Генрих Бёлль - Дом без хозяина Страница 22

В ванной забулькали остатки воды: короткий всхлип, и уже не слышен больше успокоительный шум.

– Замуж, – тихо сказала она, – я не хочу больше. На это я больше не пойду. Если хочешь, я тут же стану твоей любовницей, ты это знаешь, и буду тебе вернее, чем жена, но замуж я больше никогда не выйду. С тех пор как я по-настоящему поняла, что Рая больше нет, я часто думала, что лучше мне было бы вообще не выходить замуж, к чему этот маскарад, это кривлянье, эта убийственная серьезность в браке – и страх вдовства? Гражданская регистрация, венчание в церкви, а потом является какое-то ничтожество и посылает твоего мужа на верную смерть. Три миллиона, четыре миллиона этих торжественных союзов разрушено войной: вдовы, вдовы – у меня нет ни малейшего желания быть вдовой, и ничьей женой я тоже не хочу быть, и детей я больше иметь не хочу – вот мои условия.

– А мои ты знаешь, – сказал он.

– Конечно, – спокойно ответила она. – Тебе надо жениться и усыновить мальчика, и потом ты, вероятно, захочешь собственных детей.

– Спокойной ночи, – сказал он и хотел было встать.

– Нет, не уходи, – сказала она ровным голосом, – сейчас, когда становится чуть веселей, ты хочешь бежать. Ради чего нужно так корректно, так педантично, так строго придерживаться общепринятой морали, я этого просто не понимаю.

– Ради мальчика. Все твои мечты ничего не стоят по сравнению с ним. И потом тебе уже почти сорок.

– При Рае все было бы хорошо, и я была бы верна ему, и у нас бы родились еще дети, но смерть его меня сломила, как ты изволишь выражаться, и мне больше не хочется быть ничьей женой. Ты ведь и так Мартину вместо отца. Тебе этого мало?

– Боюсь, – сказал он, – что ты выйдешь за кого-нибудь другого и мальчик достанется ему.

– Значит, ты любишь мальчика больше, чем меня?

– Нет, – сказал он тихо, – его я люблю, а тебя – нет. Здесь не может быть больше или меньше. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы влюбиться в тебя, но ты достаточно красива, и мне было бы приятно жить с тобой, – но теперь я так не могу. Я очень часто думаю о Рае, да и мальчик все время возле меня. Вот в чем дело.

– А, – сказала она, – теперь я знаю, почему я за тебя не выйду: просто потому, что ты меня не любишь.

– Зато ты с некоторых пор уговорила себя, что ты меня любишь. Это совпадает с твоими мечтами.

– Нет, – ответила она, – я себя не уговариваю и знаю, что это не так. Но у меня с тобой получается, как у тебя со мной. Раньше это называлось поговорить откровенно, но вот откровенности у нас как раз и не хватает. Говори откровенно, если тебе это по душе.

Альберт хотел встать, пройтись по комнате или подойти к окну, но ему часто случалось видеть в кинофильмах, как мужчины во время откровенного разговора с женщиной шагают по комнате. Он остался сидеть в неудобном кресле и взял сигарету, предложенную ему Неллой.

– Господи, – сказал он, – говорить о любви уже просто нелепо. Разве мы с тобой не расхохотались бы, если бы в один прекрасный день я заявил: «Я люблю тебя!»

– Да, пожалуй.

– И потом это разные вещи – жить со вдовой своего друга или жениться на ней, – а вот жениться на женщине, которая живет мечтами, словно наглотавшись морфия, на это я пошел бы только ради Мартина, но лишь сейчас я начинаю понимать, что ни на одной нельзя жениться только ради ее ребенка.

Нелла расплакалась, и он все-таки поднялся с кресла и зашагал по комнате, взволнованный и смущенный, хотя он столько раз видел все это в кинофильмах.

– Но одного я жду от тебя – я и все мы: чтобы ты стала хоть немного осмотрительней ради мальчика.

– Ты заблуждаешься, и все вы заблуждаетесь: вы считаете меня чуть ли не проституткой, но после смерти Рая я не знала ни одного мужчины.

– Тем хуже, – сказал он, – ты их всех взвинчиваешь своей улыбкой, как дети заводных петушков. Нет, несмотря ни на что, нам надо бы пожениться, мы могли бы тихо и спокойно жить с мальчиком и не возиться со всякими идиотами, которые беззастенчиво воруют у нас время, мы могли бы вырваться из этой чертовой сутолоки, уехать в другую страну, и, кто знает, может быть, однажды на нас снизошло бы, как нежданный дождь, как гроза, то, что до сих пор называлось любовью, – Рай ведь мертв, – и он повторил еще суровей и жестче: – Мертв.

– Это звучит так, как будто ты этому рад, – сказала она.

– Ты прекрасно знаешь, что, хоть и по-другому, мне было ничуть не легче потерять его – чем тебе. Мне кажется, что куда больше женщин, на которых можно жениться, чем мужчин, с которыми можно дружить. А женщинам, с которыми можно переспать, вообще нет числа. Так или иначе, а Рай погиб… И возможностей у тебя не так уж много: быть вдовой или стать женой другого человека; ты же пытаешься занять какое-то третье, промежуточное положение, а такого не существует.

– Но оно может возникнуть, – поспешно перебила она, – положение, которому нет имени, но время даст ему имя. О, как я вас всех ненавижу за то, что вам кажется, будто жизнь идет своим чередом. Посыпать смерть пеплом забвенья, как лед посыпают золой. Ради детей, ах, ради детей: это прекрасно звучит и служит прекрасным оправданием; наполнить мир новыми вдовами, новыми мужьями, которым суждено погибнуть и сделать своих жен вдовами. Заключать новые браки… Жалкие вы ничтожества. Неужели вы ничего лучше не придумаете? Да, я знаю, знаю. – Она встала, пересела в другое кресло и взглянула на портрет Рая над своей кроватью. – Я знаю, – со злостью повторила она, подражая голосу патера Виллиброрда: – «Свято храните дитя и дело вашего супруга. Брак есть таинство. Браки заключаются на небесах». И они улыбаются, как авгуры, и молятся в своих церквах, чтобы храбрые мужчины, здоровые и невредимые, бодро, весело шагали на войну, чтобы не переставая работали фабрики вдов. Хватит почтальонов, чтобы принести эту весть, и попов тоже хватит, чтобы осторожненько подготовить вас к этой вести. Уж если есть человек, который сознает, что Рая нет в живых, то это я. Это я знаю, что его нет со мной, что его нет и никогда больше не будет на этом свете, знаю совершенно точно – и я начинаю ненавидеть тебя за то, что ты всерьез собираешься вторично превратить меня в потенциальную вдову. Если начать пораньше, с шестнадцати, как я, например, то до блаженной кончины можно отлично успеть пять или шесть раз побывать во вдовах и все же остаться молодой, как я. Торжественные клятвы, торжественные союзы, и с кроткой улыбочкой тебе преподносят тайну: браки заключаются на небесах. Ладно, но тогда пустите меня на небо, где мой брак будет действительно заключен. Не хочешь ли ты сказать мне, что я не в силах уничтожить смерть, наверно, ведь хочешь?

– Это я как раз и собирался сказать.

– А я ничего другого и не ожидала. Роскошное изречение, дорогой мой, можешь гордиться. Не хотел ли ты еще сказать мне, что можно начать новую жизнь?

– Может, и хотел.

– Да перестань ты, нельзя забыть прежнюю… а начинать новую жизнь… по-твоему, это новый брак… с тобой…

– Ну и хватит, – взорвался он, – не воображай, пожалуйста, что я только о том и думаю, как бы жениться на тебе, просто я считаю это единственно разумным.

– Очень приятно слышать, великолепно сказано, ты мастер делать комплименты.

– Извини, пожалуйста, я совсем не то хотел сказать, – он улыбнулся, – я вовсе не прочь жениться на тебе.

– Час от часу не легче. Ты хочешь сказать, что ты не умер бы от этого.

– Ерунда, – сказал он, – ты отлично знаешь, что ты мне нравишься и что ты красива.

– Но не совсем в твоем вкусе, да?

– Вздор, – сказал он, – и я продолжаю утверждать, что начать новую жизнь можно и должно.

– А теперь уходи, – сказала она, – уходи.

Уже совсем рассвело. Он встал и задернул зеленую штору.

– Ладно, – сказал он, – ухожу.

– В глубине души ты, наверное, думаешь, что ты еще меня обломаешь и я выйду за тебя, но ты ошибаешься.

– Тебе ванна нужна?

– Нет, я помоюсь на кухне, уходи, пожалуйста.

Он прошел в ванную, открыл кран, зажег газ, снова положил душевой шланг так, чтобы вода текла бесшумно, а часы повесил на гвоздь, на котором обычно висел шланг. Вернулся к Нелле – она чистила зубы на кухне.

– Ты забываешь, – сказал он, – что мы уже пытались однажды жить именно так, как тебе хочется. Ты вообще очень многое забываешь.

Она прополоскала рот, поставила стакан и бездумно провела пальцами по изразцам.

– Да, – сказала она, – тогда я не хотела этого из-за мальчика – он был еще совсем крошкой – я просто не могла. Прости, пожалуйста, об этом я никогда не вспоминала…

Тогда, сразу после войны, он очень желал ее. Она была первой женщиной, с которой он жил под одной кровлей после пятилетнего пребывания среди мужчин, и она была красивой женщиной. Через несколько дней после возвращения он как-то ночью натянул брюки, накинул пиджак поверх ночной рубашки и босиком направился к ней. У нее еще горел свет, она сидела в постели и читала, накинув на плечи большую черную шаль, возле кровати тихо гудела не совсем исправная электрическая печка. Нелла улыбнулась, когда он вошел, посмотрела на его необутые ноги и вскрикнула: «Ты с ума сошел, ты же простудишься – садись здесь вот». На дворе было холодно, и в комнате пахло картошкой, мешки приходилось держать во всех платяных шкафах, потому что в подвал уже несколько раз наведывались воры. Нелла захлопнула книгу, указала на старую баранью шкуру, лежавшую у ее кровати, потом кинула ему пушистую вязаную красную кофточку: «Укутай ноги». Он ничего не сказал, сел, укутал ноги и взял сигарету из пачки, лежавшей на ночном столике. Потом уселся удобней и ощутил благодатное тепло раскаленной печки. Нелла не говорила и не улыбалась. Ребенок спал в коляске возле книжного шкафа, он был простужен и ровно посапывал. Без пудры и помады Нелла выглядела старше, чем днем, она была бледная и усталая, ее дыхание отдавало винным перегаром, он отчетливо слышал это. В смущении он уставился на книгу, которую она положила на ночной столик: Тереза Декеру. На нижней полке столика в беспорядке лежало ее белье. Ему было очень неловко, что он так, внезапно и без стука, вошел к ней, и он, избегая ее взгляда, упорно смотрел мимо нее – на стену, где висел портрет Рая, или прямо перед собой, но даже когда отводил взгляд от портрета, он с мучительной ясностью видел лицо Рая – неспокойное, сердитое лицо человека, которого злит эта случайная, бессмысленная смерть.