Нина Федорова - Семья Страница 22

Китайская леди начала считать вслух проезжавшие мимо вагоны и записывать их число в книжечку. Это было запрещено недавним японским военным распоряжением.

Вдруг она обратилась ко мне, говоря по-английски и намеренно громко:

— Не странно ли? В Китае, по китайской дороге, в китайских вагонах, обслуживаемых китайцами — враги везут всевозможные орудия для истребления китайского населения? Война не объявлена, но города разрушаются бомбардировкой. И все это называется «местным инцидентом».

Мой муж сейчас же вступил с ней в разговор, объясняя, что перед нашими глазами происходит один из парадоксов истории. Я стала беспокоиться, так как безусловно кто-либо из присутствовавших японских офицеров понимал по-английски. Чтобы переменить тему, я сказала поспешно:

— Будем лучше любоваться ландшафтом!

— Вы это называете «ландшафтом? — вскрикнула китаянка. — Три дня в этих местах японцы демонстрировали свои дружеские чувства к Китаю. Посмотрите на эти развалины!

Ее речь делалась опасной. Я посмотрела вокруг. К нам прислушивались, хотя и не показывая этого, все японцы.

— Куда вы едете? — спросила меня китаянка.

— В Тянцзин.

— А, — вздохнула она, — десять тысяч гражданского населения было убито японцами в Тянцзине.

Я заметила, что какое-то движение происходило в группе японских офицеров. Ясно, что они и слышали и поняли, что говорила китаянка, и готовились предпринять какие-то меры. Напрасно я старалась изменить тему разговора.

— Но что же является причиной этих жестоких действий? — продолжала китаянка. — «Япония хочет получить даром китайский хлопок», — сказал откровенно один из японских государственных деятелей. Но, может быть, и Китаю нужен его собственный хлопок? Может ли жажда беззаконного захвата чужой собственности оправдать такие средства к ней, как вот эти убийства? Мало того, Япония хочет еще и китайских дружеских чувств. Для этого ли она бомбардирует китайские больницы, университеты и школы? Затем Япония хотела бы еще получить и китайский уголь, железо, китайскую торговлю и китайскую землю. Это все — для Японии. Китаю же — мир, время от времени карательные экспедиции, как вот эта, чтобы держать крепко взаимное понимание и дружбу.

Говоря это, она уже вся дрожала от гнева и негодования.

Я не могла понять ее бравады. И ей тоже было ясно, что ее слушали все японцы в вагоне. Китайские же пассажиры сидели безмолвно и безучастно, как и прежде. На кого она надеялась, на чью защиту? Зачем она подвергала себя опасности? В вагоне уже создалась напряженная атмосфера. Казалось, вот-вот произойдет какое-то ужасное несчастье. А она все продолжала говорить:

— Посмотрите на разбитые вагоны! Китайские беженцы в этих вагонах были бомбардированы с воздуха. Пятьсот человек было убито. Они бежали из Пекина. Японцы сначала взяли их дома, имущество, убили здоровых и молодых мужчин в семьях. А когда старики, женщины и дети пытались скрыться от убийц, их бомбардировали и убили с воздуха.

Она задохнулась и остановилась. Зловещая тишина царила в вагоне. Один из японских офицеров встал и тяжелой походкой направился к китаянке.

Я все не могла понять, на что она надеялась, подвергая себя опасности. Было ли у нее оружие? Станет ли она защищаться или же кинется с кинжалом и убьет приближающегося японца? Где ее оружие? На ней был берет и очень плотно прилегающее платье. Не только револьвер, но и кинжал едва ли мог быть спрятан в ее одежде.

Японский офицер стоял уже в проходе около нас.

— Ах, — сказала китаянка, глядя ему в лицо. — Япония так восхваляет свою армию. Но все, на что она способна, это — слепая жестокость.

Японский офицер одним тяжелым движением руки сдвинул аму с ребенком и тяжело сел на ее место. Неподвижным взглядом, с какой-то ледяной жестокостью он смотрел в лицо китаянки.

— Студентка?

— Да. Я — студентка.

— Куда едете:

— В Тянцзин.

— Одна?

— Нет, с мужем. — И она показала на спокойного господина с лицом, напоминающим Будду.

— Зачем вы едете в Тянцзин?

— О, просто посмотреть кругом, что там происходит.

— Где вы обычно живете?

Ее глаза засверкали.

— Я живу в свободной стране, где Япония ничего не значит, где Японии никто не боится, и где ее действия обсуждаются открыто.

— Фамилия?

— Миссис Ван Сунлин.

— В какой провинции Китая вы живете?

— Провинции Китая? — Ее голос шипел от ненависти. — О какой «провинции» вы говорите? Я родилась в штате. В Калифорнии. Я — американка по рождению и подданству.

Теперь стало ясным, какое у нее было оружие и почему она не боялась. «Американка по рождению» — она была вне сферы японских посягательств.

Теперь она смотрела на японца с торжествующей злобой. Под натянувшеюся кожей лица ясно выступали кости, легкая дрожь волной проходила по ее телу. Глаза выступили из орбит. Казалось, она, как змея, бросится на врага и смертельно его ужалит.

Японец, встретив этот взгляд, откинулся назад, как перед настоящей змеей. Каковы бы ни были его личные чувства, японский офицер — человек дисциплины. Военный приказ обязывал его быть предупредительным и вежливым с гражданами сильных нейтральных держав.

— К сожалению… — начал он.

Она накинулась с потоком слов:

— Вы сожалеете? Да? О чем? О том, что я — американка? Вы думаете — это большое несчастье? Вы думаете, я была бы счастливее, если бы…

— Вы так похожи на китаянку.

— Да, моя глубокая симпатия и любовь к Китаю делают меня похожей на китаянку!

Он больше не желал говорить. Он тяжело встал и затопал к своему месту. Вдруг он остановился. Еще раз злоба сверкнула в его глазах:

— Но ваш муж?

Джентльмен, похожий на Будду, встал, широко открыл глаза, вежливо поклонился японцу:

— Мистер Ван Сунлин. К вашим услугам. Американский подданный. Родился в штате Мичиган.

— Какой счастливый конец, — сказала Бабушка. — Право, это — тяжелая история, и как приятен хороший конец.

— Погодите, это еще не конец, — возразила Анна Петровна и продолжала: — Мы приехали в Тянцзин поздно ночью. Японская полиция сейчас же занялась китайскими беженцами. Их выталкивали из вагонов, обыскивали тут же и иных арестовывали, других отпускали. Мы потеряли из вида китайскую леди и ее спутников. Мы двигались пешком. Наконец мы перешли через мост и были на французской концессии, наконец в безопасности от японцев!

Вдруг мы услыхали громкий смех. Китайская леди миссис Ван стояла у входа в отель и желала нам доброй ночи. Мы были рады ее видеть, но муж сказал ей все же с упреком:

— Миссис Ван, стоило ли подымать всю эту историю и пугать ваших же китайских беженцев в вагоне, и это только для того, чтобы подразнить японцев? Это недостойно серьезного человека, и вас извиняет только ваша молодость.

Миссис Ван вдруг сделалась серьезной. Она перестала смеяться.

— Друзья, — сказала она, — я делала это не для насмешки над японцами. В вагоне ехал дорогой для Китая человек, который должен был попасть в Тянцзин. Я оберегала его. Я должна была отвлечь внимание от него, я заинтересовала их своей особой. Не правда ли?

— Но тот человек?

— Он уже в безопасности.

— Кто же он был? Где он сидел?

— Он был ама с ребенком.

В этот самый момент раздался какой-то звук. Все взглянули на дверь. На пороге стоял мистер Сун. Что он слышал? Когда он вошел? Увлеченные рассказом, его не заметили раньше.

Он поклонился компании и сказал своим обычным тоном:

— Я попрошу вас, миссис Чернова, об одном личном одолжении. Пожалуйста, забудьте эту историю, и пусть ни одно ее слово не будет повторено. — И он опять поклонился.

Анна Петровна вздрогнула: в спокойном лице мистера Суна она вдруг узнала аму с ребенком на руках.

20

Финансовое положение Семьи делалось все хуже. Как и вся страна, и они в своей скромной мере пострадали от разрушенной экономики, явившейся следствием «дружеских» японских экспедиций в Китай. Покорение Китая было дорогостоящим предприятием, и, по японским расчетам, само китайское население должно было оплачивать свое порабощение.

Лида потеряла работу, потому что магазины сократили штаты служащих. В европейских предприятиях прежде всего увольняли русских. И Петя получил предупреждение о возможном скором увольнении. В пансионе были незанятые комнаты. Счет миссис Парриш все еще не был оплачен. Никто не приходил за ее вещами. Они оставались в ее комнате, и Семья не знала, как решить: свободна ли эта комната или же занята. Петины «волонтерские» деньги (Дима называл их «военной добычей») помогли мало, так как цены подымались с каждым днем. Так война сделала свое дело: она пожрала всю, казалось бы, явную прибыль — и никто не нажился, и все пострадали. Единственным видимым трофеем в Семье были Лидины белые туфли.

Лида плакала несколько дней после того, как ее рассчитали. Она горевала, так как не было надежды найти другую службу. Но затем наступила внезапная перемена в ее настроении, она успокоилась, более того, стала очень веселой. Она помогала Матери на кухне, и лицо ее выражало счастье. Нос ее был напудрен. Миссис Парриш перед самым отъездом нашла залежи пудры и отдала все Лиде, и Лида радостно думала, что пудры ей хватит до старости. Но Бабушка уже грозила отнять пудру и запереть на ключ.