Кадзуо Исигуро - Остаток дня Страница 22

– Что вы хотите сказать, дворецкий? У вас что, иссякли запасы простейших перевязочных средств?

– Дело в том, сэр, что ожидается прибытие доктора.

– Ага, очень хорошо. Значит, вызвали врача?

– Да, сэр.

– Прекрасно, прекрасно.

Мсье Дюпон вернулся к прерванному разговору, и я продолжал обход. Помню, как расступилась группа джентльменов и передо мной вдруг возникла немецкая графиня; я даже не успел предложить ей портвейна – она схватила с подноса бутылку и сама себе налила.

– Похвалите повара от моего имени, Стивенс, – сказала она.

– Непременно, мадам. Благодарю вас, мадам.

– Вы со своими ребятами тоже хорошо поработали.

– Благодарю вас, мадам.

– Один раз во время обеда я готова была поклясться, что здесь не один, а по меньшей мере три Сти-венса, – сказала она и рассмеялась.

Я тоже поспешил рассмеяться и ответил:

– Рад быть к услугам мадам.

Через секунду я заметил юного мистера Кардинала; он по-прежнему стоял в одиночестве, и мне подумалось, что собрание столь высоких гостей, возможно, внушает молодому джентльмену нечто вроде благоговейного ужаса. Во всяком случае, бокал у него был пуст, так что я направился в его сторону. Мое появление, видимо, очень его воодушевило, и он протянул мне бокал.

– По-моему, это просто замечательно, Стивенс, что вы любите природу, – сказал он, пока я ему наливал. – Ей-богу, лорду Дарлингтону здорово повезло, что у него есть кому со знанием дела приглядеть за садовником.

– Простите, сэр?

– Природа, Стивенс. Вчера мы с вами говорили о чудесах мира и природы. Полностью с вами согласен, все мы слишком самодовольны и не ценим великих чудес, которые нас окружают.

– Совершенно верно, сэр.

– Мы ведь об этом и говорили. Договоры и границы, репарации и оккупации. А матушка-природа знай занимается себе своим милым делом. Как-то странно вот так о ней думать, правда?

– Истинная правда, сэр.

– Я вот думаю, а не лучше ли было бы, если б Всемогущий сотворил нас всех в виде… ну… как бы растений? Понимаете, крепко укорененных в земле. Тогда бы с самого начала не было всего этого вздора с войнами и границами.

Молодой человек, видимо, счел эту мысль очень забавной. Он рассмеялся, немного подумал и опять рассмеялся. Я к нему присоединился. Тут он подтолкнул меня в бок, сказал:

– Представляете, Стивенс? – и еще раз рассмеялся.

– Да уж, сэр, – ответил я со смехом, – весьма любопытная получилась бы картина.

– Но молодцы вроде вас все так же сновали бы между нами с поручениями, приносили чай и все такое прочее. В противном случае мы бы оказались совсем беспомощными. Представляете, Стивенс? Все мы – укорененные в земле. Каково, а?

В эту минуту сзади подошел лакей и сказал:

– Мисс Кентон хотела бы вас на два слова, сэр. Я извинился перед мистером Кардиналом и пошел к дверям.

Мсье Дюпон решил, видимо, их охранять – стоило мне подойти, он спросил:

– Дворецкий, доктор приехал?

– Именно это я и собираюсь выяснить, сэр. Это не займет и минуты.

– У меня болит.

– Весьма сожалею, сэр. Доктор должен сейчас приехать.

На этот раз мсье Дюпон вышел за мной в холл. Мисс Кентон стояла на том же самом месте.

– Мистер Стивенс, – сказала она, – доктор Мередит прибыл и прошел наверх.

Она говорила очень тихо, но стоявший у меня за спиной мсье Дюпон сразу воскликнул:

– Ну, прекрасно!

Я повернулся к нему и предложил:

– Благоволите следовать за мной, сэр.

Я провел его в бильярдную и зажег в камине огонь; тем временем он устроился в одном из кожаных кресел и принялся стаскивать ботинки.

– Сожалею, что здесь немного прохладно, сэр. Доктор сейчас придет.

– Спасибо, дворецкий, я вами доволен.

Мисс Кентон все так же ждала меня в холле, мы молча поднялись наверх. В отцовской комнате доктор Мередит что-то записывал, а миссис Мортимер горько рыдала. На ней по-прежнему был фартук, которым она, видимо, утирала слезы; из-за этого по всему лицу у нее пошли жирные разводы, что делало ее похожей на хористку, загримированную под негритянку. Я ожидал, что в комнате будет стоять запах смерти, но из-за миссис Мортимер – или ее фартука – в комнате пахло кухонным чадом.

Доктор Мередит поднялся и произнес:

– Примите мои соболезнования, Стивенс. У него было обширное кровоизлияние. Если вам от этого будет легче, скажу, что особой боли он не должен был испытать. Спасти его не могло ничто на свете.

– Благодарю вас, сэр.

– А сейчас мне пора. Вы тут сами распорядитесь?

– Да, сэр. Однако, с вашего позволения, один очень важный джентльмен дожидается внизу вашей помощи.

– Это срочно?

– Он выразил настоятельное желание с вами встретиться.

Я спустился с доктором Мередитом, провел его в бильярдную, а сам поторопился вернуться в курительную, где все было без перемен, разве что стало еще веселее.

Не мне, понятно, намекать на то, что я достоин стать в один ряд с «великими» дворецкими нашего поколения, такими как мистер Маршалл или мистер Лейн, хотя, должен заметить, есть люди, которые, возможно из ложно понятого великодушия, склонны считать именно так. Позвольте разъяснить: когда я говорю, что конференция 1923 года и в особенности описанный вечер явились поворотным пунктом в моем профессиональном развитии, то исхожу в основном из собственных, более скромных требований. Но и в этом случае, принимая во внимание груз непредвиденных обстоятельств, обрушившихся на меня в тот вечер, вы, может быть, согласитесь – не так уж я сильно и обольщаюсь, позволяя себе предположить, что перед лицом всего этого продемонстрировал, пусть в скромной степени, достоинство, которое пристало бы и самому мистеру Маршаллу или, если на то пошло, моему отцу. В самом деле, почему я должен это отрицать? При всех прискорбных для меня событиях того вечера я обнаруживаю, что теперь вспоминаю его с чувством законной гордости.

День второй – после полудня

Мортимеров пруд, Дорсет

Кажется, у вопроса «Что такое “великий” дворецкий?» имеется еще одно обширное измерение, которому я до сих пор не уделял должного внимания. Последнее, признаюсь, мне довольно досадно, поскольку речь идет о проблеме, которую я принимаю так близко к сердцу и над которой к тому же столько размышлял на протяжении многих лет. Но мне приходит в голову, что я, возможно, несколько поторопился закончить обсуждение требований, предъявляемых Обществом Хейса к вступающим в его ряды, и опустил некоторые существенные стороны этих требований. Прошу понять меня правильно, я вовсе не собираюсь пересматривать свои соображения касательно «достоинства» как неотъемлемой предпосылки «величия». Но я еще немного поразмышлял о другом заявлении, сделанном Обществом Хейса, а именно о том, что необходимое предварительное условие членства – «служба соискателя в выдающемся доме». Я считал и продолжаю считать, что со стороны Общества это было проявлением бездумного снобизма. Мне, однако же, представляется, что возражения тут вызывает не столько сам общий принцип, сколько, в частности, устаревшее понимание того, что такое «выдающийся дом». Сейчас, когда я возвращаюсь к этому заявлению, мне кажется, что в нем есть своя правда: «служба в выдающемся доме» и в самом деле необходимое предварительное условие величия дворецкого – но только если в данном контексте наделить термин «выдающийся» более глубоким смыслом, чем вкладывало в него Общество Хейса.

Действительно, сравнение моей интерпретации понятия «выдающийся дом» с тем, что подразумевало под ним Общество Хейса, наглядно, как мне кажется, демонстрирует коренное различие между ценностями, исповедуемыми дворецкими нынешнего и предшествующего поколений. Утверждая это, я не просто обращаю ваше внимание на тот факт, что мое поколение с меньшим снобизмом воспринимает статус хозяев, не вникая, у кого они из потомственного земельного, а у кого из «промышленного» дворянства. Я пытаюсь сказать другое – и, думаю, в моем толковании нет ничего несправедливого, – а именно: мы были куда большими идеалистами. Там, где наших отцов заботило, есть ли у хозяина титул и ведет ли он род от одной из «старых» фамилий, мы куда больше склонны были интересоваться нравственным обликом нанимателя. Я отнюдь не имею в виду, будто нас интересовала их личная жизнь. Я хочу подчеркнуть, что у нас было честолюбивое желание, не свойственное предыдущему поколению, служить джентльменам, которые, если можно так выразиться, способствуют прогрессу человечества. Для нас, например, было бы куда заманчивее служить такому джентльмену, как мистер Джордж Кеттеридж, который хоть и вышел из низов, но внес неоспоримый вклад в будущее процветание Империи, чем какому-нибудь джентльмену, пусть самого родовитого происхождения, который попусту тратит время в клубах или на площадках для гольфа.

На самом деле, конечно, многие джентльмены из самых благородных семейств имеют склонность отдавать свои силы решению важнейших проблем современности, так что на поверхностный взгляд может показаться, будто честолюбивые помыслы нашего поколения мало чем отличаются от помыслов предшественников. Но я готов поручиться, что коренное различие в жизненных установках было и находило отражение не только в суждениях, которыми обменивались собратья по профессии, но и в том, как и почему многие из способнейших представителей нашего поколения меняли хозяев. Такие решения диктовались уже не одними соображениями жалованья, числом подчиненных слуг или блеском родового имени; для нашего поколения профессиональный престиж, считаю я нужным заметить в интересах справедливости, был прежде всего связан с моральными достоинствами хозяина.