Елена Катасонова - Кому нужна Синяя птица Страница 22

Павел пожал плечами:

— А о чем писать-то? Ну студия, ну уютно…

Юлька встала как вкопанная, воззрилась на Павла.

— Ну ты даешь! О чем писать? Да о них же! О студии! У них же дел тысяча! Им помочь надо!

— Ты, что ли, поможешь? — улыбнулся Павел.

— Мы! Наш журнал! Вот послушай…

Она рассказывала о своем журнале: о том, как они спасали какого-то столяра-умельца из Вятки, которому кто-то там «не давал дышать»; о том, как в Чимкенте пенсионеры возродили какой-то забытый узбекский промысел; как здорово ездить по стране, а потом писать о народных студиях и театрах, о кружках любителей попеть хором — не выступать, попеть для себя. А он слушал ее, смотрел на нее и думал, что никогда не сумел бы говорить так о своей работе. Должно быть, не любит он эту работу, ничего он, наверное, не любит… И Павел перебил Юлю и, защищаясь от мыслей, напугавших его, стал рассказывать о том, что любил когда-то: о старой своей, по-настоящему научной теме, об Индии и Калькутте, об индийских праздниках и индийских проблемах. Он спешил, старался — он хотел ей нравиться! — а она слушала, спрашивала, отвечала.

Так они дошли до набережной и сели на лавочку. Под ними дышала свежестью широченная Волга, пахло водой и весенней тревогой, а Юля все спрашивала, а он все отвечал. Она ничего не забыла, она знала Восток не хуже, чем он, но при чем тогда этот журнал, всякие там студии и непризнанные таланты? А как же ее китайский? Он хотел спросить, но тут Юля сказала:

— Ведь мы были соседями: я с мужем была в Непале, только позднее тебя. Видел бы ты, какие там храмы — деревянные, кружевные, какая резьба по камню… А Гималаи… Снег на горах — как сахар. Вечером розовеет, потом синеет и гаснет. Как странно, как нелепо, что мы не ездим в соседние страны…

— В какие «соседние»? — не понял Павел.

— Ну вот, ты работаешь, например, в Индии, почему бы тебе не съездить в Непал? За свой счет, конечно… Представь: на высокой горе буддийский храм Сваямбунатх, к нему добираются паломники со всей Азии. У реки Багмати старинный индусский храм Пашупати, с золотым быком и змеей на крыше. Ты бы мог все это видеть…

Глупенькая… Павел усмехнулся в темноте. Да если б и позволили, кто бы поехал, за свой-то счет!.. Они даже в Агру — древнюю столицу, в трех часах езды от Дели, — и то ездили за счет месткома. А тут в Непал, самолетом! Да такая поездка — это же почти «Грюндик»!.. А Юлька как ни в чем не бывало била и била по больным местам.

— Как мне повезло, правда? Нет же прямого самолета до Катманду! Вот и летали мы через Дели. Так я на обратном пути пробыла там, в Дели, четыре дня — и в Агру съездила, и в Золотой храм… Помнишь Тадж-Махал ночью? Белый мавзолей, а перед ним озеро — и весь мавзолей в этом озере… Сон… Пошли к воде…

Она легко встала, закинула за плечо коричневую, на длинном ремне сумку и стала спускаться по широкой деревянной лестнице. Не видел он Тадж-Махала ночью, не видел! Это было слишком дорого — оставаться на ночь в Агре; все тогда решили, что хватит с них мавзолея при свете дня. Сейчас он вдруг страшно пожалел об этом — о неувиденном ночном Тадж-Махале.

Павел догнал Юлю, осторожно взял под руку. С ней бы все было иначе, с этой девочкой, сохранившей себя со студенческих давних времен. Боже мой, но что же теперь делать? Как, оказывается, он о ней соскучился, как ее ждал! А ей все равно. Идет, молчит, думает о своем. «С мужем…» Что там за муж, интересно! Их, что ли, восточник? А, черт с ним, с этим гадом! Постой, а почему же он гад? Наверняка нормальный парень…

Они встали у самой воды, потом Юля села на камень, потянула за руку Павла.

— Сядь. Послушай, как она плещет. А пахнет как! Такое счастье…

— Счастье? — осторожно переспросил Павел: о чем она?

— Ну да, — улыбнулась Юля. — Так повезло, понимаешь?

Он осторожно положил руку ей на плечо, и она доверчиво прижалась к нему. Теперь он ее не отпустит, не отдаст… Теперь она не исчезнет…

— Ты подумай… — она даже зажмурилась. — Во вселенной миллиарды миров. И на одном из них, у нас, возникла жизнь… И мы родились, и живем, смотрим на эту воду, дышим этой рекой… Ты только подумай, какой подарок… За что нам это?

Она повернулась к нему — он почти не видел ее в темноте, только чувствовал, что здесь, рядом, ее волосы, и глаза, и губы. И он наклонился к ней, нашел ее губы и осторожно поцеловал. Они были теплые, мягкие и беспомощные. Павел целовал их снова и снова, не в силах оторваться и почему-то не смея поцеловать Юлю по-настоящему. А она обняла его совсем по-детски, закинув руки ему на плечи, а потом они встали и стояли, прижавшись друг к другу.

Павел гладил Юлины волосы, целовал их и вдыхал их запах, — слава богу, они не пахли ни духами, ни шампунем, ни лаком. Он осторожно касался губами ее закрытых глаз щекой — ее горячей щеки. Он слышал, как торопливо бьется ее сердце и гулко бухает в ответ его собственное, и вот уже эхо этого гула гремит во всем теле, и нет больше сил терпеть и страдать. Он легонько отстранил Юлю: только бы она не почувствовала нестерпимого его желания, над которым он не был властен, только бы оно не испугало и не оскорбило ее, не разрушило того, что возникло теперь между ними, прорвалось сквозь столько тягостных лет, и росло, и ширилось, заполняло собой весь их мир.

— Пошли, Юленька, — сказал он тихо.

Но она только крепче обняла его.

— Знаешь, как я о тебе мечтала? — прошептала она укоризненно. — Там, в институте. А ты всегда был таким сердитым…

Сердитым… Да он просто не смел к ней приблизиться, боялся своей к ней нежности. Да если б он знал!..

Они молча пошли к гостинице и разъехались по своим этажам, и только у себя в комнате Павел понял, что завтра утром уедет, а Юля останется здесь, в Ярославле. Он торопливо набрал номер ее телефона, но было занято, и тогда он в панике бросился к ней, на третий этаж. Но она уже бежала ему навстречу, цепляясь о ковровую дорожку маленькими, чуть сбившимися каблуками.

— Я подумала, как же мы с тобой встретимся, и позвонила. А номер был занят, и я испугалась…

Она и в самом деле была напугана — так же, как он, — и у нее были такие же холодные пальцы, когда онемевшей от пережитого страха рукой Павел взял ее руку.

— Ну что ты, что ты, — повторял Павел, пытаясь согреть ее руки в своих. — Разве мы можем…

Она показалась ему вдруг такой же маленькой и беззащитной, как тогда, на бюро, перед грозной Лидой. И так же, как там, ее надо было спасти, защитить, уберечь. Но почему? Ведь она была почти с него ростом, и так лихо строчила в своем блокноте, и все у нее, кажется, было в полном порядке. Но сейчас она прижалась к нему, как ребенок, и он защищал ее, как ребенка, и грел ее ледяные руки.

Он усадил Юлю в кресло, сел напротив, записал ее телефон и дал свой, служебный. Потом проводил до комнаты и пошел к себе, всей спиной, всем телом ощущая колючий взгляд тучной дежурной в фирменном синем платье и нелепом иссиня-черном растрепанном парике.

Господи, как в нем всего теперь много! А он-то собирался здесь отдохнуть. Павел быстро разделся, погасил свет — спать, спать! Но сон отлетел, едва он коснулся белой, пахнущей свежестью, мягкой подушки. Юлька! Какое чудо, что они встретились! И такое счастье хлынуло на него, что он сел, снова зажег настольную лампу и обалдело уставился перед собой. «Да что же это? Значит, так оно и бывает? Неужели это любовь?» — спросил он себя, и ему стало страшно, потому что в тот же миг он понял, что да, любовь, самая настоящая, та, о которой он читал и слышал, но в которую не очень-то верил, которую никогда ни к кому не испытывал и уже не надеялся, да, пожалуй, и не хотел испытать. Была Таня, была, в конце концов, Галя, Он даже застонал от тоски: Таня, Галя… Чушь какая-то! Ведь Юлька была рядом, там, в институте, а он… Безмозглый осел!

Павел встал, закурил. Потом покосился на телефон: «Позвонить? Нет, нельзя: спит, наверное. Спит. Маленькая моя. Юлькин мой дорогой…»

Он снова лег и, страшно усталый, счастливый, измученный, мгновенно заснул. Назавтра он уже ехал в Москву, изо всех сил стараясь понять, о чем его то и дело спрашивают индийцы, — молчали же раньше всю дорогу! — и понимая одно: до встречи с Юлей — три дня. Целых три! Дома предстоит свидание с Таней, на работе будет вздыхать Галя, а до Юли — три дня.

— А ты загорел… — встретила его Таня. — Хорошо прогулялся? И мы тут заодно отдохнули — никаких звонков, никто не дышит в трубку…

И это при Сашке. При Сашке!

— Значки привез?

Сын снисходительно, даже, пожалуй, сочувственно чмокнул его в висок.

— Вот…

Павел сунул ему ярославские значки, прошел в ванную, пустил воду.

— Эй, не залеживайся, через полчаса ужин…

Таня стукнула в дверь, как всегда, костяшками пальцев, в голосе виноватые нотки. Кажется, его здесь ждали: на батарее свежая пижама, халат, мохнатая простыня, у зеркала новый польский лосьон — купила в его отсутствие. Лучше бы ничего этого не было! И этих ноток в голосе — тоже. Потому что ничто теперь не поможет. Он понял это с холодящей сердце ясностью. Он прошел мимо Юльки — тогда, сто лет назад, в институте, он полжизни прожил без нее и вдруг встретил ее снова, и надо все рвать и идти к ней — вот что ему нужно.