каждый отряд строил себе барак, отрядные только шастали взад-вперед, руководили.

Построили столовую. Назначили поваров. Шефом стал Сангак, он же стал председателем совета коллектива колонии, самым старшим милиционером из зеков. Не зря я его дубасил на пересылке, да, видно, мало.

Построили стадион. Вечером после работы все обычно ходили играть в футбол. А я шел заниматься со штангой и гирями. В зоне были сварочные аппараты, и я сварил себе небольшую штангу и гири из болванок.

Достроили клуб. Замполит привез музыкальные инструменты, гитары сразу растащили по баракам. Я тоже выбрал себе хорошую семиструнную гитару. По вечерам мы собирались в почти достроенном бараке, садились между нарами, я играл и пел песни.

Наступил день, когда нас повели на работу в рабочую зону строить город. Идти пять километров, да сама рабочая зона не менее трех километров. Первое, с чего мы начали, — со строительства гостиницы. Прорабы были у нас вольнонаемные. Начали рыть котлован. Бетон со свободы возили солдаты из стройбата на новеньких голубых «ЗИЛах». Провели трубы, пошла вода. Обедаем побригадно. Шоферам даем деньги, они привозят водку, вино, анашу.

К некоторым заключенным стали приезжать родственники, жены, в зоне появились свои барыги, торгуют анашой. К одному зеку по кличке Немец каждый день приезжала жена. Перебросит в зону через проволоку сверток с анашой, Немец все распродаст за день, а на другой день он уже бросает жене сверток с деньгами. И так каждый день.

Были в зоне и такие, которые вообще не хотели работать. Подходят ко мне, говорят:

— Дим Димыч, отруби пальцы. Или ступню ноги отруби.

И я им рубил то руку, то ногу. Не задарма, разумеется. А началось все с того, что подошел ко мне один парень и говорит:

— Ты можешь сломать мне руку, мне надо остаться завтра в жилой зоне?

— Почему не сломать хорошему человеку, — ответил я. — Давай сломаю. — Взял его руку и как дал об колено, она только «хрык» и повисла.

Рука у парня распухла до самого локтя и сделалась как спелая узбекская дыня. На бинте я подвесил руку парню на шею, и отправил его в жилую зону в санчасть. Парень рассказал об этом в своем кругу, а зековское радио молниеносно оповестило всю зону. Зековское радио сродни цыганскому. На свободе еще никто не знает, а в зоне все и обо всем уже известно. Вот ко мне, как к специалисту-хирургу, и потянулась зековская братия. Сначала ломал, потом стал рубить, оно и быстрей и не так болезненно для пациента.

Не знаю, как долго я продолжал бы хирургическую практику, если бы не Генка Циркач. Как-то подошел ко мне зек Саня из Ташкента по кличке Лялька и говорит:

— Дим Димыч, сломай руку, не хочу работать.

Генка поднялся с нар и сказал мне:

— Демьян, если ты еще кому-нибудь что-нибудь сломаешь, мы не товарищи. Ты им ломаешь, а они же тебя потом хаять будут.

На это я ответил:

— Лялька, уходи. Больше никому ничего ломать не буду, разве что шеи. И передай другим. Понял? Все, разговор окончен. — И он ушел.

Когда построили гостиницу, то Генка для зарядки по утрам залазил на девятый этаж и на карнизе делал стойку на руках. Вольные люди утром идут на работу мимо, смотрят и ахают: «Вот это да! Вот дают зеки!»

Построили магазин, стали строить жилые дома, причем только девятиэтажные, красивые, как на Кубе. Только закончим один объект, его тут же огораживают колючей проволокой, ставят сторожевые вышки.

Для отдельных зданий, покраски окон, выкладки мозаики в город привезли из Иванова шестьсот человек женщин-строителей. И если их объект и наш расположены рядом, начинаются знакомства, разговоры, признания в любви через колючую проволоку. Зеки порой часами с ними стоят, разговаривают. Я тоже познакомился с одной толстой женщиной. Любой звали. Мы подолгу стояли, разделенные колючей проволокой и расстоянием между зданиями, и разговаривали. Я ей честно признался, что сильно соскучился по женщине, а она в моем вкусе; я даже влюбился в нее. Называл ее «моя любимая», «не могу без тебя». И «как бы нам встретиться поближе, если, конечно, сама захочешь?»