Альфред Дёблин - Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу Страница 22

Дворец был обставлен в восточном вкусе. Готфриду и его компании казалось, будто они очутились в гостях у Шехерезады. В полдень на следующий день к лжетрубадуру явились дамы под покрывалами и придворные, которые приветствовали его от имени принцессы. А после они проводили Готфрида, уже обнаруживавшего признаки беспокойства и обменивавшегося знаками со своими спутниками, в покои принцессы. Ему открыли, что наконец-то он предстанет перед очами той, к которой так самозабвенно стремился, той, что сама всем сердцем рвалась к нему, своему трубадуру.

В тронном зале под пурпурным балдахином сидела некая потрясающая воображение высокая особа; лицо ее было скрыто под покрывалом, но ничего необычного для Востока в этом не было. Готфриду разрешили приблизиться к принцессе. Коленопреклоненному трубадуру позволили поцеловать ее перчатку, а потом подняться и по кивку гофмейстера запеть.

Он вдохновенно исполнил множество песен. Готфрид владел этим искусством не хуже Жофи.

Дама на троне что-то прошептала. Трубадуру поднесли крепкого вина. Он выпил и продолжал петь. После чего ему вручили золотую цепь. А потом он еще раз выпил крепкого вина и запел снова.

В перерыве, когда Готфрид сел и ему подали новый кубок с вином, раздалось пение невидимого женского хора.

Появились танцующие одалиски.

Вспотевший Готфрид пришел в приподнятое настроение и с восторгом наблюдал за танцующими. Вот какой он хотел бы видеть принцессу. Тогда бы он сразу пошел с ней танцевать. Но поскольку принцессе понравились его песни, пришлось еще порыться в памяти. Он уже начал повторяться, однако это никого не смутило.

Ему опять налили вина. Он залпом выпил его. Перед глазами все завертелось. И он сказал церемониймейстеру, что его репертуар, собственно, исчерпан. Но сей господин, не понявший слов Готфрида, дружелюбно кивнул: мол, принцесса не обнаруживает никаких признаков утомления.

«Она понимает по-французски?» — спросил Готфрид.

«Плохо, как и я. Кроме того, у нее нет слуха, и она глуховата».

Готфрид разозлился, он счел, что это неуважение к его искусству. Положил лютню и стал импровизировать, пел, что бог на душу положит: то крестьянские и трактирные песни весьма сомнительного свойства, а то и вовсе уличные песенки. Южное вино оказывало свое действие, он не мог устоять на месте, начал прыгать, крутиться, горланить и петь с переливами на мужицкий лад; словом, веселился как истый простолюдин. Самому ему все это очень понравилось. Обхватив господина гофмейстера за шею, он и его заставил кружиться вместе с собой.

На придворное общество жонглер произвел прекрасное впечатление. Ну а то, что он изображал рыцаря Жофи, Готфрид, конечно, совершенно забыл. Теперь ему было море по колено. Он чувствовал себя на седьмом небе.

Был ясный день, когда облаченный в благоухающий наряд жонглер очнулся в мягкой кровати в роскошной комнате. Он поднялся. Попытался восстановить в памяти весь прошедший день, конец которого начисто выветрился у него из головы. Совершенно очевидно, что с него сняли платье, выкупали, переодели и уложили в постель. Жонглер посмотрел на свои руки, на свои ноги — его тело даже умастили. Кто об этом позаботился? Готфрид задумался: прекрасно! Наверное, это дело рук одалисок. Он прошелся по комнате и сразу обнаружил корзину с вином. На столе стоял кубок. Готфрид откупорил бутылку и выпил для храбрости, ведь день этот предвещал невероятные приключения.

Потом он подал голос: запел с переливами, и тут же в дверях показалась одалиска, точь-в-точь такая же, как вчерашние; она вежливо осведомилась о его желаниях. Жонглер понял: вместо звонков здесь надо петь с переливами.

Веселый малый из Прованса решил, что одалиска очень мила, и спросил: не танцевала ли она перед ним вчера? Как ее зовут? И нравится ли ей жить во дворце? Что касается его, то он не прочь выпить чего-нибудь горяченького и съесть свежего хлеба.

Одалиска принесла ему еду в постель, куда он залег опять. Как-никак он был в одной шелковой рубахе. Готфрид продолжал хвалить ее, а она в смущении стояла, но после того, как он поманил ее, подошла и села. Они вместе ели и пили. Готфрид не мог нарадоваться жизни во дворце. Вся злость на принцессу испарилась. Он болтал с одалиской, а потом вдруг спросил: как получилось, что она сидит у него так долго, почему им не мешают дворцовые слуги?

«Кто нам стал бы мешать?»

Он:

«Подумай только, вдруг двери отворятся и перед нами окажется принцесса?»

«Но ведь принцесса — это… я».

Он выпустил ее из объятий.

Она:

«За кого ты меня принимаешь?»

Он:

«За одалиску. За одну из тех, кто вчера танцевали».

Она:

«Да нет же. Каким образом одалиска смогла бы к тебе приблизиться?»

Готфрид был потрясен той честью, какую ему оказали. И смотрел на женщину уже другими глазами.

«Я думал, что ты родом из Англии. Но ты говоришь… нет, я не знаю как».

Она:

«Из Англии? Может быть, оттуда была одна из моих предшественниц, моя прародительница».

«Ах, так ты, стало быть, ее внучка? Правнучка? — Он потер себе лоб. — Ну а нам-то бог знает что наговорили: будто ты древняя старуха, заманиваешь трубадуров, чтобы соблазнить их и омолодиться».

Она захохотала и начала прыгать по всей комнате в своих широких, как у одалиски, шальварах.

«Разве я недостаточно молода? Хочешь, чтобы я и вовсе стала ребенком?»

Обрадованный шпильман подумал: «Мне не остается ничего другого, как предположить, что фокус-покус с моим предшественником удался. Он сделал ее молодой. Классная дамочка». И Готфрид еще раз обратился к ней:

«Скажи по совести, ты и впрямь принцесса Триполи, государыня этой страны?»

Она бросилась ему на шею.

«Да, и еще раз да, мой единственный возлюбленный, мой долгожданный трубадур Жофи де Блэ, мой супруг».

Готфриду было ужасно стыдно, когда она стала с дикой страстью целовать его, прижимая к своей груди. Конечно, это предназначалось Жофи. Но что поделаешь? Мир принадлежит смельчакам, и все тут.

Как чудесно начался день! Сказочно прекрасные часы тянулись долго.

В полдень она побила его, уверяя, будто он недостаточно нежен, мол, с принцессами так не обращаются. Он извинился, на все своя наука! Но скоро она его простила и была благожелательна, человечна и искренна, не проявляла ни малейшей аристократической спеси. Посему наш добрый Готфрид решил, что не след ему скрываться под чужим именем и начинать с обмана столь счастливо возникшую связь; он попросил разрешения раскрыть одну тайну. И взял с принцессы клятву никому ее не поверять, даже своему гофмейстеру.

Клятву эту она тут же дала.

Итак, он не рыцарь Жофи де Блэ. Тот не захотел показаться при дворе принцессы, которую ославили как древнюю старуху. Он же всего-навсего Готфрид, жонглер Жофи.

Она:

«И у тебя хватило храбрости явиться сюда? Ты не веришь в эту глупую сказку?»

Он:

«Нет, не верю».

Она радостно обняла его, такого удалого и умного. Потом, задумавшись, села на ковер и взглянула на Готфрида снизу вверх.

«Кто же вам наплел про принцессу — древнюю старуху?»

Готфрид поколебался секунду. Но раз он открыл часть правды, то почему бы не открыть и другую часть?

«Отец Жофи».

«Так, так, — сказала она, не вставая с ковра, — наверняка он человек умный. И стало быть, все знает».

«Но ведь ты молода, принцесса». А сам подумал: вот сейчас она откроет, как стала молодой. Готфрид боялся услышать всякие кровавые подробности. Пусть уж лучше утаит их.

Но тут она медленно произнесла:

«Конечно, я молода. Но ведь я такая же принцесса, как ты — Жофи».

Он вскочил с кровати. Она сделала попытку удрать. Остановилась у дверей, сказала: «Ну что, съел?» Тогда он опять бросился на постель и спросил деловым тоном:

«Скажи, пожалуйста, где мои вещи?»

Приплясывая, она снова приблизилась к нему, обняла за шею и вдруг выбежала из комнаты. Какие милашки эти одалиски! Ему принцесса ни к чему. Он готов удовольствоваться одалиской.

К удивлению Готфрида, на следующее утро после того, как его угостили роскошным завтраком, одалиска пришла опять и ублажала его так же, как и накануне. Он уже подумывал, не пригласить ли свою новую знакомую на постоялый двор и не подготовить ли все для отъезда в Европу. Одалиска сидела у него на коленях, покачиваясь из стороны в сторону, и время от времени украдкой поглядывала на него так, что сердце у Готфрида замирало.

«Ты хочешь, чтобы я осталась с тобой?»

Он без колебаний:

«Да».

Она:

«Это невозможно, любимый. Из-за принцессы».

«О, боже!»

«Принцесса тебе еще предстоит. Она главное блюдо. Я всего лишь hors d'oeuvre[7]».

«Передай ей: я ем только hors d'oeuvre, врач прописал мне принимать hors d’oeuvre три раза в день»