Финн - Здравствуйте, мистер Бог, это Анна Страница 22

Разумеется, я обязан был знать, что свет расплывается, но до сих пор как-то не сложилось, поэтому мы отправились на темную улицу, вооружившись фонариком и рулеткой. С помощью ближайшего мусорного ящика и железнодорожной стены мне было наглядно продемонстрировано, что свет действительно, расплывается. Диаметр стекла фонарика был четыре дюйма. Мы установили его на крышке мусорного контейнера и направили луч на стену. Измерив получившееся на ней пятно света, мы обнаружили, что его диаметр превышал три фута. Ящик вместе с фонариком отодвинули на несколько шагов назад, после чего снова измерили пятно света; теперь оно превышало четыре фута шесть дюймов. Да, свет как-то определенно расплывался.

— Почему, Финн? Почему он так делает?

Мы пошли обратно в дом, достали карандаш и бумагу, и я все ей объяснил.

— Ты можешь сделать так, чтобы он не расплывался?

Пришлось перейти к линзам и рефлекторам. Все это было проглочено, переварено, уложено на нужные полочки и взято на вооружение на случай новых непредвиденных событий.

Зеркальная книга дала Анне новый способ добывать всякие интересные факты, научив выворачивать вещи наизнанку, ставить их с ног на голову или просто переворачивать на другой бок. То, что кое-какие из ее фактов были вовсе даже и не фактами, а форменными фантазиями, ее ничуть не волновало, ибо к этому времени у Анны уже имелось свое совершенно определенное мнение о том, что есть факт.

Факт был жесткой наружной скорлупой смысла, а смысл был нежной живой субстанцией, скрытой внутри факта. Факт и смысл были главными движущими силами в механизме жизни. Когда шестеренка факта цеплялась за шестеренку смысла, они начинали вращаться в противоположных направлениях, но стоило вставить между ними шестеренку фантазии, и направление снова становилось единым. Фантазия была и остается очень важной частью машины. Она может завести бог весть куда, но за ней все же стоит последовать. Иногда оно того стоит. В зеркальной книге правое становилось левым, так почему бы не повернуть все в другую сторону и не посмотреть, что из этого получится? Ньютон открыл свой закон, и Анна от него не отставала. Ее закон выглядел так: для начала выверни это наизнанку, потом поставь с ног на голову, потом задом наперед, потом с боку на бок, рассмотри как следует, что получилось, а потом можно кричать: «Финн, а ты знаешь, что если прочитать комнату наоборот, то получится вересковая пустошь?»[35] Ну да, комната — это место, огороженное стенами, а пустошь — это место, принципиально не огороженное никакими стенами, так что некий тайный смысл в этом явно есть, не так ли? То же на тему комнат: «Финн, если прочитать крышу наоборот, получится какая-то бяка. Можно, я вставлю туда букву „l“, и тогда получится пол?»[36] Почему бы и нет, собственно? Или: «Финн, а можно считать, что распятие — это окно, потому что это дверь наоборот?»[37]«Финн, а ты знаешь, что „жил“ — это дьявол задом наперед?»[38]«Финн, а ты в курсе, что Анна наоборот будет Анна?» Ладно-ладно, это все просто совпадения, так что в расчет не идет. Но, как бы там ни было, получается смешно, а результат иногда превосходит все ожидания.

Слова были для Анны живыми существами. Она разводила их по разным углам и сводила вновь. Она выясняла, что ими движет. Она не сделала ни одного крупного этимологического открытия, но в совершенстве изучила, что такое слова и как их использовать. Кроме того, Анна писала красками. Картины получались не особенно красивыми, но дело было вовсе не во внешней привлекательности результата, а в том, что в процессе письма Анна сама себе намеренно мешала. Она работала, надев очки с цветными стеклами, а потом хохотала над тем, что получилось. Потом следовало: «Финн, ты можешь сделать мои красные очки синими, а?» — И она кидалась в атаку на следующую картину. Ни одно из ее произведений никогда не висело у нас на стене; они для этого не предназначались. Это были практические исследования природы зрения. Было бы опрометчиво утверждать, что розы не могут видеть. Весьма вероятно, что они умеют видеть своими красными лепестками… или зелеными листьями… Неужели вам не интересно узнать, на что мог бы походить их мир? Сам я тоже из тех, кого хлебом не корми — дай что-нибудь сложить или вычесть, и потому отношение Анны к математике не оставило меня равнодушным. Это была любовь с первого взгляда. Числа были прекрасны, забавны и, несомненно, принадлежали к числу «божьих вещей». Поэтому относиться к ним следовало с величайшим уважением. Божьи вещи говорили сами за себя. С другой стороны, понять их суть было не так-то просто. Казалось, мистер Бог очень точно объяснил числам, что они такое и как им следует себя вести. Они были совершенно уверены в том, какое место должны занимать в мировом порядке вещей. Иногда мистер Бог начинал прятать свои числа в суммах или в зеркальных книгах, а в зеркальных книгах, сами знаете, временами очень трудно разобраться, будь они неладны.

Однако и роман с математикой в какой-то момент выдохся, и я долгое время не мог понять почему. На объяснение меня навел Чарльз. Он преподавал в той же школе что и мисс Хейнс, а мисс Хейнс, надо сказать, преподавала сложение. В школе Анна появлялась с неохотой и, как я узнал позднее, не так, чтобы очень часто. На одном из таких уроков сложения мисс Хейнс, на свою беду, обратила на нее внимание.

— Если, — спросила она у нее, — у тебя будет двенадцать грядок и в каждой из них по двенадцать цветов, то сколько цветов у тебя будет всего?

Бедняжка мисс Хейнс! Если бы ей пришло в голову спросить, сколько будет двенадцать умножить на двенадцать, она, несомненно, получила бы ответ, но нет, она опять принялась путаться с цветочками, грядками и прочей дребеденью. Ответ она все-таки получила, но только немножко не такой, на какой рассчитывала.

Анна шмыгнула носом. Данная разновидность шмыганья носом служила выражением крайней степени разочарования.

— Если, — ответила она ей, — вы будете сажать цветы таким образом, у вас вообще не будет никаких гребаных цветов.

Однако мисс Хейнс была сделана не из того теста, и залп не достиг цели. Она предприняла новую попытку.

— У тебя семь конфет в одной руке и девять в другой. Сколько у тебя будет конфет всего?

— Нисколько, — уверенно отвечала Анна. — У меня ничего нет в этой руке и ничего нет в этой, так что у меня вообще ничего нет, и нельзя говорить, что они у меня есть, если их нет.

Отважная мисс Хейнс и тут не отступила.

— Я имею в виду, вообрази, детка, вообрази, что они у тебя есть.

Получив такие инструкции, Анна вообразила и выдала торжествующий ответ:

— Четырнадцать!

— Ах нет, милочка, — возразила бравая мисс Хейнс, — у тебя будет шестнадцать. Понимаешь, семь и девять будет шестнадцать.

— Это я понимаю, — сказала Анна, — но вы же сказали вообразить, вот я и вообразила, что одну съела, а еще одну отдала, так что у меня осталось четырнадцать.

Я совершенно уверен, что причиной ее следующих слов было желание как-то утешить мисс Хейнс, на лице которой отразилась вся гамма страданий.

— Мне это не понравилось. Это было нехорошо. — резюмировала Анна в приступе добровольного самоуничижения.

Такое отношение к любимой игрушке мистера Бога — числам — было совершенно непростительно и выводило Анну из себя только так. Апогея ситуация достигла тихим летним вечером. Динк сидел себе на пороге и пытался делать домашнее задание. Ему уже стукнуло четырнадцать, и он ходил в Центральную школу. Динк умел забивать голы под совершенно немыслимыми углами и мог сбить бутылку с железнодорожной стены с одного раза, но с математикой отношения имел сугубо натянутые.

— Чертов урод! — сказал Динк.

— Что такое, Динк?

— Этот козел купается!

— Так пятница ж.

— При чем тут на фиг пятница?

— Банный день.

— Это тут совершенно ни при чем.

— А что делает этот козел, Динк?

— Он выкрутил оба крана, а пробкой дырку не заткнул.

— Вот, блин! Некоторые так делают, и ничего — живут!

— У нас в ванне вообще нету никакой затычки. Она у нас во дворе стоит, а воду в нее нужно таскать ведрами из колонки.

— Тебе чего сделать-то надо, Динк?

— Выяснить, сколько времени ванна будет наполняться.

— Да никогда она не наполнится.

— Никогда?

— Он заманается стоять там на холоде и ждать.

— Да он тупой.

— Пусть сам купается. Давай лучше в футбол поиграем, Динк. Чур, я на воротах.

Кажется, наш с Динком обмен репликами подтвердил худшие опасения Анны. Сложение придумал враг рода человеческого; оно отвращало тебя от мистера Бога с его числами и заключало в мире, полном идиотов.

Это случилось вечером после работы, когда мы успели по большей части отмыть руки от заводской грязи. Мы с Клиффом и Джорджем как раз шли через двор к воротам и увидели ее. Я бегом кинулся к ней, гадая, что же могло случиться. Она побежала мне навстречу.