Александр Проханов - Господин Гексоген Страница 22

Белосельцев двигался между прилавков, разглядывая кавказские лица с синей щетиной, мелькавшие среди цветочных рядов. Золотые зубы, смеющиеся среди темно-малиновых роз и белоснежных лилий. Наблюдал, как ловкие пальцы с серебряным перстнем сжимают мокрый ножик, отделяют пленки от бараньих ляжек, отслаивают жир от круглых семенников. Ставят поудобней отсеченную голову с круглыми рогами и высунутым, прикушенным языком. Он испытывал к этим людям неприязненное чувство поруганного шовинизма. Разрушив «империю зла», обглодав до костей Россию, нарыдавшись всласть над жертвами «русских оккупантов» в Баку, пылкое племя Кавказа не отпускает Россию. Передравшись с армянами за Карабах, растерзав русские погранзаставы и гарнизоны, передав бакинскую нефть американским компаниям, торговцы Гянджи и Шуши вторглись в Москву сплоченной миллионной ордой. Захватили рынки, оттеснили с прилавков старушек с их грибами и клюквой. Яростно, жадно торгуют, скупают дома и квартиры, земли и фермы, картины и драгоценности. Держат рестораны и казино, захватывают власть в префектурах. Отмытые и выбритые после рынков, в дорогих костюмах и галстуках сидят в застольях, демонстрируя среди русских печалей кавказское жизнелюбие и достаток.

Работая на Кавказе в последние месяцы своего пребывания в разведке, Белосельцев помнил, как в районе Гянджи был пойман русский майор, забит до полусмерти, вложен в старый баллон от КамАЗа. Когда подоспел на «бэтээре» взвод десантников, среди черной зловонной резины торчали только обгорелые кости майора да скалился белый череп. Белосельцев отыскал Николая Николасвича в дальнем углу рынка, когда тот прятал баночку меда, купленную у тихого старичка.

– Теперь и белки сыты, и пчелки здравы, – произнес Николай Николасвич, удовлетворенный сделанными покупками. – Теперь и мы в силе, и Бог в славе! – добавил он, увлекая Белосельцева к своему экипажу. И опять, усаживаясь на затертое сиденье нелепого автомобиля, вдыхая запах прелых фруктов, бензиновый ветер, дым невидимого шашлыка, Белосельцев, как наваждение, уловил мимолетный аромат женских духов, словно пролетела бабочка, оставляя душистый след. Они въехали в Печатники, в монотонную серо-белую застройку, напоминавшую не затейливые печатные пряники, а сухие, поставленные под разными углами галеты. Покрутили по бестолковым улицам и вдруг оказались на берегу Москвы-реки, среди откосов, подъемных кранов, полузатопленных барок. У самого берега, на пустыре, стояли гаражи, и машина Николая Николасвича остановилась перед одним из них, с открытой дверью и горящей в глубине лампой. – Бомбардировщики, которые без бомб, суть истребители. А остальные не значатся, – непонятно изъяснился Николай Николасвич и покинул машину.

Из гаража вышел худощавый подросток в косынке, прижимающей к голове белесые волосы, с измазанными руками, которые отирал масленой ветошью, с яркой гагаринской улыбкой, с гагаринскими же чуть поднятыми вверх уголками губ. – Долго добирался, дядя Коля! Клиента привез? – смело, как на равного, посмотрел на Белосельцева. – Я передние подвески поменял. Будешь, нет, проверять? – Он кивнул в глубь гаража, где под лампой, с поднятым капотом стояла «Волга», туманился железный воздух, смутно различались полки с инструментами, газовые баллоны, верстаки и табуретки. – Давай загоню твой «Гастелло»! – Он ловко поместился в машине и въехал на ней в гараж, заслонив стоящую на яме «Волгу». Внезапно из гаража, из-под земли, из-за чахлых кустов, казалось, даже с веток облезлого дерева, посыпались, выбежали, выскочили ребятишки. Множество, с целый десяток, маленькие девочки и мальчики, смешно, разношерстно одетые, в поношенных курточках, в драных брюках, в линялых, не по росту длинных платьях. Чумазые, глазастые, шумно обступили Николая Николасвича. Стали хватать его за полы пиджака, теребили за руки, подскакивали, норовили вскарабкаться на него. Были похожи на белок, цепко прыгающих, цокающих, верещащих. Это сходство еще увеличилось, когда Николай Николасвич достал кошелку и стал выкладывать на перепачканные детские ладони купленные конфеты. Маленькие грязные пальцы цепко хватали сласти, почти вырывали, прятали в карманы. Тут же разворачивали нарядные фантики, раскрывали серебряные бумажки. Набивали конфетами рот, вырывали их друг у друга, роняли, ползали по земле. Визжали, ссорились, снова лезли к Николаю Николасвичу. Так белки хватают грибы и орехи, прячут в дупла, насаживают на острые лесные сучки. Николай Николасвич улыбался блаженно, расставив руки, словно накрывал детей покровом, защищая от опасности в момент, когда они лакомились, пачкаясь шоколадом.

– Опять все деньги потратил, – произнес юноша в косынке, обращаясь к Белосельцеву без осуждения, но с легкой усмешкой, словно извинял Николая Николасвича за его слабость. – Каждый раз пенсию на конфеты просаживает.

– А у меня «Арахис»! – вертела конфетой черноглазая, смуглая девочка, чьи коричневые золотистые глаза были обведены синеватой тенью. – У меня «Арахис», «Арахис»!..

– А у меня «Раковая шейка» и «Мишка»! – хвасталась другая, белокурая и синеглазая, подпрыгивая и пританцовывая сношенными туфельками. – А у меня больше ваших!..

– А у меня «Трюфель», шоколадный, с орехом! А у вас нет! – торжествовал миловидный мальчик с русым чубчиком, в слишком просторной, поношенной курточке с оторванными пуговицами. – У тебя, Верка, карамельки липучие, а у меня шоколад за сто рублей!

– Давай, Сонька, меняться. Я тебе две «Раковых шейки», а ты мне «Мишку на Севере», идет? – Девочка с голубыми глазами протягивала конфеты другой, рыжеволосой, зеленоглазой, чьи тонкие оголенные руки были в темных синяках. – Хер тебе! – ответила рыжая, стискивая зло кулачок, в котором была зажата дорогая конфета. Белосельцева поразило грубое, мужское ругательство, жестоко прозвучавшее из уст веселой, игривой девчушки. Он уже догадывался, что дети, окружавшие Николая Николасвича, были беспризорными. И тот одарял их лакомствами и подкармливал, как сердобольные люди подкармливают бездомных собак и кошек, подсыпают зерно в кормушки зябнущим на морозе птицам. Заглотав первую порцию конфет, набив про запас карманы, они теперь расправляли красочные обертки и играли в фантики. Но не так, как это делал в детстве Белосельцев, складывая конфетные обертки в плотные маленькие конвертики, после чего сложенный фантик помещался на ладонь, пальцы с силой ударяли о край стола, и цветная бумажка, брошенная катапультой, летела в гущу других, рассыпанных на столе. Накрывала своей плоскостью разноцветный конвертик, делая его собственностью удачливого игрока. И каким богачом и счастливцем чувствовал себя азартный метатель, если его прозрачная, дешевая, от лимонных карамелек бумажка накрывала тяжелый и плотный фантик шоколадной конфеты «Мишка на Севере», где заиндевелый медведь, стоя на красочной льдине, подымал морду к серебряному полярному сиянию. Малой грошовой бумажкой выигрывалось целое состояние, помещалось в жестяную коробку из-под монпансье. Дети у гаража играли в иные фантики. Разглаживали конфетные обертки во всю ширину, складывали их в кипы, делили по размеру, дороговизне, достоинству. Пускали в обмен, ловко перебирали маленькими грязными пальцами. Считали, мусолили, придирчиво наблюдали за партнером, подозревая обман и подвох. Слова, которыми они обменивались при игре, были: «Твои сто баксов!» – «Еще отстегни!» – «Сшибаю зеленые!» – «Давай по обменному курсу!» – «Ты мне капусту не суй!» Голоса их были азартные, страстные, злые. Глаза блестели. Маленькие руки, хватая кипу бумажек, ловко сметали их в карман. Некоторые фантики вырывались из общей кипы, просматривались на свет, словно подозревался обман, возможность фальшивой купюры.

Внезапно из стайки играющих раздались крик, визг. Две девочки сцепились, как маленькие разъяренные кошки. – Лахудра рваная, кинуть меня хотела! – визгливо выкрикивала смуглая, похожая на цыганочку, яростная, гневная, беспощадная. – Ты сперва заработай, а потом и хватай!.. На халяву хотела! – Она трясла конфетной оберткой перед своей голубоглазой подругой, которая в ответ толкала ее кулачком, и ее лицо покрылось пунцовыми пятнами. – Ты у меня будешь пасть разевать! – кричала она в ответ. – Я Ахмету скажу, он тебя раком поставит!.. Они сцепились, дрались, хватали друг друга за волосы, впивались в кожу ногтями, отстаивая право на собственность в виде конфетных бумажек. Как зверьки, еще только учились биться насмерть, выкраивая себе среди жестокого, враждебного мира малую территорию жизни.

Мальчик с чубчиком, миловидный, с тонкой переносицей и синей жилкой на шее, грязно выругался. Кинулся к дерущимся девочкам, пинками и ударами разнял их:

– Морды себе поцарапаете! С мордами поцарапанными ни хрена не заработаете!.. Ахмет вас обеих раком поставит! Эти слова и ругательства остудили дерущихся. Девочки разошлись. Всхлипывали, поправляли растерзанную одежду, подбирали с земли рассыпанные фантики. Мальчик, установивший перемирие, желая его продлить, достал из кармана пачку сигарет. Предложил соперницам. Извлек прозрачную пластмассовую зажигалку, поднес газовый огонек. Обе девочки, черноволосая и русая, молча, по-взрослому, закурили. Глубоко затягивались. Выставляя нижнюю губу, выпускали струю дыма. Белосельцев изумленно смотрел на эту схватку. Подросток в косынке не вмешивался. Виновато, будто извиняясь перед Белосельцевым, улыбался гагаринской улыбкой. Мальчик с чубчиком, бывший среди детей старшим, по-взрослому, вразвалку, держа в зубах сигарету, подошел к подростку в косынке: