Захар Прилепин - Ботинки, полные горячей водки Страница 22

К вечеру, пожарив свежей рыбки, мы от души напились и много говорили, как я и предполагал, за тюрьму. Вернее, они говорили, а я слушал – но рассказы были забавны, и оттого все мы хохотали до изнеможения, особенно я. О Ворах забыли напрочь – по крайней мере, не вспоминали вслух больше.

Следующим ранним, сырым и полутемным еще утром кореш договорился с соседом и нас на тракторе, за несколько купюр, домчали, терзая кишки, до самой станции. Обнялись с корешком и расстались нежно, но по-мужицки, еще до прихода электрички: трактористу надо было на работу, и так не раньше полдня ему предстояло вернуться.

Станция была неожиданно многолюдна. Поразмыслив, мы вспомнили с братиком, что сегодня понедельник: люд из местных деревень отправлялся в город, немножко подзаработать кто где.

Несколько человек у платформы торговали молочком, ягодой, грибками, яблочками, свежей рыбкой – все это, понятное дело, выставлялось для тех, кто проезжает мимо на электричке из одного города в другой; местных таким добром было не удивить.

– Купим мамке ягод что ли, – предложил братик. – Тут дешево все, наверно.

Мы пошли на яркий запах лесной ягоды и порадовавшись виду ее, поискали глазами продавца, он стоял неподалеку – тот самый дед у которого мы ночевали.

Я признал его по костистым рукам, а братик – по каким-то своим приметам, может, и по запаху.

– А вы здесь, голуби? – обрадовался дед. – А я думаю: куда делись, ушли ни свет ни заря. Постеснялись разбудить нас? Хозяйка встала, щей для вас наварила, пошла будить, а там пусто.

Мы молчали, разглядывая деда. У меня взмокли ладони.

– Ягод, что ли, хотите? – улыбался дед хорошими зубами. – А я и угостить могу. Вот держите, – и он выдал нам кулек бумажный, чуть отекший красным соком.

Я отшатнулся было, но дед ловко подцепил меня, как крюком, костистым пальцем за рукав, притянул к себе, и ягоды в руку вложил.

И с другого лукошка, зацепив одной рукой сразу три яблока, братику выдал.

– Спасибо! – сказал я.

– Бог спасет, Бог спасет, – отозвался дед.

Глаза его были добры и лучисты. В одном собиралась и никак не могла собраться мутная слезинка, словно старику было смертельно жаль чего-то.

Мы сидели в электричке и держали яблоки и ягоды в ладонях, не решаясь попробовать.

Станция отчалила и уплыла.

– Ну что, съедим по яблочку, – разговелся наконец братик.

Он вытер о рукав одно и дал мне. Вытер второе и надкусил сам. Брызнуло живым из-под зубов.

Бабушка, осы, арбуз

Бабушка ела арбуз.

Это было чудесным лакомством августа.

Мы – большая, нежная семья – собирали картошку. Я до сих пор помню этот веселый звук – удар картофелин о дно ведра. Ведра были дырявые, негодные для похода на колодец, им оставалось исполнить последнее и главное предназначение – донести картофельные плоды до пузатых мешков, стоявших у самой кромки огорода.

Картофель ссыпался в мешки уже с тихим, гуркающим, сухим звуком. От мешков пахло пылью и сыростью. Они провели целый год в сарае, скомканные.

Мешки тоже были рваные, но не сильно; иногда из тонко порванной боковины вылуплялась маленькая, легкомысленная картофелинка. Когда мешок поднимали, она выпрыгивала на землю, сразу же зарываясь в мягком черноземе, и больше никто ее не вспоминал.

Было солнечно, но солнечный свет уже был полон августом, его медленным и медовым исходом.

Я все время ловил себя на мысли, что мне хочется встать и долго смотреть на солнечный диск, будто расставаясь с ним на долгое счастливое плаванье. Наверное, мне просто не хотелось работать.

Подумав, я сказал, что едва ли сбор картошки является мужским делом, но меня не поддержали. Против были: моя мать, моя тетка, мои сестры и даже забежавшая помочь соседка.

Только бабушка вступилась за меня.

– А то мужское! – сказала она. – Когда это мужики в земле ковырялись. Это бабьи заботы. Ложись вон на травку, пока мы собираем. Вон какие мешки таскаешь, надорвешься.

Бабушка говорила все это с неизменной своей милой иронией, – и все равно бабы закричали на нее, замахали руками, говоря наперебой, что только мужчины и должны рыться в земле, некуда их больше приспособить.

Иные, взрослые мужики, между тем, не работали. Дед возился во дворе с косами, подтачивая и подбивая их. Отец ушел на базар, и обратно, видимо, не торопился. Крестный отец мой – брат отца родного, полеживал возле трактора.

Утром он попытался трактор завести, но что-то неверное сделал механизму, и трактор непоправимо заглох.

Сосед Орхан, беженец с юга, тракторист, проходил час спустя.

Он был добрый человек и вовсе не понимал шуток.

Крестный относился к соседу крайне благодушно и, когда мог, выручал в неприятностях. Разве что стремился при каждом удобном случае Орхана разыграть.

– Орхан, здорово, – поприветствовал крестный проходившего соседа.

– Привет! – сухо сказал Орхан, всегда ожидавший от крестного какой-нибудь выходки.

Крестный изобразил необыкновенную занятость, сделав лицо серьезным и озабоченным:

– Слушай, – сказал он торопливо. – Бабы торопят – а мне еще свиней надо покормить. Заведи трактор, Орхан? Заведи-заведи, а я сейчас прибегу.

Орхан не успел ответить, как крестный ушлепал в забубенных тапках во двор. Все, кроме Орхана, сразу приметили, что, сделав круг по двору, крестный припал к тому оконцу в сарае, куда выбрасывают навоз.

Потоптавшись и, несмотря на всю нелепость ситуации: чего б веселому соседу не завести свою машину самому, – Орхан полез в трактор. Спустя минуту трактор взревел, зачихал и снова смолк.

Крестный уже успел добежать до огорода с вытаращенными глазами:

– Ты чего там сделал, Орхан? А? Ты тракторист или где?

Орхан сделал еще одну попытку, но на этот раз трактор вообще смолчал.

Орхан испуганно вылез из трактора и сделал вокруг него несколько кругов. Крестный не отставал и всячески стыдил соседа, требуя, чтоб тот немедля исправил поломку.

– Я ж вчера работал на нем, Орхан! – ругался крестный. – Ты ж видел меня! Что ты там сделал, что он сдох? Давай исправляй!

– У меня обед, а потом опять – работа! – с трудом подбирая русские слова, попытался ускользнуть Орхан, но крестного было уже не отогнать.

– Какая работа? А я что буду делать? Сломал – делай. Это не по-соседски – так поступать, Орхан. У вас на Кавказе разве так поступают с соседями?

Спустя десять минут Орхан лежал под трактором, вздрагивая волосатыми ногами, на которые садились мухи. Крестный расположился неподалеку, покуривал, закинув одну руку за голову.

– Какой ты тракторист, Орхан, – говорил крестный негромко. – Да никакой. Ни черта не умеешь. Завел машину, и сразу сломалась она.

– А? – спрашивал Орхан из-под трактора.

Бабы смеялись. Одна бабушка делала вид, что не понимает в чем дело.

Здесь пришел мой отец с базара и принес три здоровых арбуза, в каждом из которых можно было, выев мякоть, переплыть небольшой ручей.

О, этот арбузный хруст, раскаленное ледяное нутро, черные семена. Никто не в силах был сдержаться, пока отец кромсал роскошный, всхлипывающий плод.

Наспех закончив свои грядки, бабы сошлись к арбузу и застыли в оцепенении.

Только бабушка ловко собирала картошку, разгребая сильными руками землю.

Мать сходила за белым хлебом – арбуз хорошо есть с ароматной мякотью.

– Ба! – позвали сестры бабушку. – Иди уже!

– Иду-иду, – отозвалась она, но сама доделала свою грядку, сходила с ведром к неполному еще мешку и, умело прихватив его края, ссыпала картофель. Всем остальным нужны были помощники в таком нехитром деле: один, скажем, держал мешок, второй пересыпал картошку из ведра – и то иногда картошка падала мимо. А бабушке – нет; она во всем привыкла обходиться одна.

Орхана тоже позвали к арбузу, но он наконец завел трактор и сразу тронулся на работу, так и не заглянув домой. Мать едва нагнала его: сложив в пакет яичек, щедро нарезанной колбасы с хлебом, бутылку с молоком, передала соседу. Я и не заметил, когда она все это принесла на огород и положила в тенек под кусток.

Мы ели арбуз, оглядывая друг друга счастливыми глазами: а как еще можно есть арбуз?

Мать расстелила красивую клеенку в красных и черных цветах, бабушка сидела возле на табуретке, отец стоял.

На ледяной запах арбуза слетелись одна за другой осы и кружили над нами, назойливые и опасные.

Первым не выдержал отец. Осы, верно, были единственным, чего он боялся в жизни. Однажды его, пьяного, ужалили, и он, здоровый, под два метра мужичина, потерял сознание. К вечеру голова его стала огромной и розовой, глаза исчезли в огромных, распухших бровях. Он едва не умер.

– Я лучше пойду покурю, – сказал отец и спрятался за трактор. Осы полетели за ним, но потом вернулись, недовольные железом и дымом.

– Сразу курить, сразу курить, – сказала мать вслед отцу.

Весело отмахиваясь от ос, за отцом пошел крестный. По его лицу я угадал, что мужики сейчас опробуют заначку, наверняка где-нибудь спрятанную в железных закоулках трактора.