Джонатан Коу - Какое надувательство! Страница 22

— Ладно, говори.

— Один твой друг. Человек, о котором ты много чего знаешь.

— Сдаюсь.

— Хилари Уиншоу.

И снова я не нашелся что ответить.

— Да-да, еще бы — сейчас они все в литературу кинулись. Им мало быть просто до омерзения богатыми, мало отхватить себе одно из самых высоких кресел на телевидении, мало того, что каждую неделю миллионы читателей тратят свои кровно заработанные, чтобы прочесть о том, как у них под плинтусом завелся грибок: этим блядям еще и бессмертия подавай! Чтоб их имена значились в каталоге Британской библиотеки, чтоб им вручили шесть авторских экземпляров, чтоб внушительный том в твердом переплете можно было сунуть на полку в гостиной между Шекспиром и Толстым. И они его получат, это бессмертие. Получат, потому что людям вроде меня слишком хорошо известно: даже если мы решим, что нашли нового Достоевского, нам все равно не удастся продать и половины того тиража, каким разлетится любое говно, которое накропает кретин, читающий прогноз погоды в этом сраном телевизоре!

На последнем слове его голос поднялся чуть не до крика. Он откинулся на спинку кресла и запустил руки в волосы.

— И что у нее за книжка получилась? — спросил я, когда он немного успокоился.

— Да обычная дребедень. Куча телевизионщиков, и все динамичны и беспощадны. Секс каждые сорок страниц. Дешевые трюки, ходульный сюжет, паршивые диалоги — такое и компьютер мог бы написать. Да, наверное, и написал. Пустая, мелкая, меркантильная мишура. Стошнило бы любого цивилизованного человека. — Он сокрушенно уставился в пространство. — А самое паршивое, что мою заявку даже рассматривать не стали. Кто-то обставил меня на десять штук. Сволочи. Я же просто уверен, что это станет хитом весеннего сезона.

Казалось, нарушить последовавшее молчание будет нелегко. Патрик, глядя мимо меня, вытаращил глаза, как лягушка: судя по всему, он совершенно забыл, что я сижу перед ним.

— Послушай, — наконец откашлялся я, подчеркнуто глядя на часы. — Мне уже в самом деле пора, у меня скоро еще одна встреча. Ты не мог бы мне хоть что-нибудь сказать о том, что я тебе прислал?..

Взгляд Патрика медленно сфокусировался на мне. По лицу медленно расползлась мечтательная грустная улыбка. Кажется, он меня не услышал.

— А может, опять-таки, все это и неважно, — сказал он. — Может, в мире происходят вещи и поважнее и мои крохотные проблемы не считаются. Все равно, вероятно, скоро война.

— Война?

— Уже похоже на то, разве нет? Британия и Франция отправляют все больше войск в Саудовскую Аравию. В воскресенье мы выдворяем всех этих людей из иракского посольства. А теперь и аятолла влез — зовет к священной войне против Штатов. — Патрика передернуло. — Точно тебе говорю: из этого моего кресла перспектива открывается довольно мрачная.

— Ты хочешь сказать, что, как только начнутся боевые действия, в них ввяжется Израиль и, не успеем мы опомниться, ситуация на Ближнем Востоке обострится еще сильнее? А потом ООН не выдержит напряга, расколется — и перед нами снова замаячит не только холодная война, но и вероятность локального ядерного конфликта?

Патрик одним только взглядом пожалел наивного меня.

— Да я не об этом, — ответил он. — Я о том, что, если мы не выкинем в продажу биографию Саддама Хусейна за три-четыре ближайших месяца, на нас сможет срать любой издатель в этом городе. — Он посмотрел на меня, и в его глазах неожиданно блеснуло отчаяние. — Может, ты ее нам сделаешь? Что скажешь? Шесть недель на подготовку, за шесть недель напишешь. Двадцать тысяч сразу, если за нами останутся права на распространение за рубежом и сериализацию.

— Патрик, я не верю своим ушам. — Я встал, пару раз прошелся по кабинету и посмотрел ему в лицо. — Не могу поверить, что ты — тот же человек, с которым мы о стольком разговаривали много лет назад. О… непреходящести великой литературы; о необходимости заглядывать за рубежи простой современности. Что же с тобой сейчас весь этот бизнес делает?

Я заметил, что наконец привлек его внимание: лицо его обмякло, ясно, что мои слова попали в цель. И я решил надавить сильнее.

— Ты ведь когда-то так верил в литературу, Патрик. Мне такой веры никогда не хватало. Я сидел на этом стуле и слушал тебя — и это было откровение. Ты учил меня вечным истинам. Тем ценностям, что передаются от поколения к поколению, из века в век и кодируются в великих плодах воображения каждой культуры. — Долго нести эту ахинею я не смогу, это точно. — Ты учил меня забывать о повседневных истинах, эфемерных истинах, истинах, что кажутся важными сегодня и забываются завтра. Ты заставил меня поверить в то, что есть истина выше всего этого. Вымысел, Патрик. — Я грохнул ладонью по своей рукописи, по-прежнему лежавшей у него на столе. — Вымысел — вот что важно. Вот во что мы с тобой когда-то верили, и вот к чему я сейчас вернулся. Я думал, что никто не поймет этого так, как ты.

Он немного помолчал, а когда заговорил снова, голос его срывался от волнения.

— Ты прав, Майкл. Прости меня — мне правда очень жаль. Ты пришел сюда услышать мое мнение о том, что ты написал, что ты очень глубоко прочувствовал, а я твержу только о своих собственных проблемах. — Он махнул на стульчик. — Давай садись. Поговорим о твоей книге.

Но, преисполнившись решимости не сдавать позиций, я протестующе воздел руку:

— Может быть, сейчас не лучший момент. У меня назначена еще одна встреча, а тебе, наверное, нужно еще какое-то время, чтобы принять решение, поэтому почему бы нам…

— Я уже принял решение по твоей книге, Майкл.

Я немедленно сел.

— Принял?

— О да. Иначе я бы не стал тебе звонить.

Мы оба несколько секунд помолчали. Затем я спросил:

— И что?

Патрик откинулся на спинку кресла и улыбнулся, как бы поддразнивая меня:

— Мне кажется, тебе сначала лучше немного мне о ней рассказать. Подоплеку. Почему ты написал книгу о семействе Уиншоу. Почему ты написал о них книгу, которая начинается как историческая хроника, а заканчивается как роман. Почему тебе вообще такая мысль в голову пришла?

На эти вопросы я отвечал правдиво, точно и довольно обстоятельно. После чего мы оба несколько секунд молчали. Затем я опять спросил:

— И что?

— Что?.. Едва ли стоит говорить тебе, что у нас с этой книгой серьезная проблема, Майкл. Это оголтелая клевета.

— Это как раз не проблема. Я изменю все — имена, места действий, время, все. Это только начало, понимаешь, только основа. Я могу замести все следы, сделать все совершенно неузнаваемым. Это только начало.

— Хмм. — Патрик свел вместе пальцы и задумчиво поднес руки ко рту. — И что нам тогда остается? А остается книга оскорбительная, скандальная, мстительная по тону, очевидно написанная из злобы и даже местами — если не возражаешь — мелковатая.

Я вздохнул с облегчением:

— Так ты опубликуешь ее?

— Думаю, да. При условии, что ты внесешь все необходимые исправления и, разумеется, припишешь какой-нибудь конец.

— Безусловно. Я сейчас как раз над этим работаю и думаю, что-то появится уже… скоро. Очень скоро. — В нахлынувшем возбуждении я даже испытал к Патрику прилив какой-то нежности. — Знаешь, я просто был уверен, что сейчас такая книга — идеальна для рынка, но ты себе не представляешь, как мне было нужно, чтобы ты мне все это сказал.

Я волновался, понимаешь, что она так отличается от моих остальных романов…

— Ну, не так уж сильно она отличается, — отмахнулся он.

— Ты думаешь?

— Между этим и твоим последним романом, например, есть определенная стилистическая связь. Я сразу узнал твой голос. В ней во многом видны те же самые сильные твои стороны и те же самые…

— Те же самые что? — спросил я, когда он оборвал фразу.

— Прости?

— Ты еще что-то хотел сказать. Те же самые сильные стороны и?..

— О, да неважно. В самом деле неважно.

— Те же самые слабости — вот что ты хотел сказать. Правда? Те же самые сильные стороны и те же самые слабости.

— Ну, в общем, да, если хочешь знать.

— А что это значит?

— Ох, ну давай не будем сейчас об этом?

— Хватит, Патрик, говори.

— Ну… — Он встал и подошел к окну. Казалось, автостоянка и кирпичная стена его не вдохновляют. — Ты, наверное, уже не помнишь, о чем мы с тобой говорили в последний раз, верно? Наш с тобой последний разговор много лет назад?

Я помнил очень отчетливо.

— Да нет, сразу не припомню.

— Мы много говорили о твоей работе. Много говорили о твоей прежней работе, твоей будущей работе, о том, над чем ты работал тогда, и я осмелился предложить тебе небольшой критический совет, который тебя, судя по всему, до определенной степени расстроил. Ты наверняка его не помнишь?

Я помнил даже, в каком порядке он произносил тогда слова.