Елена Токарева - Иероглиф Страница 22

И мы поехали с ним в летнюю резиденцию императора. Там один замечательный восточный человек построил традиционную русскую деревню, и в ней замостил уютный ресторан русской кухни. Вокруг ресторана носились тройки с бубенцами, пахло конским навозом, и ямщики молодецким уханьем заводили народ на безумства.

Едва мы с Ливеншталем уселись на летней веранде ресторана, как к нам подоспел хозяин заведения и стал прочувственно жать Ливеншталю руку, хлопать его по плечу и вообще всячески выказывал Славику респект.

Нам тут же принесли комплимент от администрации: бутылку французского шампанского и черную икру с горячим калачом. Скрипач с легкой фальшивинкой выводил душещипательную мелодию. А хозяин сел рядом с ним и попросил себе гитару. Вдвоем они аккомпанировали, и хозяин спел несколько чудесных романсов. Было видно, что Ливеншталь здесь дорогой гость.

Когда владелец заведения отлучился на кухню, Ливеншталь между прочим спросил меня:

– Что тебя Сципион-то накручивал?

– Да, ничего. Учиться заставляет. Говорит, что я не поступлю в университет, если буду с тобой по ресторанам болтаться.

– А… и всего-то?

Было видно, что Ливеншталь ожидал услышать другое.

Где же, где наша законная семейная доля в китайском проекте? Где взятка? Если бы папа взял откат, какой полагалось взять за такой подряд, я не корячилась бы над китайскими иероглифами, чтобы поступить в обслугу Чайна-тауна. Это китайцы колдовали бы возле моей пострадавшей стройной ножки, делали бы мне иглоукалывание и массажи.

Но никто меня не считал наследницей или хозяйкой этого проекта. Никто не спешил предложить мне хотя бы часть того, что мне причиталось как доля от великого ЧТ.

Часть четвертая

Путь воина

1. Расписание на четыре года

«За мамину юбку, что ли, будем держаться до седин?

Нет, сынок, вот ты поспи в противогазе…»

…Ромин отец, Прохор Ильич, не был жесток. И даже не был раздражителен. Он сохранил уравновешенность русского деревенского мужика, степенность и глубокое убеждение, что надо терпеть, и за это обязательно воздастся. Всю жизнь он просыпался в шесть утра и сразу вставал. И всегда хотел на службу. Государство и служба жили в его душе и ежесекундно призывали его совершать большие и малые подвиги, забывая себя.

Роман не знал по младости лет, что система воспитания кадров, которой отца учили при Советской власти, в последние годы, уже в Перестройку, претерпела существенную ломку. Если раньше отец считал, что строгое воспитание способно выковать настоящего человека, а родина-мать сумеет оценить этот товар по достоинству, то с началом Конца (так Прохор Ильич называл горбачевское правление) все пошло ровно вспять. Вся погань вылезла наверх и одолела крестную силу.

От интенсивных мер воздействия на Романа его папашу останавливала теперь уверенность в безысходности и предопределенности нынешней жизни. Прохор Ильич понял, что большой войны не дождаться, той войны, когда «винтовка рождает власть», когда армия становится главной движущей силой. Армия при новой власти утеряла свое значение, она стала игрушкой в руках кучки сатрапов. Каждую весну первое лицо меняет начальника генерального штаба, угоняя его в далекую провинцию губернатором. На его место ставит своего верного человека, чистого, как слеза. Он принимает присягу, по-собачьи глядя в глаза первому лицу. Но едва он достигает на вершине своей горы понимания, что армия если и может что-то совершить полезное для страны, то это именно переворот внутри страны, а не снаружи, не в большом мире, – это понимание сразу ставит начальника генштаба на грань провала, и его так же, как и предшественника, аккуратно демонтируют и тоже отправляют в далекую провинцию. Благо в России еще очень много далеких провинций.

В такой обстановке какое будущее могло быть у сына-отличника? Блестящую карьеру в армии не сделаешь. А чтобы начать свой бизнес – нужен неоднократный доступ к деньгам. К чужим бесконтрольным деньгам, которые можно безбоязненно профукать в случае неудачи и при этом ни за что не ответить. Где его взять, доступ? Доступ дает только должность. Пост.

Да и не верилось, что в их семье кто-то может служить себе, а не государству. Во многих поколениях Киселевы привыкли ишачить на царя. Теперь ничего нельзя исправить воспитанием по большому счету. И лучше отпустить вожжи. Не было сомнений, что Роман вырастет в здоровенную мужицкую особь, он и сейчас был широк в кости, высок, и что будет он «как все». Пори его или не пори. То есть, возмужав, станет он не сыном своего отца и не внуком своего деда, а сыном своего поколения, впитав все сомнительные достоинства этого поколения и все его бесспорные недостатки. И какой смысл вдавливать в него устаревшие нравственные принципы, которые наверняка будут мешать ему жить? Если бы отец мог обеспечить сыну прямой и честный путь к славе и чести, то стоило бы воспитывать. А так – ради чего?

Время-то шло такое, что вырваться за пределы своего круга и стать выше своего отца, матери, перепрыгнуть в класс угнетателей и даже в разряд командиров – не удастся. Все устоялось и даже зацементировалось, причем за короткое время. Роман мог стать только надсмотрщиком за совсем уж несчастными отбросами.

Прохор Ильич размышлял сам и советовался по телефону с ветеранами боев. Общее мнение было таково: по нынешним развратным временам сохранить сына в самый опасный период взросления, когда гормон дурманит голову и кругом наркотики, можно только засунув сына служить в части постоянной боеготовности. Где спят в противогазе. И боевые дежурства чередуются с марш-бросками.

– А если ты оставишь его здесь, – говорил глухим голосом прежний командир отца, – то он у тебя будет творить безобразие. Они сейчас все такие. А в армии будет на всем готовом и под присмотром. Помнишь, что он натворил? Во-от, так-то…

Последняя фраза окончательно убедила Прохора Ильича, что сына надо сбывать, и подальше. Прохор Ильич решил, что лучше служба, расписанная на четыре года вперед, а потом, даст Бог, и на всю жизнь. Ранняя пенсия. Работа в охране… А какая еще карьера сыну полкаша?

– Ну, Роман, хочешь дружить с армией? Стать мужиком, а не слюнтяем? – спросил Прохор Ильич, нехорошо намекая на что-то в сыне непонятное. – Чего молчишь-то? За мамину юбку, что ли, будем держаться до седин? Нет, сынок, вот ты поспи в противогазе… Научись жить в строго мужском коллективе. Тогда тебя ни одна баба до печенок не проймет. Ты с ними вообще под одной крышей жить не захочешь. Под одно одеяло с ней не ляжешь. Выбор для тебя невелик: или части постоянной боевой готовности под Рязанью, или езжай и поступай в военное училище.

– А куда?

– Хрен его знает, где лучше-то. В России везде однохуйственно…

Поразмыслив, решил Прохор Ильич послать своего сына на военку, но далеко.

Кому нынче нужны гражданские инженеры? Заводов нет, они остановились. А мужчины бывают только двух видов: инженеры или военные. Конечно, учиться бы Ромке во МГИМО с его способностями, его начитанностью и знанием истории. Или в разведку пойти. Так ведь перестало ГРУ высматривать для себя кадры среди самородков, не заглядывают в школы, не шарят в институтах. Наполняют свои институты сыночками. В общем, рассуждая так и сяк, Прохор Ильич практически целенаправленно губил жизнь своего единственного сына, отсылая его черт знает куда и черт знает зачем в самую отдаленную провинцию Российской империи.

Был бы Прохор Ильич сам погибче, поумнее, мог бы воспользоваться отрезком времени, который назывался «перестройкой» и «приватизацией». Время, чтобы стать если не господином, то вором, было отпущено короткое, но емкое – с конца 80-х до начала 90-х. Но отец Романа им не воспользовался. Надо было в это время из армии бежать, когда перестали платить, а он продолжал служить, по ночам разгружая вагоны. И дослужился до отставки и военной пенсии. С военной пенсией можно было жить в деревне – там высоко ценились военные пенсионеры. Особенно на Украине. Там все женщины выстраивались в очередь за такими справными пенсионерами. А в Городе Дворцов военной пенсии на хорошую жизнь не хватало.

Но настоящую нищету уже пережили. Имели дочь-инвалида, которую по причине безденежья не смогли вовремя вылечить от непонятной болезни, Анюта вдруг перестала ходить, стали сохнуть ножки. А когда нужда отпустила – лечить девушку было уже поздно, она так и осталась на костылях. К началу нового века, когда Роман уже оказался в училище, в доме Киселевых воцарилось сытое кладбищенское спокойствие. Мать Романа, Людмила Тимофеевна, медсестра, перестала бегать по уколам и мыть посуду чужим людям. Аннушка получила швейное образование и завела клиентуру.

Настало такое время, когда так называемые силовики и так называемые государственнички все подгребали под себя. Государственнички заказывали проекты, а силовики для них исполняли, делая грязную работу, отнимая, что плохо лежит у ослабевшего хозяина. И все, кто не успел вписаться, автоматически попадали в разряд заводских работяг, даже если завод не работал, даже если они служат в офисе. Это были люди, у которых не было права на маневр. У них не было даже шкафчика с алюминиевым номерком. Они просто толкались на бирже труда, куда иногда звонили сытые заказчики.